Учиться военному делу настоящим образом

Снаряд в заднице

На дворе стоял декабрь 1980 года, коммунизм уже был построен, оставалось дождаться термоядерной катастрофы – за ее приближением Родина и послала меня в Забайкальский, ордена Ленина, военный округ.

Вскоре после присяги нам показали ту кузькину мать, которую при случае мы должны были показать, напоследок, врагу. Полигон до горизонта, как саранчой, был усеян новехонькими бээмпэшками – боевыми машинами пехоты. В эти же дни до нас довели, что с началом боевых действий наш образцовый учебный полк будет развернут в дивизию, рассчитанную на полтора часа нормального боя.

За это время за нашими спинами будут развернуты другие дивизии, но это, в сущности, уже не наше дело, потому что никого из нас уже не будет в живых.

А пока можно перекурить и оправиться.

Я не курил отродясь, но оправился не сразу.

Китайцев на мою долю не досталось – хватило сограждан. Не полтора часа, но полтора года дистрофии я пытался уцелеть – и уцелел. Я не умер от голода, как один мой однополчанин, возвращенный родителям в цинковом ящике в весе 47 кг, я не взорвался на полигоне на неразорвавшемся снаряде, как другой, не был застрелен собственным товарищем по взводу, когда тупица полковник Ч. вздумал поиграть с отдыхающей сменой караула в игру «нападение на пост»… И мне не вырвало кусок руки, когда пьяный в хлам капитан С. решил пострелять в птичек из гранатомета…

Защищал ли я в это время Родину? Не думаю. Мы были вещью в себе и, вывезенные, как скот, за тридевять земель, занимались по преимуществу самообеспечением, отвлекаясь от него только на показуху. Мы чистили картошку черенками оловянных ложек, мы часами топтали плац и обрывали с осин желтую листву к приезду маршала Устинова; прапорщики, из патриотических соображений, не своровали только знамя полка, офицеры пили, вызывая, по Щедрину, «опасение за человеческую природу вообще».

Немного случилось бы от нас ущерба китайскому агрессору.

Весной 1982-го я размотал портянку и убыл прочь с этого краснознаменного марса. Нервы мои к тому времени были расшатаны, зато сильно улучшилось зрение: я начал видеть то, чего не замечал раньше.

Например: что и на гражданке некуда деваться от военщины. Что замполиты узурпировали нормальную жизнь и забрали себе патент на любовь к Родине с правом ставить любого человека во фрунт и проверять, правильно ли он застегнут на все патриотические пуговицы.

Что они априори правы в любом споре, потому что они и есть Родина, а ты всякий раз должен оправдываться перед ними и доказывать свои чувства к Отечеству, но они тебе все равно не поверят.

Что юноша должен уметь собрать-разобрать автомат Калашникова и только тогда считается полноценным. Что без противогаза тут не живет и девочка. Что главная задача – при команде «равняйсь» увидеть грудь четвертого человека (как назло, мужскую).

Что пьяный урод в голубом берете и тельняшке по случаю своего профессионального праздника может безнаказанно крушить все вокруг, потому что он патриот, а ты говнюк штатский и молчи в тряпочку.

Что у нее, военщины, есть право губить людей в промышленных масштабах и брать из казны бабла сколько душа пожелает, а всякая побочная хрень типа медицины, образования и прав человека перетопчется: Родина в опасности!

Она-таки в опасности, и очень сильной.

Ибо со времен отдачи моего, мать его, священного долга на подотчетной местности сменились названия государства и политического строя, появились айфон и президент с айфоном, а ген остался тот же.

Военно-промышленный, смертельный.

«The New Times», 13 июня