Три сына

Традиция Ленина с «поправкой Сталина»:

сын адвоката, сын юриста, сын инженера-механика

что общего между Карлом Марксом, Владимиром Жириновским и Александром Градским
 

Я знаю, когда, с кого и с чего эта традиция началась!

Не считайте меня излишне самоуверенным хвастуном, всё дело в возрасте и памяти. Я настолько старый человек, что помню ТЕ события, и у меня сохранилась достаточно хорошая память, чтобы ТЕ события помнить.

14 мая 1918 года (нет-нет, это не из глубин памяти, это из пропасти интернета) вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин сочинил биографию другого вождя мирового пролетариата Карла (как там его по батюшке?) Маркса. Труд сей В. И.Ленин начал таким утверждением:

 

«Маркс Карл родился 5 мая нового стиля 1818 г. в городе Трире (прирейнская Пруссия). Отец его был адвокат, еврей...»

Ничего против этой констатации не попишешь: адвокат так адвокат, еврей так еврей, из песни, как говорится, слова не выкинешь, а песню, по словам поэта, нелегко сложить...

Оказалось, что если нужно – и сложишь, и выкинешь.

Настал 1947 год (хорошо помню!). За ним, прихрамывая и зализывая раны, приковыляли 1948-ой, 1949-ый, 1950-тый... – время весьма и весьма невегетарианское.

Я любил летом прочитывать школьные учебники – собственные и чужие, попадавшиеся на глаза. И ещё – я был наблюдательным мальчиком. Особенно я реагировал на слово «еврей» и внимательно наблюдал, в каком контексте это странное слово употребляется.

Остановлюсь на причине такой избирательности и заинтересованности. Все военные годы я рос почти сиротой – при живых родителях. Отец со второго августа 1941-го по 9 ноября 1945 года валялся в траншеях, окопах и землянках Второй мировой. Мама от темна до темна, без выходных и праздников, работала. Я был предоставлен улице и присмотру нашей квартирной хозяйки Дарьи Никандровны Монетовой, женщины немолодой, вдoвой, безграмотной и истово верующей. Её заботами сохранилось в Троицке церковное добро, оставшееся без присмотра после закрытия последнего в городе храма, её же радениями и трудами церковь была открыта, восстановлена после многолетнего осквернения, отремонтирована и возвращена верующим.

До нашего вселения в начале июля 1941 года в её бревенчатый дом она о евреях знала лишь по Святому писанию. Когда же, приняв нас, беженцев, под свой кров, она отправилась в милицию прописать «экуированных», чиновница-милицирнерша, заглянув в мамин паспорт, открыла ей страшную тайну:

– Евреев приютила, Никандровна. Бога побойся...

– Как евреев? – не поняла Монетова. – Откудова?

– А вот оттудова! Евреи они, твои экуированные. Не гневи Бога, одумайся.

– Чево «одумайся»! Чево «одумайся»! Бог-то, Он ведь и сам еврей был. Божьи люди, значицца.

Вернувшись из милиции, Дарья Никандровна, причитая, долго разглядывала маму и меня:

– Божьи люди пришли, истинно Божьи люди.

И крестилась, склоняясь перед иконой, и нас крестным знамением осеняла, поглядывая недоверчиво, удивлённо и благоговейно на своих новых «фатирантов».

Не так вели себя местные мальчишки. Сразу разглядев в нас «нехристей» или услышав об этом от старших, они не давали мне на улице прохода. Скажи «кукуруза», «на горе Арарат растёт красный крупный виноград», «курочка» – постоянно требовали они. Байки про кривое ружьё и ташкентский фронт неизменно пересказывались в моём присутствии и вызывали у пацанья безудержный хохот. Звучало незнакомое слово «жид».

Узнав про это, Дарья Никандровна посуровела, нахмурилась.

– «Жид» – плохое слово, ругательное. Не «жид», а – «еврей». Ты еврей, и мамка твоя еврейка, и папка, который немца на фронте бьёт, тоже еврей. И Матерь Божья, пресвятая Дева Мария, и Спаситель наш, и Апостолы-Святые угодники, – все были евреи. Ты фулюганов не слушай и слово нехорошее не повторяй, негоже это.

Так в самом раннем моём детстве квартирная хозяйка наша Монетова Дарья Никандровна распрямила мою готовую было согнуться спину и научила держать высоко поднятой голову.

Разумеется, я не мог не заметить, что в учебнике истории, в биографии великого вождя Карла Маркса, Владимир Ильич Ленин счёл нужным написать, что отец вождя был не только адвокатом, но ещё и евреем. Пятый пункт Основоположника меня радовал и обнадёживал.

Был у меня друг Ромка Персидский. Ромкин дядя, гордость семьи, полковник сперва Красной, а позднее Советской армии, прошедший войну по всем её промокшим, продрогшим, размытым и изрытым дорогам и бездорожьям, носил впереди себя грудь, увешанную рядами орденов и медалей Советского Союза и нескольких дружественных стран. На офицерской гранд-пьянке по случаю нового 1948 года, выпив вместе с однополчанами «за великий русский народ-победитель», дядя предложил свой тост – «за народ, давший верующим Иисуса Христа, а неверующим Карла Маркса».

Развеселившаяся братия не заметила, что сразу после провозглашения тоста Ромкин дядя удостоился внимания и короткой, всего в несколько тихих слов, беседы с незнакомым человеком.

– Сейчас я вернусь, – сказал дядя тёте, поставил на стол недопитую рюмку и направился за незнакомцем. Больше дядю никто никогда не видел. Потом исчезла и тётя – тоже навсегда.

В учебниках истории, изданных в следующие за 1947-мым годы (я упоминал, что был наблюдательным мальчиком), Карл Маркс остался только сыном адвоката, евреем его папаша быть перестал. (Как я позднее узнал, шутники-историки называли это изменение ленинского текста «поправкой Сталина»).

Отважившись, я обратился с вопросом к учительнице истории Вере Исааковне. Несчастная выслушала меня, девчоночьи плечики её дрогнули, и учительница понесла околесицу. Из её слов следовало, что «в соответствии с ленинско-сталинской национальной политикой...», что «великий вождь всего прогрессивного человечества великий товарищ Иосиф Виссарионович Сталин учит нас...» – она путалась и не знала, как закончить фразу. Я вежливо и терпеливо ждал, в моей душе проснулся садист.

Прошли годы, даже десятилетия. Соблюдая законы природы, я состарился. Соблюдая те же законы, один за другим умирали вожди. Каждый новый был мудрее и смешнее предшественника. Народ, глядя на них, делал вид, что строит светлое будущее, дожить до которого никто не надеялся и не намеревался. «Блокаду пережили, изобилие как-нибудь переживём», – утешал себя народ.

Неизбежное случилось. Советская власть плюс электрификация всей страны приказали долго жить. Обещанное изобилие обернулось разрухой и голодом. Зато появилась «свобода, бля, свобода, бля, свобода».

На обломках рухнувшей империи поднялись и окрепли новые фигуры. Живучие и пронырливые евреи оказались на фоне происходящего весьма и весьма заметными. Появилось общество «Память» и объявило беспощадную борьбу с «жидовским засильем».

Естественно, среди борцов-«памятников» оказались люди с еврейскими лицами, отчествами и фамилиями, как же без них!

И тут я подхожу к одной из краеугольных фигур наступившей эпохи. Вова, Володя, Владимир Вольфович Эдельштейн было его имя.

Громогласный, наглый, изворотливый, беспринципный, талантливый... – список можно продолжить, но и перечисленного достаточно. Владимир Вольфович стал одним из самых заметных борцов за попранные интересы и права русского народа. Правда, с такой фамилией как-то не совсем удобно... – словом, Владимир Вольфович переименовал себя, смело позаимствовав фамилию первого мужа своей матери, и превратился во Владимира Вольфовича Жириновского, таковым и прославился. Отчество, однако, почему-то он изменить не решился. А на издевательский вопрос с подковыркой об отце, не моргнув, почти дословно процитировал слова В.И. Ленина о родителе несколько потускневшего Основоположника, использовав при этом «поправку И.В. Сталина»:

– Отец был... юрист!

Так депутат Думы, а затем и её вице-спикер Владимир Вольфович Жириновский стал «сыном юриста», притчей во языцех российских средств массовой информации.

Всяких разных инородцев, включая евреев, либеральный демократ терпеть не мог, своего нетерпения не скрывал, а, напротив, трубил о нём повсюду, предъявляя в качестве мандата свою семитскую физиономию, украшенную характерным картузом еврейских балагул и ремесленников из местечек черты оседлости. Балаган и клоунада привлекали к ВВЖ симпатии избирателей, повышали, как теперь говорится, его «рейтинг» и приносили ЛДПР голоса русских национально настроенных избирателей.

Однако, изобретательный Эдельштейн-Жириновский пошёл дальше.

Владимир Вольфович сел в самолёт, взмыл в небо и неожиданно приземлился на земле Израиля в аэропорту имени Давида Бен-Гуриона – с частным, как было объявлено, визитом. Владимир Вольфович разыскал дом, в котором жил его отец Вольф Исаакович Эдельштейн. Владимир Вольфович нашёл могилу Вольфа Исааковича, посетил её и пролил над ней горькую сыновью слезу. Владимр Вольфович категорически заявил – в микрофон и для протокола:

– Журналисты издевались надо мной: «сын юриста». А я – сын агронома и коммерсанта.

Однако, знамя, поднятое когда-то великим Лениным и подправленное великим Сталиным, не выпало из рук знаменосцев, а взмыло в небо ещё выше. Подхватил знамя не какой-нибудь кустарь-одиночка, даже если он и вице-спикер Думы, его подхватила и понесла целая «свободная», авторитетнейшая в мире энциклопедия.

Тут я должен оборвать изложение и опять обратить взгляд к собственной автобиографии.

Поздней осенью 1949 года моего отца приказом министра Трудовых резервов перевели из Троицка на новую работу в город Копейск Челябинской области, и вся наша семья, проехав полторы сотни километров на развалюхе-грузовике по раскисшим уральским дорогам, прибыла со своим убогим скарбом в краснознамённый город шахтёров, дававших «стране угля мелкого, но много» (местная шутка).

В эти же осенние дни, а точнее – 3 ноября того же 1949 года в краснознамённом Копейске родился мальчик Саша.

Мне шёл одиннадцатый год. Моя «аидише мамэ», моя еврейская мама сразу по прибытии на новое ПМЖ совершила несколько характерных поступков: она записала меня в пятый класс самой лучшей в городе школы номер 6, в музыкальную школу при дворце пионеров, в драматический кружок при том же дворце юных пионеров-ленинцев и в читальный зал городской детской библиотеки. Моя мама считала, что мальчик из еврейской семьи, да ещё, к тому же, и единственный её сын, должен расти образованным, воспитанным и интеллигентным.

Драматическим кружком руководила обаятельная молодая москвичка, выпускница ГИТИСа Тамара Павловна Градская.

Дальше, чтобы не мудрствовать лукаво, я приведу цитату из моей повести «Maestro», написанной в 1992 году и включённой в книгу «Вечный Судный день» (1996).

 

«Тамара Павловна Градская (мама популярного барда, певца Александра Градского) руководила во дворце пионеров драмкружком. Выпускница ГИТИСа, она не смогла принять приглашение и остаться во МХАТе – из-за мужа, Бори Фрадкина, инженера-механика; как и она, молодой специалист, он был „инвалидом пятого пункта“, загнанный по распределению, несмотря на диплом с отличием, в нашу тьмутаракань, а было это в недоброй памяти сорок восьмом, сорок девятом или пятидесятом, не помню точно, да и не суть важно: они один другого стоили. Ничего иного наш город не мог предложить начинающей, да так и не начавшей талантливой актрисе, лишь неуправляемую кодлу мальчишек и девчонок, обуреваемых необузданным самомнением и переполненных дерзкими планами. „Мы покоряем пространство и время, мы – молодые хозяева земли!“, „Нам нет преград ни в море, ни на суше!“, „Молодым везде у нас дорога“, "У нас ничего невозможного нет“, „Для нас открыты солнечные дали, горят огни победы над землёй“ – вот тот трескучий фон, на котором шло становление наших личностей, вот он – групповой портрет моего искалеченного поколения.

Сколько прекрасных книг, не включённых в списки „рекомендуемых“, прочитали мы с Тамарой Павловной! Никто из нас, её благодарных воспитанников, не стал актёром, и за это ей тоже спасибо, но мы полюбили театр, музыку, книги, мы поверили в благородство и разум, у нас прорезался слух и обострилось зрение, мы научились „отделять зёрна от плевел“.

(Умерла Тамара Павловна, не успев состариться – в 1963-ем, кажется, году, в Москве, в подвальной коммуналке на Фрунзенской набережной, куда семья её сумела вернуться после долгих лет – вроде бы и не ссылки, но и не добровольного отсутствия. Мир праху её.)»

Мальчик Саша, родившийся в Копейске 3 ноября 1949 года, стал впоследствии народным артистом России, «вокалистом, поэтом, композитором, гитаристом» – так характеризует его «свободная энциклопедия „Википедия“».

С Тамарой Павловной Градской и её мужем Борисом Абрамовичем Фрадкиным мы подружились. Нередко, уходя на вечернюю репетицию драмкружка при Дворце культуры угольщиков, которым она тоже руководила, Тамара Павловна просила меня присмотреть за маленьким Сашей, и я охотно выполнял её просьбы. Понятен мой интерес к персоне её знаменитого сына, о котором я узнал после падения «железного занавеса», когда в Израиле появилась возможность смотреть московское телевидение. На крыше моего дома появилась «тарелка», и я на экране вскоре увидел высокого (тогда ещё не обрюзгшего и не заматеревшего) молодого человека с божественным голосом, лицом похожего на Бориса Абрамовича, а фамилией на Тамару Павловну. Репортаж вёлся из его дома. Молодой человек подошёл к роялю, на крышке которого я увидел в рамочке фото его мамы, моей обожаемой руководительницы драмкружка при дворце пионеров в краснознамённом городе Копейске.

Позднее появился интернет, в нём завелась «Википедия», и я заглянул в неё.

Об Александре Борисовиче Градском там была написана полная белиберда: «Родился в семье инженера Бориса Градского». Я написал в редакцию: помилуйте, господа присяжные энциклопедисты, «Градская» – девичья фамилия Тамары Павловны, её супруг и отец её сына не Градский, он другой. Я отправил фотокопию страниц моей книги «Вечный Судный день», предложил направить запрос в ЗАГС города Копейска и обратиться к самому ребёнку, которому к тому времени уже перевалило за 60, он, слава Всевышнему, жив, пребывает в полном здравии и расцвете творческих сил и, конечно, знает анкетные данные собственного папаши.

Имя призрачного Бориса Градского было тут же из текста похерено, но ФИО отца персонажа (Борис Абрамович Фрадкин!) смутило энциклопедистов. Не дрогнув, сии высоколобые мужи и дамы воспользовались бессмертным опытом Ленина-Сталина, и вот как теперь выглядит откорректированный абзац:

 

«Родился в семье инженера-механика и драматической артистки Тамары Павловны Градской» (!!!)

Так и напечатано – чёрным по белому. Можете заглянуть в «свободную энциклопедию „Википедия“» и удостовериться.

Дело Ленина с «поправкой Сталина» живёт и, по всей видимости, будет жить в веках.

Примечание редакции. Видимо, редакторы «Википедии» прочли все же эту статью Ильи Войтовецкого (она размещена на ряде сайтов), потому что на сегодняшний день информация о родителях Градского претерпела очередные изменения. Теперь это место в Википедии выглядит следующим образом:

«Отец – Градский (Фрадкин) Борис Абрамович (1926), инженер-механик. Большое влияние на развитие будущего музыканта оказала его мать, выпускница ГИТИСа Тамара Павловна Градская, которой он лишился в четырнадцатилетнем возрасте». В общем, этакая компиляция. Отец музыканта все-таки стал Фрадкиным, хотя и не перестал быть Градским. Когда мы сообщили это Илье Войтовецкому, то получили от него краткий комментарий: «История с отцовством Градского тянулась долго, была позорной и изнурительной. А вот теперь, как видите, появились два отца, Градский и Фрадкин, но абсолютные тёзки – и по имени, и по отчеству. Вот как, вот как, серенький козлик!»

Также в своем ответе Илья Войтовецкий рассказал об однажды сделанной попытке общения с самим мэтром, Александром Градским. Приводим это свидетельство в качестве постскриптума.

P.S. В 1992 году я написал повесть «Maestro» и посчитал своим долгом помянуть в ней добрым

словом Тамару Павловну. Повесть вошла в мою книгу «Вечный Судный день» (1996), которую по моей просьбе передал «вокалисту, поэту, композитору и гитаристу» мой друг Александр

Моисеевич Городницкий. Никакой реакции от будущего Народного артиста России не

последовало.

Через несколько лет Александр Борисович Градский (Фрадкин?) оказался в Израиле в составе

группы гастролёров. Я узнал номер телефона гостиницы, в которой остановилась группа, и

позвонил в гостиничный номер. Мне показалось, что мой бывший воспитанник немножко после обильного возлияния.

Представившись, я напомнил собеседнику о переданной мною книге, где сказаны добрые слова о его родителях, особенно о маме. Радости в его голосе я не почувствовал.

– Не помню, не читал, – сказал он. – Не могу же я читать всё, что пишут о моих родителях

разные графоманы.

– Александр Борисович, а я ведь нянчил вас, когда вы были совсем маленьким. Вы очень тепло

писали мне на колени.

– С тех пор я всю Россию успел обоссать, – сообщил мне будущий Народный. Продолжать

беседу мне расхотелось. Я спешно попрощался и положил трубку.