История

Убийство П. А. Столыпина

Петр Аркадьевич Столыпин, один из виднейших российских государственных деятелей, родился 2 (14) апреля 1862 года и скончался 5 (18) сентября 1911 года, не дожив пять месяцев до своего 50-летия. И потому ныне близко сходятся две даты: в сентябре этого года – 100-летие со дня его смерти, а в апреле следующего – 150-летие со дня рождения (называть дату смерти «юбилеем» язык не поворачивается). Мы решили сделать так: в связи с тем, что в кругах русских антисемитов все эти сто лет то и дело возникает версия, что Столыпина убили евреи, мы и рассмотрим в данном номере газеты его отношения с евреями и обстоятельства его убийства; а в апрельском номере 2012 года попытаемся дать оценку его  деятельности в целом.

Антисемит, филосемит или?..

 Значительную часть своей не очень продолжительной жизни Столыпину привелось жить, а затем и работать в городах черты оседлости. Первые 6 классов он окончил в Виленской гимназии. Население Вильно в то время почти наполовину состояло из евреев, были, вероятно, евреи и среди его соучеников. В 1887 году, в 25-летнем возрасте, он был назначен ковенским уездным, а через два года – там же губернским предводителем дворянства. Население Ковно тоже почти наполовину было еврейским. В 1902 году он стал гродненским губернатором. В Гродно евреи составляли уже около 80% населения. Правда, менее чем через год он был переведен на ту же должность в Саратов, где евреев в то время было, очевидно, немного.

Старшая дочь Столыпина Мария вспоминала из жизни семьи в Ковно: «Во время обеда перед окнами столовой, в хорошую погоду, или в передней, в дождь, играл еврейский оркестр, тоже являвшийся на именины без приглашения. Папа́ любил заказывать музыкантам еврейский танец „майюфес“, который они с особенным удовольствием и задором исполняли». Делать из этого какие-либо далеко идущие заключения вряд ли можно, но все же рискнем предположить, что особой неприязни к евреям Петр Аркадьевич не испытывал. С большей определенностью можно думать, что с условиями жизни евреев в черте оседлости он был знаком хорошо.

На посту саратовского губернатора Столыпин так хорошо справился с крестьянскими бунтами, которые разгорелись в то время по всей России, что 26 апреля 1906 года он был назначен министром внутренних дел, а 8 июля того же года – председателем Совета министров, с сохранением за ним портфеля министра внутренних дел.

И здесь возникает вопрос: как повел себя в отношении евреев Столыпин на этих высоких постах? Мнения на этот счет очень расходятся, как, впрочем, и мнения о его деятельности в целом.

Ученик Виленской гимназии

Петр Столыпин, 1876 г.

Тогдашний министр финансов и будущий преемник Столыпина на посту премьера граф Владимир Коковцев в вышедших уже в эмиграции воспоминаниях рассказал, что в начале октября 1906 года, то есть через три  месяца после назначения главой правительства, Столыпин, завершив официальную часть заседания Совета министров и удалив канцелярских работников, предложил обсудить «один конфиденциальный вопрос, который давно озабочивает его». Речь шла «об отмене в законодательном порядке некоторых едва не излишних ограничений в отношении евреев, которые особенно раздражают еврейское население России и, не внеся никакой реальной пользы для русского населения, потому что они постоянно обходятся со стороны евреев, только питают революционные настроения еврейской массы и служат поводом к самой возмутительной противорусской пропаганды со стороны самого могущественного еврейского центра – Америки».  

Каждый из министров представил по своему ведомству список ограничений в отношении евреев, которые следует отменить. Столыпин свел их в законопроект, который передал Николаю II с предложением утвердить его царским указом по 87-й статье, то есть в срочном порядке. Ответ императора был получен Столыпиным только 10 декабря, и вот что в нем говорилось:

«Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям… Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».

Кто в действительности стоял за «внутренним голосом» царя, рассказал в своих мемуарах Василий Маклаков, видный член кадетской партии, последний досоветский посол России во Франции, юрист, прославившийся блестящей защитой Бейлиса на известном процессе. Вот его свидетельство: «На дворянском съезде 16 ноября 1906 года Пуришкевич между прочим хвалился дисциплиной и влиянием „Союза русского народа“. Когда несколько дней назад, рассказывал он, в Совете министров был принципиально задет вопрос о расширении черты еврейской оседлости, Главный Совет, обратившись к отделениям Союза, предложил им просить Государя воздержаться от утверждения проекта Совета. По прошествии 24 часов у ног Его Величества было 205 телеграмм. Вот источник того внутреннего голоса, который Государя будто бы никогда не обманывал».

Пуришкевич был заместителем председателя Главного совета черносотенного «Союза русского народа». А «проект Совета», от которого надо было просить царя отказаться, – это и были предложения возглавляемого Столыпиным Совета министров о расширении прав евреев.

Столыпин на этом не успокоился. Он написал Николаю, что слухи о данном законопроекте уже попали в прессу и «теперь для общества и еврейства вопрос будет стоять так: Совет единогласно высказался за отмену некоторых ограничений, но Государь пожелал сохранить их». Дабы царь сохранил свое лицо, Столыпин предложил ему передать законопроект на рассмотрение Государственной Думы, что Николай и сделал.

Семен Резник в своей книге «Вместе или врозь?» сообщает, что Столыпин сопроводил это свое письмо царю «лакейскими извинениями» и таким объяснением, с чего это вдруг он озаботился положением евреев: «Еврейский вопрос поднят был мною потому, что, исходя из начал гражданского равноправия, дарованного Манифестом 17 октября, евреи имеют законное основание домогаться полного равноправия; дарование ныне частичных льгот дало бы возможность Государственной Думе отложить разрешение этого вопроса в полном объеме на долгий срок».

Резник видит в этом коварный замысел премьера: «Столыпин спешит сыграть на опережение. Бросить кость с царского стола, отменить наиболее бессмысленные ограничения, которые сама жизнь смела, и этим снять остроту вопроса! Тем самым предоставление евреям конституционных прав в „полном объеме“ отложится на долгие годы… Таковы были „макиавелистые“ намерения Столыпина».

Мне объяснение Резника не представляется единственно возможным. «Макиавеллизм» налицо, но Резник сам пишет, что без этого качества на посту главы правительства невозможно было удержаться. В данном конкретном случае целью его могло быть – пробить все же злополучный законопроект, который, по мысли Столыпина, был в интересах не только евреев, но и России.

А максимализм далеко не всегда приносит пользу. И разве частичное расширение прав евреев мешало бы им и их сторонникам добиваться в дальнейшем полного равноправия? Кстати, законопроект, о котором речь, так и остался не принятым Думой. В этом была вина и Столыпина, но косвенная: вскоре Дума второго состава по его инициативе была распущена, а третья Дума, благодаря измененному избирательному закону, оказалась сильно поправевшей.

Еще ему вменяют в вину восстановление для евреев процентной нормы в высших и  средних учебных заведениях. Дело в том, что в революционные 1905-1907 годы ее явочным порядком перестали соблюдать. В августе 1909 года норму восстановили, при этом, правда, несколько повысив ее: в столицах – до 5 вместо 3% (во расщедрились!), в других городах вне черты – до 10 вместо 5%, в черте оседлости – до 15 вместо 10%, как это было по закону 1889 года.

Семен Резник находит возможным в какой-то мере обвинить Столыпина и в деле Бейлиса. Он пишет: «…дело Бейлиса заварилось именно при Столыпине и, конечно, при его ощутимом личном участии, ибо охранка министру юстиции Щегловитову не подчинялась, она подчинялась Столыпину, который совмещал пост премьера с постом министра внутренних дел». Я позволю себе предположить, если бы охранка даже подчинялась Щегловитову, Резник и в этом случае нашел возможность обвинить Столыпина, ибо буквально следом он пишет: «Столыпин и Щегловитов составляли вполне слаженный тандем, Щегловитов, по характеристике Витте, „держался все время министром юстиции при Столыпине только потому, что был у него лакеем…“».

Щегловитов, несмотря на то, что охранка ему не подчинялась, сыграл в деле Бейлиса достаточно грязную роль. Но обвинять в чем-то в связи с этим делом Столыпина, на мой взгляд, нет оснований. Тело убитого мальчика Ющинского было обнаружено 20 марта 1911 года, Мендель Бейлис под давлением черносотенцев был арестован 22 июля. До смертельного ранения Столыпина оставалось чуть больше месяца. О его участии в этом деле известно только, что он приказал тщательно его расследовать. Учитывая его огромную занятость на двух самых важных в российском государстве постах, он вряд ли мог сколько-нибудь существенно вникнуть в это дело на самом первом его этапе. Суд по делу состоялся только в октябре 1913 года, то есть через два с лишним года после смерти Столыпина.

Книга Резника «Вместе иди врозь?» представляет собой критический разбор двухтомника Солженицына «Двести лет вместе». Я в своем изданном в 2009 году двухтомнике «Евреи и Советский проект» тоже уделил достаточно внимания труду Солженицына, в подавляющем числе случаев солидаризируясь с позицией Резника. Но в данном случае я солидарен с позицией Солженицына, который, имея в виду дело Бейлиса, писал: «Есть сильные основания полагать, что при премьере Столыпине это опозорение юстиции никогда бы не состоялось».

Солженицын приводит в подтверждение поведение Столыпина в подобных ситуациях. Я же исхожу из общих соображений. Столыпин был, без сомнения, умным человеком и российским государственником (по отдельности эти два качества встречаются достаточно часто, но в сочетании друг с другом – довольно редко), и потому он не допустил бы «опозорения» не только российской юстиции, но и российского государства как такового. Возможно, он бы и Николая убедил в позорности этого судилища для России, как это было с «Протоколами» (см. ниже).

Другой известный мне человек, причем из той же эпохи, который обладал сочетанием двух названных качеств, был Василий Шульгин. Несмотря на то, что сам называл себя антисемитом, он яростно выступил против фальсификации дела Бейлиса – именно потому, что считал его позором для России, и еще из чувства элементарной справедливости. 

Так что не надо вешать на Столыпина лишнего.

Несомненная заслуга Столыпина перед евреями – это его отношение к «Протоколам сионских мудрецов». Александр Меляховецкий в книге «Энциклопедия заблуждений. Евреи» рассказывает, что уже в 1899 году рукопись „Протоколов“ ходила в Петербурге по рукам, а в 1903-1905 годах они были изданы в России в трех несколько отличающихся друг от друга вариантах. Уже тогда, пишет Меляховецкий, «что это подделка, причем весьма грубая, осознавал любой разумный читатель». А Николай II был от них в восторге: «Читая, царь делал на полях пометки, которые сопровождались восклицательными знаками: „Какая глубина мысли!“, „Какое пророчество!“, „Какая точность в выполнении программы!“, „Похоже, что наш 1905 год был организован под руководством мудрецов!“ и, наконец, „Не может быть сомнений в их подлинности!“ Сотрудники заграничной агентуры молниеносно получили ордена и денежные награды за „разыскание“ „Протоколов“, уже был составлен проект их широкого использования в пропагандистских целях».

Эти сотрудники и состряпали (а не «разыскали») «Протоколы». Реакция на них Николая есть исчерпывающее свидетельство того, какого «мудрого» самодержца имела Россия в лице своего последнего царя: так и по сегодняшний день реагируют на них миллионы самых примитивных умов, не способные увидеть очевидную подтасовку фактов. В то же время дальнейшее отношение Николая к «Протоколам» указывает на то, что ему не были чужды понятия чести.

Меляховецкий далее сообщает: «П.А. Столыпин поручил двум жандармским офицерам – Мартынову и Васильеву – расследовать происхождение „Протоколов“. Расследование показало, что это, несомненно, подделка. Когда Столыпин доложил об этом царю, тот был совершенно потрясен этим известием. Резолюция царя гласила: „Протоколы“ должны быть изъяты из обращения. Нельзя защищать благородное дело грязными способами“. Вследствие этого „Протоколы“ вплоть до 1917 года практически не использовались правительственными органами и русскими монархическими кругами, хотя отдельные энтузиасты их все же распространяли».

Ныне покойный Фридрих Горенштейн, русский (советский) писатель, живший в эмиграции в Мюнхене, в интервью «Комсомольской правде» от 12 октября 1991 года сообщил о таком эпизоде из жизни Столыпина: «Когда черносотенцы стали обливать его грязью за то, что он составил отчет, а там нигде не показано разлагающее влияние евреев, он ответил: я русский националист, если бы я действительно нашел, что евреи угрожают развитию России, я был бы первый антисемит, но это не так, я определил другие факторы и знаю, что антисемитизм либо не приносит пользы, либо приносит вред».

Так кем считать Столыпина – антисемитом или филосемитом? Думается, ни тем и не другим – он был русским государственником, а также прагматиком. Реальные, коренные интересы российского государства и российского еврейства не противоречили друг другу, а скорее совпадали.

В подтверждение этого приведу пару примеров, хотя их можно привести гораздо больше. Профессор М. Бернацкий в статье «Евреи и русское народное хозяйство» (1916 г.) писал: «Евреи составляют больше трети (35%) торгового класса России. Роль евреев в торговой жизни России громадна, они в значительной степени эту торговлю налаживают. Всякие тормозы в проявлении торговой энергии евреев отзываются болью в национально-экономическом теле России». Чтобы проиллюстрировать свою мысль, профессор рассказывает о притеснениях евреев в Нижнем Новгороде в разгар ярмарочного сезона 1912 года. Общество фабрикантов и заводчиков Московского промышленного района подало по этому поводу протест в Совет Министров.

Вот выдержка из него: «Евреи исполняют в хозяйственном организме страны функции посредствующего звена между потребителями и производителями товаров; в северо-западных, южных и юго-западных губерниях эти функции исполняются почти исключительно евреями. Отделить при этих условиях торгово-промышленное население значительной части государства от центра фабричного производства – значит нанести огромный ущерб не только непосредственно купцам-евреям, но и огромному многомиллионному нееврейскому населению. Разобщить деревню с городом, города Запада и Юга с городами и деревнями центра и Востока означает как бы намеренное расстройство хозяйственной жизни страны…» Это писали русские купцы и промышленники.

Известным стало выступление на заседании Совета министров 4 августа 1915 года, то есть во время войны, министра торговли В.Н. Шаховского, настаивавшего на том, что «разрешение еврейского вопроса представляется чрезвычайно важным с точки зрения интересов торговли и промышленности».  

Нелепо думать, что Столыпин этого не понимал. Именно подобными соображениями он руководствовался, когда подготовил и подал царю законопроект о снятии с евреев целого ряда ограничений. Но понятно, что действовать ему приходилось в обстоятельствах своего места и времени.

Зададимся простым вопросом: кто из российских государственных деятелей сделал для евреев больше, чем Столыпин? Назвать некого. В 1905 – 1906 годах председателем Совета министров России был Сергей Юльевич Витте, человек более либеральных взглядов, чем Столыпин, и явно благожелательно настроенный к евреям (у него даже жена была еврейкой). Достаточно сказать, что черносотенцы покушались на его жизнь. И что же, он больше сделал для евреев, чем сделал и пытался сделать Столыпин? Нет, нисколько – общая ситуация в стране не позволяла.

Таким образом, у евреев не было оснований видеть в Столыпине своего врага.

Ненавистники

Но, конечно, у Столыпина не могло не быть врагов. Сложных и изменчивых его отношений с черносотенцами мы коснемся в обещанной апрельской статье. Но вот революционеры всех мастей ненавидели его люто и неизменно. И им было за что его ненавидеть: он был главным душителем революции. А потом еще стал инициатором реформ, которые могли отвлечь трудящихся от революционного движения.

И ненависть революционеров носила отнюдь не отвлеченный характер, а воплощалась в конкретные дела: одна из организаций даже планировала отравить его двухлетнего сына. На самого премьера, по разным данным, было совершено от 10 до 18 покушений. Самым ужасным по последствиям было совершенное 12 августа 1906 года, то есть через месяц после назначения Столыпина главой правительства, на его казенной даче на Аптекарском острове в Петербурге.

Была суббота – приёмный день у премьер-министра. Приём начался в 14.00. Около половины третьего к даче подъехал экипаж, из которого вышли двое в жандармской форме с портфелями в руках. Опытный швейцар заметил несоответствие в их форме, но не сумел остановить В передней, столкнувшись с генералом, ведшим запись на приём, террористы бросили к следующим дверям портфели и бросились прочь. Раздался взрыв большой силы. Передняя была полна людей, ждавших приема. Пострадали более 100 человек: 27 человек погибли на месте (в том числе все три террориста), 33 – тяжело ранены, многие потом скончались. Пострадали дети Столыпина, находившиеся на балконе: у четырнадцатилетней дочери были раздроблены ноги, трехлетний сын отделался ушибами. Сам премьер и находящиеся в кабинете посетители тоже получили ушибы (была сорвана с петель дверь).

Покушение было совершено организацией эсеров-максималистов, отколовшейся от партии эсеров в начале 1906 года, когда партия отказалась от террора как средства борьбы. Организатором покушения был Михаил Соколов. Взрывные снаряды изготовил Владимир Лихтенштадт в динамитной мастерской большевистской «Боевой технической группы» Леонида Красина, которая была оборудована в московской квартире Алексея Пешкова (Горького). Охраной мастерской руководил Симон Тер-Петросян (Камо). Непосредственными исполнителями стали: Иван Типунков, Илья Забельшанский и Никита Иванов.

Славная интернациональная компания, в которой евреями были Владимир Лихтенштадт и, возможно, Илья Забельшанский.

А как вам понравился прием посетителей, который ведет лично премьер-министр Российской империи? Вы можете себе представить такой прием у премьер-министра Российской федерации Владимира Путина? И чтобы вход в его приемную охранял швейцар? Да еще в разгар революции?

Найдутся такие, кто скажет: да разве можно сравнить численность населения России тогда и сейчас? Можно, почему же нет. По данным Управления Главного врачебного инспектора МВД, численность населения Российской империи (без Финляндии) на середину 1911 года составляла 160,8 млн, человек. Численность же населения Российской федерации по переписи 2010 года – 142,9 млн. человек. Еще вопросы имеются?

Интересно было бы еще узнать, когда Столыпин ехал в свою резиденцию, его тоже сопровождала целая кавалькада карет и конных охранников? И движение по Невскому начисто перекрывалось?

Но это все не по делу – так, немного мы отвлеклись…

А по делу – мы убедились: революционеры ненавидели Столыпина великой ненавистью, и любой ценой, не жалея ни чужие, ни даже свои жизни, стремились его убить.

Убийца

Охотились на Столыпина целыми командами, а убил его кустарь-одиночка Дмитрий Богров без чьей-либо помощи. Кто же он такой был, этот гигант революционного террора?

Родился он в 1887 году в Киеве, в состоятельной еврейской семье. Отец был присяжныс поверенным и крупным домовладельцем. Брат — медик Ю. Богров, удостоен Анненского оружия с надписью «За храбрость», награжден орденами Святого Станислава II и III степени и Святой Анны III степени. Революционеров в семье не водилось.

В ноябре 1905 года поступил на юридический факультет Мюнхенского университета, но уже в 1906 году вернулся в Киев, продолжил занятия в Киевском университете, который закончил в 1910 году. С февраля по ноябрь 1910 года служил помощником присяжного поверенного в Петербурге. Затем вернулся в Киев.

Еще в Мюнхене увлекся трудами теоретиков анархизма. В Киеве в конце 1906 года вступил в местную группу анархистов-коммунистов. Но этого увлечения хватило совсем не надолго. Уже через несколько месяцев добровольно предложил свои услуги Киевскому охранному отделению в качестве платного агента. По свидетельству начальника отделения Кулябко, Богров выдал многих революционеров, предупредил ряд террористических актов и тем заслужил доверие. Бывало и так, что он принимал активное участие в организации студенческих беспорядков и одновременно вел агентурную работу в интересах охранки. За что получал в месяц от последней до 150 рублей.

В 1910 году в связи с тем, что в подпольных кругах распространились подозрения в провокаторстве Богрова, он временно прервал отношения с полицией.

 Дмитрий Богров

Убийство

В конце августа 1911 года, перед приездом в Киев императора Николая II со свитой на торжества, посвящённые открытию памятника Александру II, Богров явился в Киевское охранное отделение с сообщением о якобы готовящемся эсерами во время торжеств покушении на одного из сановников. Якобы с таким заданием уже прибыл в Киев террорист, по другой версии – террористка, а еще по одной террорист или террористка у Богрова и остановились. По каждой из версий, которые впоследствии имели хождение, Богров заявил, что знает злоумышленника в лицо. Чтобы указать на него или нее в театре, где будет проходить торжество, он просил себе входной билет. С местами в театре было туго, не все даже важные персоны смогли получить в него билеты, но Богров получил.

Тогдашний губернатор Киева Алексей Гирс в изданных в 1927 году в Париже воспоминаниях рассказывал о событиях того рокового дня 1 сентября: «В восьмом часу утра я отправился ко дворцу… Ко мне подошел начальник киевского охранного отделения полковник Кулябко и обратился с следующими словами: „Сегодня предстоит тяжелый день; ночью прибыла в Киев женщина, на которую боевой дружиной возложено произвести террористический акт в Киеве; жертвой намечен, по-видимому, Председатель Совета министров, но не исключается и попытка Цареубийства…“ Я спросил Кулябко, что он предполагает делать, если обнаружить и арестовать террористку не удастся. На это он ответил, что вблизи Государя и министров он будет все время держать своего агента-осведомителя, знающего террористку в лицо…

К 9 часам (вечером) начался съезд приглашенных в театр. На театральной площади и прилегающих улицах стояли сильные наряды полиции, у наружных дверей – полицейские чиновники, получившие инструкции о тщательной проверке билетов. Еще утром все подвальные помещения и ходы были тщательно осмотрены. Я лично руководил рассылкой приглашений и распределением мест в театр. Фамилии всех сидевших в театре мне были лично известны, и только 36 мест партера, начиная с 12 ряда, были отправлены в распоряжение заведовавшего охраной генерала Курлова, для чинов охраны, по его письменному требованию». Один из этих билетов и достался Богрову.

Генерал Павел Курлов был заместителем по МВД самого Столыпина, с ним глава киевской охранки согласовывал все мероприятия по охране высоких гостей. Все было предусмотрено, даже подвалы были тщательно проверены. А Богров в антракте просто подошел к стоявшему Столыпину и почти в упор, с двух шагов, дважды выстрелил в него из браунинга.

Находившиеся поблизости от Столыпина ясно слышали, как он произнес: «Счастлив умереть за царя». Одна из ран оказалась смертельной, и 5 сентября (18-го по новому стилю) Столыпин скончался.

Во вскрытом завещании Столыпина, написанном задолго до смерти, в первых строках было наказано: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют». Даже недруги признавали, что он был человеком исключительного мужества. Предчувствуя свою судьбу, он, тем не менее, не счел возможным свернуть с избранного пути.

Столыпин был похоронен в Киево-Печерской Лавре. Была объявлена всероссийская подписка на памятник ему. Необходимая сумма была за три дня превышена одними только пожертвованиями киевлян. На открытом ровно через год памятнике, установленном на Крещатике возле городской Думы, были высечены знаменитые его слова, брошенные им в лицо депутатам Государственной Думы от революционных партий: «Вам нужны великие потрясения – нам нужна Великая Россия». Понятно, что большевики снесли памятник, как только захватили власть в Украине.

Богрова от линчевания публикой в театре спас начальник дворцовой охраны полковник Спиридович. Последовало короткое следствие, уже 9 сентября Богров по приговору военно-окружного суда был приговорён к смертной казни и в ночь на 12 сентября повешен в Лысогорском форте.

Мотивы

Ни одна политическая партия или группа не взяла на себя ответственность за это убийство, хотя среди них были те, кто счел бы за честь быть к нему причастным. Значит, террорист-одиночка? Какие же мотивы им двигали?

На первом допросе, который был произведен по горячим следам в день покушения, Богров показал (цитирую  по книге С. Резника): «Покушение на жизнь Столыпина произведено мною потому, что я считаю его главным виновником наступившей в России реакции. Т.е. отступления от установившегося в 1905 году порядка: роспуск Государственной Думы, изменение избирательного закона, притеснение печати, инородцев, игнорирование мнений Государственной Думы и вообще целый ряд мер, подрывавших интересы народа». Ту же линию он гнул на втором допросе, состоявшемся 2 сентября: «Я решил убить министра Столыпина, так как я считал его главным виновником реакции и находил, что его деятельность для блага народа очень вредна».

Резник, приведя эти его показания, заключает: «Высказывал ли он при этом свои сокровенные убеждения или только озвучивал стереотипные мнения революционной среды, этого мы не знаем». Почему же не знаем – очень даже знаем: человек, который пачками выдавал своих товарищей-революционеров реакции, вдруг озаботился наступлением этой самой реакции? Смешно.

Богров отказался писать прошение о помиловании, то есть за жизнь он совершенно не цеплялся. И все же, видно, оставалось нечто последнее, чем он не хотел жертвовать. Этим последним была – память, которая о нем останется, его посмертное реноме. Поэтому он не мог на допросах назвать истинные причины своего поступка.

Из подобных же соображений, как показал он на втором допросе, он выбрал в качестве жертвы покушения не царя, а премьер-министра: убийство царя, символа нации, наверняка вызвало бы еврейский погром, а в случае убийства Столыпина вероятность этого была меньше. Не хотел человек, знавший, сколько преследований выпало на долю его народа, остаться в памяти своих соплеменников причиной новых несчастий.

Частично истинную причину своего преступления Богров указал на последнем, четвертом допросе, который состоялся уже после суда. Он признался, что в июле получил из Парижа письмо от бывших товарищей, в котором они требовали ответа по поводу ряда провалов организации. А в августе, то есть совсем незадолго перед покушением, явился еще один старый знакомый по кличке «Степа», сообщивший ему, что в Париже над ним состоялся партийный суд, которым его предательская деятельность полностью доказана. Листовка с описанием его «подвигов» будет в ближайшее время распространена во всех местах, где он бывает. Он будет опозорен, а затем будет исполнен вынесенный ему смертный приговор. Но ему оставлен последний шанс – «реабилитировать» себя террористическим актом. Желательной жертвой «Степа» назвал начальника киевской охранки Кулябко, но добавил, что в конце августа, когда в Киев на торжества съедутся двор и правительство, у него будет богатый выбор.

То есть фактически Богрову предложили выбор: или позорная смерть провокатора и предателя, или смерть героя-революционера. Богров выбрал второе: мотивом опять было посмертное реноме.

Но главную причину своего поступка он все же от следователей утаил, как хотел ее утаить, видимо, и от будущих поколений. Причина эта лежала в основе метаний немногих лет его «взрослой» жизни – то в революционное движение, то на службу реакции, а вот он уже опять вроде революционер. Корни этих шараханий – в ощущении пустоты, пошлости жизни, возможно, собственной никчемности, в несоответствии амуниции амбициям, то есть лежат в экзистенциальной плоскости. Этому есть множество доказательств.

Так, незадолго до покушения он написал: «Нет никакого интереса к жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни. Хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное».

А это свидетельство о нем анархиста Гроссмана-Рощина: «Богров жил протестом против нудной обыденщины и никогда не был просто весёлым, радостным, упоённым борьбой и риском».

1 сентября Богров написал прощальное письмо родителям со словами: «… я всё равно бы кончил тем, чем сейчас кончаю».

Из рассказа очевидца казни: «Когда к Богрову подошел палач, тот обратился к присутствующим с просьбой передать его последний привет родителям. После этого палач связал его руки назад, подвел к виселице и надел на него колпак. Последние слова Богрова (удивительно безразличного ко всему происходящему) были обращены к палачу: „Голову поднять выше, что ли?“ Спокойствие приговоренного смутило даже палача, и он поспешно выбил табурет из-под ног Богрова…».

Подобное поведение характерно для людей, которым не надо бороться за свои «котлеты», за «место под солнцем» – им это все досталось по наследству. Случай Богрова, конечно, крайний. В более мягкой форме этот синдром выражен, скажем, у энтузиастов, заполняющих «Флотилии мира»: чем-то надо скрасить опостылевшие сытые будни…

Версии

Выше мы сказали, что Богров совершил свой теракт в одиночку. Это не совсем точно: без помощи охранки он никак не мог бы подобраться к Столыпину. Когда в обществе стали известны обстоятельства убийства, это вызвало большое возмущение. Говорили даже, что охранное отделение намеренно подыграло Богрову. Между прочим, незадолго до своей гибели Столыпин написал: «Меня убьют, и убьет охрана».

К этому времени Столыпин оказался в опале у царя, а еще больше – у царицы. Николаю казалось, что Столыпин его «затмевает» (как ранее «затмевал» его Витте), супруга его свирепела от непочтительного отношения премьера к «нашему другу», то есть к Распутину. Однажды Столыпин даже добился высылки «друга» из столицы.

Павел Милюков, глава кадетской партии, в своих «Воспоминаниях» рассказывает: «Приехав в Киев 28 августа, Коковцов застал Столыпина в мрачном настроении, выразившемся в его фразе: „Мы с вами здесь совершенно лишние люди“. Действительно, при составлении программы празднеств их обоих настолько игнорировали, что для них не было приготовлено даже способов передвижения». Столыпину не нашлось места в автомобилях, в которых следовали царь и его свита. 

Для расследования обстоятельств дела была назначена комиссия, которую возглавил сенатор М.И. Трусевич. В начале 1912 года результаты комиссии, занявшие 24 тома, были переданы в Государственный совет. В докладе говорилось о „превышении и бездействии власти, имевшем весьма важные последствия“ и назывались виновные – товарищ министра Курдов, вице-директор департамента полиции Веригин, заведующий дворцовой охраной Спиридович и начальник Киевского охранного отделения Кулябко. Бездействие выражалось в пассивном отношении к легенде Богрова, которую никто не проверил, превышение власти – в том, что вопреки чётким циркулярам он был допущен на парадный спектакль. В результате данные лица были привлечены к предварительному следствию в качестве обвиняемых в преступном бездействии власти.

Вспомним, что говорил Кулябко киевскому губернатору Гирсу о том, зачем Богров нужен в зале – для опознания террористки, буде она каким-то способом проберется в зал. Не будем обсуждать, как она могла туда пробраться, если все билеты именные. Допустим, пробралась. Богров, знающий ее в лицо, должен указать на нее. Кому? Очевидно, членам охраны. Значит, они должны были быть рядом с ним. Почему же они даже не попытались помешать Богрову совершить злодеяние?

На следствии Курлов заявил, что «особого распоряжения Кулябке установить наблюдение за личностью самого Аленского (агентурный псевдоним Богрова) я не сделал, считая, что такой элементарный приём розыска не может быть упущен опытным начальником охранного отделения».

Кулябко сначала заявил, что не может считать себя виновным в происшедшем несчастье, так как Богров был допущен в театр с ведома генерала Курлова. Затем он поменял показания, сказав, что «допустил в театр Богрова без ведома Курлова и специально просил именно эти показания считать действительными». Причину такой перемены видели в письме, найденном при обыске у супруги Кулябко. В нём содержалась угроза: «Если меня посадят на скамью подсудимых, тогда и я вспомню, что у меня жена и ребёнок, и отброшу я тогда всякую щепетильность и поставлю вопрос ребром о всей той конспирации, которую проводили относительно меня 1 сентября. Хотели сделать без меня, ну и сделали, неважно только вышло».

То есть петербургские чины охраны что-то мудрили в обход даже Кулябко, и он угрожает, если они будут все валить на него, раскрыть их махинации. Но потом, видимо, оказалось, что у тех все же козыри старше. Ирония судьбы еще и в том, что все они были подчиненными Столыпина.

Массу подозрений породили поспешность суда над Богровым и его моментальная казнь – как будто спешили спрятать концы в воду. Зато расследование в отношении замешанных должностных лиц велось медленно и окончилось практически ничем. В начале 1913 года дело в отношении Курлова, Веригина и Спиридовича по личному указанию Николая II было прекращено, а срок заключения Кулябко был сокращен с 16 месяцев до четырех.

Мнение общественности по этому делу выразил видный русский юрист и общественный деятель А.Ф. Кони: «Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, „обожаемый монарх“ не нашёл возможным быть на похоронах убитого, но зато нашел возможность прекратить дело о попустительстве убийцам».

Так и осталось неясным, был ли в этом деле злой умысел чинов охранки или это была просто их топорная работа. То есть, хотели как лучше, но Богров их перехитрил.

Спекуляции

В начале статьи говорилось, что в кругах русских антисемитов все эти сто лет то и дело возникает версия, что Столыпина убили евреи. Сейчас мы рассмотрим эту сторону совершенного Богровым преступления на примере трудов двух наиболее видных представителей русского антисемитизма.

Василий Шульгин, современник Столыпина, в своей книге «Что нам в них не нравится» писал о настроениях в российском обществе в начале Первой мировой войны: «…вихрь патриотического энтузиазма подхватил Россию. Печать трубила во все свои трубы: „ляжем“, если не за Царя, то „за Русь“. Я удивляюсь и сейчас, как многие не поняли, что это обозначало. Ведь печать-то была на три четверти в еврейских руках…  Само собой разумеется, что оно (российское еврейство) рассчитывало, что премией за патриотические усилия будет Равноправие. И русскому правительству, надо было решить: да или нет…  Воевать одновременно с евреями и немцами русской власти было не под силу. С кем-то надо было заключить союз. Или с немцами против евреев, или с евреями против немцев. Но так как война была немцами объявлена и Россией принята, то выбора не было: оставалось мириться с евреями… Отвергшие союз с еврейством потеряли Трон, историческую русскую форму правления, а также результаты войны, оказавшейся в окончательном итоге победоносной для союзников России».

Здесь, конечно, содержится колоссальное преувеличение силы и возможностей российского еврейства – это вообще был конек Шульгина. В крах российского самодержавия в феврале 1917 года сам Шульгин своими обвинительными речами в Государственной Думе внес больший вклад, чем все российское еврейство. Но сейчас нам важно другое: в приведенном отрывке Шульгин ясно признает, что в катастрофе России виновато самодержавие, не пожелавшее мириться с евреями.

Но не спешите с выводами – в конечном итоге виноватыми оказываются все равно евреи. Далее Шульгин пишет: «Человек, способный понять, решиться и провести в жизнь меру такого размаха, был, по-моему, только один: Столыпин. Но его убил Богров – еврей». Поясню: «Мера такого размаха» – это дарование евреям равноправия. Но вся российская реакция, продолжает он, «стала бы на дыбы против такого в сторону евреев хода. И надо было бы иметь совершенно незаурядную гипнотического свойства волю, чтобы победить это сопротивление в Петербурге и в Царском Селе». И только Столыпин смог бы «выдержать тяжелую борьбу с теми сторонниками власти, которые соображали медленно и тупо». Но евреи сами себя наказали, убив Столыпина руками Богрова.

Я вспомнил, как характеризуют американцы такой образ мышления: «Если убил белый, говорят „убил Смит или Кларк“, если убил черный, говорят „убил ниггер“». Хорошо известно, какой вред России принес Распутин: даже во время войны без его одобрения не производились назначения министров, включая премьер-министра. Но никто же не говорит: роковую роль в судьбе России сыграл русский Распутин. Назовут его «шарлатан Распутин» или еще как-нибудь, но никто не будет ставит акцент на его русскости. А вот о Богрове Шульгин написал «убил Богров – еврей». Но, мало того, распространил вину убийцы на все российское еврейство.

Шульгину вторил Александр Солженицын, который в своих «Двести лет вместе» писал: «Богров убил Столыпина, предохраняя киевских евреев от притеснений. Столыпин – и без того был бы вскоре уволен царем, но несомненно был бы снова призван в круговращательном безлюдьи 1914 – 1916, и при нем – мы не кончили бы так позорно, ни в войне, ни в революции (Если б еще, при нем, в ту войну вступили бы).

Шаг первый: убитый Столыпин – проигранные в войне нервы, и Россия легла под сапоги большевиков.

Шаг второй: большевики, при всей их свирепости, оказались много бездарней царского правительства, через четверть века быстро отдали немцам пол-России, в том охвате и Киев.

Шаг третий: гитлеровцы легко вошли в Киев и – уничтожили киевское еврейство. Тот же Киев, и тоже сентябрь, только через 30 лет от богровского выстрела».

Какая яркая символика – хочет убедить нас писатель земли русской. А я скажу – какое наглое передергивание фактов: Богров, выбирая жертву, рассудил, что, если ею станет премьер, а не царь, возможно, обойдется без еврейского погрома. А Солженицын изображает это так, что теракт Богровым изначально был задуман ради «предохранения киевских евреев от притеснений».

Это же две большие разницы!

Еще ярче, в художественной форме, весь этот бред разрисован Солженицыным в книге «Август четырнадцатого».

Самое смешное: оба – и Шульгин, и Солженицын из кожи вон лезут, чтобы убедить читателя в том, что Столыпин был благодетелем евреев. А потом рассказывают, что Богров убил этого благодетеля ради спасения евреев! А ведь Богров на допросах настаивал на том, что убил Столыпина как революционер. И, действительно, революционерам было за что мстить ему, в отличие от евреев.

И кто сказал, что Столыпин в случае войны был бы опять назначен премьер-министром? Был жив еще Витте – почему его не назначили? И сам Шульгин пишет, что назначение на этот пост Милюкова тоже могло стать спасением, ибо сняло бы противостояние Думы правительству и царю, а именно это противостояние расшатало лодку власти.

Словом, бред сивой кобылы, да еще вилами по воде писаный – все ради того, чтобы позлорадствовать: евреи, убив Столыпина, сами себя наказали. Помнится, где-то читал, что Шульгин после Второй мировой и Холокоста признал свои ошибки. Ну, а Солженицын после Холокоста только в антисемитский азарт и вошел.

Заключение

Смерть Солженицына стала большой потерей для России. Но он все равно был бы вскоре отстранен от власти. Не ко двору он был изжившему себя самодержавию, которое и стало подлинным его убийцей и автором российской катастрофы.

Статья также опубликована в интернет-газете «Мы здесь», № 322