Наука и государство
События вокруг генетики
Воспоминания о биологическом факультете Ленинградского Университета
(1938 – 1941 гг.; 1944 – 1949 гг.)
Содержание генетики – одного из важнейших разделов биологии – в течение нескольких десятилетий, начиная с середины 30-х годов, было в СССР предметом острейшей идеологической борьбы. Именно здесь наиболее наглядно проявился административный диктат коммунистической партии в науке. Были поддержаны непомерные амбиции некоторых лжеученых, возомнивших себя корифеями, – академика Т.Д. Лысенко, его коллег и учеников. Они провозгласили так называемую мичуринско-лысенковскую генетику единственно верным и перспективным направлением. Имя И.В. Мичурина, умершего к тому времени известного селекционера-садовода, служило прикрытием их неблаговидных целей.
Классическая генетика, успешно развивавшаяся во всем мире, в том числе до середины 30-х годов в СССР, была объявлена буржуазной лженаукой. Она подлежала безжалостному искоренению из научных учреждений. Генетические исследования, противоречащие мичуринско-лысенковскому направлению, были запрещены. Ученым, работавшим в области классической генетики, было предложено признать свои «ошибки» и перейти на позиции акад. Т.Д. Лысенко. Большинство исследователей под административным давлением были вынуждены подчиниться. Однако некоторые генетики пытались отстаивать свои взгляды и продолжать классические исследования. Они подверглись жестоким гонениям: отстранялись от работы, увольнялись из научных и учебных учреждений, лишались научных степеней и званий. Ряд видных ученых (академик Н.И. Вавилов, проф. Г.Д. Карпеченко и др.) были репрессированы по политическим обвинениям.
Идеологическая борьба в биологии, преследование классической генетики и её приверженцев нанесли колоссальный вред развитию биологической науки и её практическому использованию в СССР, способствовали её отставанию на многие десятилетия от мирового уровня. Пострадали как непосредственно генетика, так и тесно связанные с ней другие области биологии, а также сельское хозяйство и медицина.
Мое поколение биологов было непосредственным свидетелем, а некоторые его представители – участниками официальной и закулисной борьбы классического и лысенковского направления в генетике. В мою задачу не входит подробное изложение её теоретических и практических аспектов. Целью воспоминаний является ознакомление читателей с фактами и событиями, пережитыми мною и моими сокурсниками, а позже моими коллегами по работе в Университете, связанными с этой интереснейшей страницей истории науки в нашей стране.
Часть I (1938 – 1941 гг.)
На 1-ом курсе биологического факультета Университета студентов впервые знакомили с основой избранной ими области знаний на лекциях по общей биологии. Осенью 1938 года эти лекции нам блестяще прочитал профессор Александр Васильевич Немилов. Вопросы генетики он излагал в классическом варианте. На 3-ем курсе мы изучали дарвинизм, его читал доцент Николай Львович Гербильский. В своих замечательных лекциях в разделе генетики он впервые познакомил нас с существованием лысенковского направления, рассматривая его как попытку ревизии классической школы и теории Дарвина вообще. Он характеризовал это направление как неоламаркизм (Ламарк – известный ученый, предшественник Дарвина). Собственно курс генетики нам читал на 3-ем курсе (осенний семестр 1940 года) профессор Георгий Дмитриевич Карпеченко, яркий представитель классической школы. Об этом будет рассказано дальше. Во всяком случае, осенью 1939 г., на 2-ом курсе, у нас еще не сложилось четкого представления о генетике и сущности разногласий между разными её направлениями.
Как-то в конце ноября или в начале декабря 1939 г. было объявлено о созыве закрытого комсомольского собрания биологического факультета. Повестка дня заранее не сообщалась. Началось, как обычно, после занятий, в 5 час. вечера. Мы сразу почувствовали важность предстоящего собрания: присутствовало несколько членов партийного бюро факультета во главе с его секретарем Эрвантом Шамировичем Айрапетьянцем. Я и ряд моих товарищей хорошо знали его – доцента кафедры физиологии животных, возглавлявшейся академиком Алексеем Алексеевичем Ухтомским. Он руководил научным кружком студентов младших курсов, интересовавшихся физиологией, пользовался большим уважением.
Собрание открыл зам. секретаря комитета комсомола наш однокурсник Коля Романов. На повестке дня один вопрос: персональное дело аспиранта кафедры генетики растений Даниила Лебедева. Суть дела: тема диссертации и сделанные им первые выводы из экспериментальных исследований противоречат прогрессивному мичуринско-лысенковскому направлению в биологии. Он встал на позиции противников передового направления, базирующихся на кафедре генетики растений во главе с Г.Д. Карпеченко. Лебедев категорически отказался от предложения партбюро изменить тему диссертации и перейти к другому руководителю на другую кафедру (имелась в виду кафедра биологии развития растений, руководство и сотрудники которой были сторонниками Т.Д. Лысенко). Поэтому Лебедев не может оставаться в комсомоле, ибо комсомол – помощник и смена коммунистической партии, а партия всегда поддерживает только все передовое и прогрессивное. Сообщение о деле Лебедева сделал Э.Ш. Айрапетьянц.
Затем было предоставлено слово «обвиняемому». Д. Лебедев выступал около часа. Блестяще опроверг положение о реакционности классического направления в генетике. Утверждал, что правильность той или иной теории, в том числе генетической, должна быть доказана экспериментально, а не путем голословных умозрительных разглагольствований. Тема его исследований направлена именно на выяснение ряда спорных вопросов, а первые результаты показывают ошибочность некоторых положений противников классической теории. Как ученый и комсомолец, он должен добиваться научной истины, а не уходить от нее.
Последовало множество выступлений, в основном аспирантов и студентов старших курсов. Часть поддержала точку зрения Лебедева. Другие доказывали её несостоятельность как противоречащую новому передовому направлению в генетике и оценкам партии. Несколько раз выступил Айрапетьянц. Он подчеркивал, что если партия поддерживает новое направление, значит, оно верно. Партия ошибиться не может, комсомол должен следовать линии партии. Он снова предложил Лебедеву перейти на другую кафедру, к новому руководителю, изменить тему диссертации и заняться передовым направлением в генетике. Лебедев категорически отказался.
Тогда был поставлен вопрос об исключении Даниила Лебедева из комсомола, как выступающего против линии партии. Такой исход в то время приводил к отчислению из аспирантуры и увольнению из Университета. Состоялось голосование. Оно было открытым – поднятием рук. Большинство проголосовало против исключения Лебедева.
Большинство присутствующих на собрании комсомольцев составляли студенты 1 и 2-го курсов, недостаточно, как было отмечено выше, ориентировавшихся в научном существе дела. Тем не менее, каким-то внутренним чувством (сужу по себе и близким товарищам) они понимали правоту Лебедева. Подкупала его точка зрения о необходимости устанавливать истину путем экспериментальных исследований, а не на основании не до конца проверенных данных и чисто философских умозрительных заключений.
После объявления результатов голосования выступил Айрапетьянц и заявил, что их нельзя считать правомерными. Большинство голосовавших против исключения из-за недостаточной компетентности не осознает правильности нового направления в генетике и соответственно линии партии. Комсомольцы не имеют права выступать против линии партии – это измена коммунистическим идеалам, политическое самоубийство. Когда комсомольцы младших курсов изучат новое направление в генетике и овладеют методом диалектического материализма, они поймут, что были неправы, а их партийные руководители – правы.
Айрапетьянца поддержали своими выступлениями ряд аспирантов и студентов старших курсов – членов партии и комсомольцев. Однако некоторые из выступавших отважились снова поддержать Лебедева. Поступило предложение о повторном голосовании. Результат – аналогичный первому, но число голосов против исключения значительно уменьшилось.
Айрапетьянц предложил не утверждать результаты второго голосования. Он сослался на позднее время: шел 12-ый час ночи, собрание длилось свыше 6-ти часов, прошло более 14-ти часов с начала занятий (9 час. утра). Присутствующие, дескать, устали и не могут полностью отдать себе отчет в происходящем. Было принято предложение о перерыве в собрании до следующего дня.
Назавтра в перерывах между лекциями, в свободные минуты на практических занятиях комсомольцы горячо обсуждали сложившуюся ситуацию. Высказывались разные, зачастую противоположные точки зрения. Помню, что в моей студенческой группе большинство было на стороне Лебедева. В середине дня комсорги групп были вызваны с занятий на экстренное совещание в комитет комсомола. По возвращении комсорг нашей группы Саша Перк довольно вяло уговаривал нас голосовать за исключение Лебедева; сообщил, что проголосовавшие против будут жестоко наказаны.
После окончания занятий комсомольское собрание было продолжено. Айрапетьянц поинтересовался, не желает ли Лебедев отказаться от ошибочной позиции. Согласия не последовало. Тогда он обратился к нам и выразил надежду, что мы, проанализировав за прошедшие сутки обстановку, поняли необходимость исключения Лебедева из рядов ВЛКСМ. Айрапетьянца поддержали несколько выступавших. В пользу Лебедева замолвил слово только один – аспирант Левин.
Было проведено 3-ье по счету голосование. Напористость приверженцев партийной линии, страх перед возможными последствиями «ослушания» сделали свое дело: большинством голосов Лебедев был исключен из комсомола. Однако перевес был весьма незначительным: полтора – два десятка голосов из более чем 400 голосовавших. Внушительная часть комсомольцев, включая меня и некоторых мои товарищей, выразили свое инакомыслие. Собрание на второй день длилось свыше 2-х часов, а общая его продолжительность составила около 9-ти. В то время это не было редкостью! Решение собрания, несмотря на апелляцию Лебедева, было утверждено сначала комитетом комсомола Университета, а затем Василеостровским райкомом комсомола Ленинграда. Примерно через месяц был издан приказ об отчислении Лебедева из аспирантуры. Много лет о нем ничего не было известно. После войны я узнал, что он работает в Ботаническом Институте Академии Наук.
Так в конце 1939 г. я и мои сокурсники – студенты 2-го курса биологического факультета Университета – впервые непосредственно столкнулись с административным диктатом коммунистической партии в области научных исследований.
Прошло почти 60 лет. Давно остыли былые страсти, закончилось противостояние в биологической науке, ушло из жизни большинство участников важных тогда событий. Уже нет Советского Союза, нет его коммунистической партии. Была доказана полная несостоятельность т.наз. «передового и прогрессивного» направления в генетике, а её глашатай, акад. Т.Д. Лысенко разоблачен как лжеученый. Классическая генетика была полностью реабилитирована и восстановлена как наука, однако наша страна отстала в этой области на десятки лет от ведущих стран мира.
В 1996 г. состоялась очередная встреча моих однокурсников. Нас осталось немного, но мы ежегодно собирались в Университете либо у кого-нибудь дома. В тот год мы встретились в 133-й аудитории главного здания, затем перешли в 132-ую на чашку чая. Вспоминали былое, наших профессоров и преподавателей. Я выразил недоумение, как мог Э.Ш. Айрапетьянц, уважаемый солидный ученый и весьма неплохой и отзывчивый человек, так проявить себя на том памятном собрании. И тут Таня Фадеева, еще продолжавшая тогда работать у профессора Инге-Вечтомова, рассказала следующее.
В 70-ых годах она неоднократно встречалась по работе с Д. Лебедевым. Он был уже доктором наук, ученым секретарем Ботанического института АН. Однажды после деловой беседы они вспоминали о биологическом факультете конца 30-ых годов; коснулись того комсомольского собрания. И тут Лебедев рассказал ей, что накануне собрания он имел конфиденциальную беседу с Э.Ш. Айрапетьянцем. Тот сказал ему буквально следующее: «Как ученый и человек я оправдываю твою точку зрения и восхищаюсь смелостью и упорством, с которым ты её отстаиваешь. Но как секретарь партийной организации факультета я должен отстаивать линию партии, иначе не поздоровится не только мне лично, но и всей парторганизации. То, что я буду говорить завтра на собрании, – это не мое личное мнение, а директива вышестоящих партийных инстанций. Я вынужден буду настаивать на твоем исключении из комсомола. Мне еще предстоит нелегкая задача убедить в этом большинство комсомольцев факультета. Надеюсь, это мне удастся. Тебя исключат из комсомола, затем из аспирантуры. Но я не оставлю тебя в беде, помогу тебе. На этих днях в Ленинграде находится директор Сухумского обезьяньего питомника Биологического института АН. Я уже предварительно договорился с ним, что он примет тебя на должность научного сотрудника. Поезжай в Сухуми, занимайся исследованиями, пережди это смутное время, дальше видно будет».
Так 60 лет спустя Э.Ш. Айрапетьянц восстановил в наших глазах сильно поблекший после того собрания авторитет ученого и человека.
Д. Лебедев воспользовался советом и помощью Э.Ш. Айрапетьянца. Около полутора лет, до начала войны, он работал в Сухумском заповеднике. Пошел добровольцем на фронт и воевал до последнего дня войны. Был награжден боевыми наградами, на фронте вступил в партию. Вернулся в Ленинград. Э.Ш. Айрапетьянц снова помог ему, на этот раз рекомендовал в аспирантуру Всесоюзного института растениеводства (ВИР). После защиты кандидатской диссертации Д. Лебедев работал несколько десятилетий в Ботаническом институте АН, одно время был его ученым секретарем. В Ботаническом институте он защитил докторскую диссертацию. Его научная деятельность больше не была связана с проблемами генетики. Он остался принципиальным до конца – не считал возможным заниматься лысенковской лженаукой, а классическое направление до середины 60-ых годов фактически продолжало оставаться в опале.
Уже упоминалось, что осенью 1940 г. на 3-ем курсе профессор Георгий Дмитриевич Карпеченко прочитал нам курс классической генетики. Он был видным ученым, представителем научной школы профессора Ю.А. Филипченко, создавшего в Петроградском Университете в 1919 г. первую в России кафедру и лабораторию генетики и экспериментальной зоологии (умер в 1930 г.). В конце 20-ых годов Г. Карпеченко, будучи еще молодым исследователем, получил интересные данные и был приглашен на стажировку в США в лабораторию всемирно известного генетика, Нобелевского лауреата Моргана. Там он добился весьма важных результатов в экспериментах и защитил докторскую диссертацию. По возвращении в 1931 г. организовал в Ленинградском Университете кафедру генетики растений и руководил ею в течение 10 лет. Был ближайшим сподвижником крупнейшего ученого с мировым именем – академика Н.И. Вавилова.
Лекции проф. Г.Д. Карпеченко читал замечательно, мы слушали его с большим интересом, хотя материал был трудным и требовал усилий для восприятия. Экзамен по генетике предстояло сдать на зимней сессии в январе 1941 г. Сессия была трудная – 5 экзаменов, не считая дифференцированных зачетов; расписание весьма жесткое. Наша учебная группа должна была сдавать генетику 23 января, имея 4 дня на подготовку, а 25 января, в последний день сессии – основы марксизма-ленинизма, т.е. на подготовку оставался всего 1 день. Это было ничтожно мало, учитывая необходимость знания «первоисточников», усвоенных нами в течение семестра, мягко говоря, весьма поверхностно.
20 января дома я разбирал сложные генетические схемы «кроссовера» и «кроссинговера». Вдруг раздался громкий стук в дверь (звонка у нас в квартире не было, как и телефона). Открываю – врывается Коля Сапожников, мой товарищ по учебной группе, а ранее по 10-му классу школы (он погиб осенью 1941 г. под Ленинградом, был добровольцем народного ополчения).
«Ура! – кричит он. – Экзамена по генетике не будет!»
«Как не будет? Кто отменил?» – удивленно спрашиваю я.
«Точно не знаю, мне сообщили из общежития» (Коля жил в доме на углу ул. Блохина и проспекта М. Горького (теперь Кронверкский), почти рядом с общежитием Университета на проспекте Добролюбова).
«Бежим в Университет, все выясним!»
В университетском коридоре у деканата биологического факультета толпилось несколько десятков наших однокурсников, взволнованно обсуждая новость. У некоторых в руках номер еженедельной многотиражной газеты «Ленинградский Университет». На 1-ой странице опубликовано обращение полутора десятков комсомольских активистов нашего курса, направленного против преподавания классической генетики – реакционной буржуазной науки. В одном из абзацев было указано, что полгода нас, студентов 3-го курса, «пичкали» этой вредной наукой, а теперь требуется сдать экзамен, чтобы закрепить эти никому не нужные знания. И это вместо того, чтобы изучать передовую и прогрессивную генетику! Под обращением была приписка о поддержке его партийным бюро факультета. Декан факультета с одобрения директора Университета издал приказ об отмене экзамена по генетике.
Студенты учебных групп, еще не сдавших экзамен, ликовали – одним экзаменом меньше, больше времени на подготовку к последнему. Уже сдавшие экзамен сетовали, что зря затратили драгоценное время. Я и некоторые мои товарищи сочувствовали профессору Карпеченко: текст обращения и последующая отмена экзамена были весьма неприятными для него.
Через пару дней, 23-го или 24-го января, когда я усиленно готовился к экзамену по марксизму-ленинизму, в дверь квартиры как-то слабо и неуверенно постучали. Открыв дверь, я снова увидел Колю Сапожникова. На нем, как говорится, лица не было. Медленно и молча он вошел.
«Что случилось?» – спросил я.
«Генетику придется сдавать. Карпеченко ездил в Москву и добился восстановления экзамена».
Мы помчались в Университет. Как и несколько дней назад, в коридоре у деканата биофака толпились и громко обменивались мнениями несколько десятков студентов. К нам вышла зам. декана. Она кратко разъяснила, что отмена экзамена по генетике была ошибочной: «Наркомпрос нас поправил». Она добавила, что деканат вынужден в связи с этим продлить экзаменационную сессию для учебных групп, не сдавших экзамен по генетике, на 2-3 дня за счет зимних каникул. Это вызвало взрыв негодования у иногородних студентов: многие из них уже приобрели ж/д билеты для поездки домой, каждый день каникул был дорог. Зам. декана заметила, что экзамен можно сдать в любой день, хоть сейчас, хоть через две недели, но до начала нового семестра. Неявка на экзамен будет расцениваться как неудовлетворительная оценка.
Наш однокурсник, с осени 1940 г. секретарь комитета комсомола факультета Коля Романов (погиб на Ленинградском фронте в районе Синявино в 1942 г.), посвятил нас в подробности произошедшего. Профессор Г.Д. Карпеченко добился приема у самого наркома просвещения В.П. Потемкина, до того занимавшего пост полпреда (так назывались тогда послы) СССР во Франции. Это был исключительно интеллигентный человек. Он согласился с проф. Карпеченко о незаконности отмены экзамена и дал соответствующую правительственную телеграмму директору Университета проф. Золотухину. Последний сразу же отдал приказ о восстановлении экзамена, возложив вину за его отмену на декана биологического факультета.
Весь гнев студентов обрушился на своих однокурсников – составителей и «подписантов» обращения в газету «Ленинградский Университет». Но тут же выяснилось, что текст письма был составлен не ими, а в партбюро, куда их вызывали поодиночке и всеми правдами и неправдами вынудили поставить под ним свои подписи.
Студенты быстро поняли «добровольно-принудительный», как тогда говорили, характер обращения в газету, закончили выяснение отношений с «подписантами» и отправились готовиться к очередным экзаменам. Сдав 25 января основы марксизма-ленинизма, студенты нашей группы за полтора дня закончили подготовку экзамена по генетике и 27 января все сдали его. Нужно отдать должное гуманности проф. Г.Д. Карпеченко. Студентам, показавшим более или менее удовлетворительное знание предмета, он выставлял оценку «отлично», а всем остальным (таких было большинство) – «хорошо», даже тем, кто, как говорится, «ни в зуб ногой».
Так произошло наше повторное знакомство с диктатом коммунистической партии в области генетики и заодно с некоторыми методами партийной «работы».
Где-то в апреле или в мае 1941 г. на факультете шли разговоры о слиянии двух кафедр: генетики растений и биологии развития растений. Не помню, было ли это осуществлено. Тогда же шепотом передавали друг другу известие, что проф. Г.Д. Карпеченко арестован органами НКВД (в 1941 г. НКГБ). Он был репрессирован наряду с другими генетиками (среди них акад. Н.И. Вавилов) и погиб в лагере. В конце 50-х годов реабилитирован посмертно.
Через пару месяцев после описываемых событий началась Великая Отечественная война.
Часть II (1944 – 1949 гг.)
В начале октября 1944 г. после более чем трехлетнего перерыва я возвратился в Ленинград и был восстановлен в качестве студента 4-го курса биологического факультета Университета. Университет незадолго перед тем вернулся из Саратова, где находился в эвакуации. Учебный процесс и научные исследования были быстро налажены благодаря организаторским способностям и авторитету ректора профессора Александра Алексеевича Вознесенского.
Еще до восстановления в Университете я решил после долгих раздумий изменить специализацию с физиологии человека и животных на биохимию и был зачислен в студенческую группу при кафедре, возглавляемой профессором Георгием Ефимовичем Владимировым. Начались усиленные занятия: лекции, практикумы, семинары. Включился в научные исследования в совершенно новой тогда и обещавшей большие перспективы области – биохимии антибиотиков, начал разрабатывать тему по очистке пенициллина.
Большая учебная и исследовательская нагрузка не позволили внимательно следить за продолжавшимся, вернее, вновь набиравшим силу противостоянием в генетике – области тогда сравнительно далекой от биохимии. Однако его отголоски давали о себе знать при участии в факультетских мероприятиях.
Поздней осенью 1944 г. была проведена научная конференция, посвященная 125-летию Университета. Биологическая секция конференции заседала в течение 3-х дней в 133-й аудитории главного здания. Доклады были представлены почти всеми кафедрами. Они содержали результаты научных исследований за 1-2 последних предвоенных года, первый военный, т.е. блокадный, год и за время нахождения в эвакуации. Среди авторов, увы, были ученые, погибшие во время блокады (физиолог академик А.А. Ухтомский, зоолог профессор Д.Н. Кашкаров, ботаник профессор В.С. Порецкий, профессор А.В. Немилов и др.). Их сообщения были зачитаны сотрудниками и учениками, которые закончили начатые исследования, несмотря на тяжелейшие условия блокады и трудности в эвакуации. Доклад по вопросам теории дарвинизма и генетики сделал Н.Л. Гербильский. В своем сообщении он стоял на позициях классической генетики. Профессор И.И. Презент, заведовавший с 1942 г. кафедрой дарвинизма, придерживался взглядов лысенковского направления.
В возникшей дискуссии проф. Презент весьма энергично нападал на проф. Гербильского, однако полемика тогда не приняла острый характер.
Профессор Исай Израилевич Презент был видной фигурой на биологическом факультете. Он не имел биологического образования, являлся философом и занимался философскими проблемами биологии (поэтому и получил кафедру дарвинизма). Понятно, что основой его мировоззрения был диалектический материализм. Он был воинствующим философом – старался навязать свои взгляды в многочисленных статьях, выступлениях, дискуссиях, беседах по научному, политическому или любому другому вопросу. Он являлся давнишним другом своего знаменитого земляка – академика Трофима Денисовича Лысенко (оба из Одессы). Акад. Лысенко, агроном по образованию, был весьма слабым теоретиком. Говорили, что теоретическое обоснование его сумасбродных идей создал для него именно проф. Презент. Оба они вместе со своими сторонниками отстаивали эти идеи всегда и во всем. Они создали и внедрили в советскую биологию мичуринско-лысенковское направление, а затем при поддержке партийных органов административным путем навязали его, растоптав классическую генетику.
У меня сложилось мнение, что проф. И.И. Презент был искренен в приверженности к своим совместно с акад. Т.Д. Лысенко идеям и верил в них, обосновывая постулатами марксистско-ленинской теории. На вид лет 40-45, небольшого роста, худощавый, энергичный, он обладал громким, хорошо поставленным голосом. Часто выступал на самые разные темы. Он курировал студенческое научное общество, помогал студентам и аспирантам советом и делом.
Весной 1946 г. у меня наступила трудная пора: оформление дипломной работы, подготовка к государственным экзаменам, заботы о предстоящем после них распределении на место будущей деятельности. Моя дипломная работа была знакома по моим выступлениям на биофаке Университета и в Институте вакцин и сывороток (там была осуществлена часть экспериментальных исследований). Поэтому я имел заявки на будущую работу как от кафедры биохимии Университета, так и от упомянутого Института. Понятно, что я предпочел Университет и при распределении, которое лично проводил ректор проф. А.А. Вознесенский, был оставлен для работы на кафедре.
На следующий день после распределения я встретил в Университетском коридоре проф. И.И. Презента. Он поздравил меня, по его мнению, с прекрасным окончанием (я получил диплом с отличием, а моя дипломная работа «О некоторых закономерностях образования и концентрирования пенициллина» наряду с работой моего однокурсника зоолога-палеонтолога В. Гарута были признаны лучшими на курсе) и предложил работать у него на кафедре дарвинизма по проблеме биохимии наследственности. Он доказывал мне, что исследование биохимической природы наследственности имеет колоссальное значение и величайшее будущее в науке и практике. Я вежливо поблагодарил и отказался: меня влекло продолжение начатых исследований в области биохимии антибиотиков. Замечу, что проф. И.И. Презенту нельзя было отказать в интуиции. Установление молекулярной биологией (областью науки, возникшей в 50-е годы ХХ в.) ДНК как основы наследственности и расшифровка еще через полвека генома человека действительно явилось одним из самых значительных достижений в научном познании сущности жизни. Практическая же сторона этого открытия настолько грандиозна, что даже теперь, в начале ХХI века, трудно поддается осмыслению. Правда, в то время проф. И.И. Презент имел в виду изучением биохимии наследственности подтвердить лженаучную концепцию его и акад. Т.Д. Лысенко.
С осени 1946 г. я начал работать старшим лаборантом кафедры биохимии. Был всецело погружен в исследование по очистке пенициллина методом хроматографической адсорбции. Принимал активное участие в научных семинарах кафедры, где часто выступал с докладами и сообщениями на разные темы. Посещал заседания научных обществ – биохимического (физиологов, биохимиков и фармакологов им. Сеченова) и естествоиспытателей. Занимался общественной работой по комсомольской линии – курировал студенческое научное общество (СНО). Так продолжалось два года, до осени 1948 г. За это время у меня не сохранилось в памяти эпизодов, относящихся к противостоянию в области генетики, за исключением дискуссий на дарвиновских конференциях, которые я по-прежнему посещал. Однако на разных научных мероприятиях как в Университете, так и вне его шла непримиримая борьба лысенковского направления и классической генетики, но точной информации у меня не было.
В августе 1948 г. «грянул гром». В течение полутора недель в Москве проходила сессия Академии сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина (ВАСХНИЛ). С основным докладом «О положении в биологической науке» выступил акад. Т.Д. Лысенко. Он подверг разгромной критике классическую генетику. Он представил развернутую интерпретацию своей теории развития, декларировал её соответствие диалектическому материализму, её передовой и прогрессивный характер; предрекал, что она обеспечит невиданный расцвет биологической науки и сельскохозяйственной практики. Он заклеймил ученых-биологов, в том числе представителей Ленинградской университетской школы, придерживающихся принципов классической генетики, как лжеученых, реакционеров, проводников враждебной буржуазной идеологии. Предложил им либо признать свою неправоту и изменить характер научной деятельности, либо уйти, освободив места настоящим советским ученым. В заключение он заявил, что его доклад рассмотрен и одобрен ЦК партии и лично тов. Сталиным.
Обсуждение доклада продолжалось несколько дней. Собственно, это было не обсуждение, а череда заявлений о безусловной поддержке мичуринско-лысенковского направления в биологии и безудержная критика, точнее, поливание грязью классической генетики. Почти никто не решился выступить против акад. Лысенко и его теории в защиту классической генетики. Это означало бы выступление против политики партии. Большинство клеймило известных ученых, работавших в области классической генетики, превозносило акад. Лысенко и его единомышленников. Одним из таких ораторов был проф. И.И. Презент. Ряд ученых, работавших в области классической генетики, выступил с признанием своих «ошибок», «каялись в грехах», обещали «исправиться».
Однако среди участников сессии нашлись несколько принципиальных и смелых ученых, как, например, проф. Раппопорт, которые отважились выступить в защиту классической генетики с критикой некоторых положений Лысенко. Их часто прерывали репликами и возражениями с мест.
Во многих выступлениях звучали предложения о принятии административных мер к упорствующим последователям классической генетики: изъять из планов научно-исследовательских работ, прекратить финансирование их тем как бесперспективных и вредных. Предлагали прекратить преподавание курса классической генетики в высших и средних учебных заведениях. Требовали включить во все программы и учебники теорию акад. Лысенко. Предлагали организовать широкую пропаганду мичуринско-лысенковской биологии в стране, среди рабочих, колхозников и интеллигенции, издать соответствующие книги, брошюры, наглядные пособия, проводить лекции и беседы.
Сессия ВАСХНИЛ приняла развернутое постановление, в котором были учтены все упомянутые предложения. Материалы сессии, стенограммы её заседаний ежедневно полностью публиковались в газете «Правда» и ряде других центральных и местных газет. Это означало, что сессии придавалось важнейшее партийное и государственное значение.
Мои сотрудники по кафедре биохимии, товарищи по Университету понимали, что завершившаяся сессия ВАСХНИЛ окажет существенное влияние на учебную и научную деятельность факультета и на судьбы некоторых ученых. Однако действительность превзошла все мрачные ожидания.
Через неделю после начала учебного года, 7 (или 8-9) сентября 1948 г. состоялось открытое расширенное заседание Ученого Совета биологического факультета. Повестка дня «Итоги августовской сессии ВАСХНИЛ и задачи факультета». Заседание проходило в актовом зале Университета. Присутствовали профессора и преподаватели, аспиранты, лаборанты, многие студенты. Был ректор Университета, проф. Домнин, ряд ведущих профессоров других факультетов – членов Ученого Совета Университета. Зал (включая балкон) был полон, стояли в проходах. Судьбоносность заседания Совета стала ясна после предоставления слова для основного доклада заместителю председателя Всесоюзного комитета по делам высшей школы (ВКВШ). Он подверг уничижительной критике руководство факультета за поддержку классической генетики во всех сферах учебной и научной деятельности, обвинил профессоров, преподавателей и научных сотрудников (в целом и в ряде случаев персонально) в приверженности этому формальному, бесперспективному, реакционному и враждебному советской науке направлению.
Доклад был выслушан при гробовой тишине зала. Я сидел близко от сцены, где за столом президиума расположились члены Ученого Совета факультета. Обратил внимание на их мрачные, вытянутые, а у некоторых явно испуганные лица. Особенно запомнилось взволнованное лицо любимого нами профессора В.А. Догеля. Он то снимал, то снова надевал старинное, на шнурке пенсне, то вытирал большим платком вспотевшую лысую голову.
После эмиссара из Москвы выступил только что назначенный вместо сторонника классической генетики проф. М.Е. Лобашова новый декан факультета Н.В. Турбин, приверженец акад. Т.Д. Лысенко. Он признал ошибки и заблуждения прежнего руководства факультета и обещал перестроить учебную и научную деятельность согласно решениям сессии ВАСХНИЛ и указаниям партии и правительства. Следует упомянуть, что выступление проф. Н.В. Турбина было весьма корректным и не содержало резкой критики и бранных слов в адрес представителей классической генетики. Этого нельзя было сказать о выступлении проф. И.И. Презента, посвятившего его разоблачению классической генетики и пагубному влиянию этого направления на научную молодежь.
Ряд выступлений был посвящен конкретным предложениям по изменению учебных планов и программ, тематики научных исследований, усилению разъяснительной работы среди студентов, аспирантов и сотрудников факультета. Было принято соответствующее постановление.
Заседание Ученого Совета произвело на меня, моих товарищей и коллег по кафедре гнетущее впечатление. Мы интуитивно понимали, что свободному развитию научного творчества положен конец.
Через пару недель состоялось открытое партийное собрание факультета, на котором рассматривались «персональные дела» последователей классической генетики. Их было 6 человек: проректор Университета по учебной работе профессор-биолог Ю.И. Полянский, бывший декан факультета проф. М.Е. Лобашов, профессор-зоолог И.В. Терентьев и др. Выступавшие на собрании критиковали их учебную и научную деятельность, «непартийное поведение», предлагали исключить из партии или наложить суровые партийные взыскания. Никто не отважился выступить в их защиту. «Обвиняемые» выступили с покаянными речами, обещали изменить содержание своей работы. Собрание исключило из партии Ю.И. Полянского, объявив остальным «строгий выговор с занесением в учётную карточку». Вскоре все они были освобождены от занимаемых должностей и уволены из Университета.
В последующие 5 месяцев, в течение которых я работал на кафедре биохимии, были осуществлены мероприятия в свете решения Ученого Совета факультета. Классическая генетика прекратила свое существование как учебный предмет, был значительно расширен курс мичуринско-лысенковской биологии. Были прекращены все научные исследования, так или иначе связанные с классической генетикой. Научным сотрудникам, аспирантам и студентам-дипломникам предложены темы лысенковского направления. Были организованы обязательные циклы лекций и семинары с последующей сдачей зачетов для работников всех биологических и смежных специальностей, даже не относящихся к генетике. Главным пособием для изучения теории акад. Лысенко явились изданные в конце 1948 г. стенографический отчет августовской сессии ВАСХНИЛ и сборник статей и выступлений академика под названием «Агробиология». Эти книги должны были стать «настольными» для каждого биолога (наряду, разумеется, с пособиями по марксизму-ленинизму).
На кафедре биохимии был образован соответствующий семинар. Мне два или три раза было поручено выступить на нем с сообщениями по некоторым аспектам теории акад. Лысенко. Сотрудники посещали также лекции профессоров И.И. Презента и Н.В. Турбина. Попутно замечу, что на кафедре регулярно проводились занятия по изучению произведений Сталина; в 1947-48 гг. были изданы первые три тома полного собрания его сочинений. В конце 48г. я выступил на одном из них по ряду его статей, опубликованных в 3-ем томе.
Ряд сотрудников и аспирантов кафедры в порядке общественной работы выступали с лекциями на предприятиях и в учреждениях Василеостровского района и в колхозах и совхозах подшефного Университету района Ленинградской области (кажется, Тосненского) – по путевкам организованного в те годы «Общества по распространению политических и научных знаний» (позже общества «Знание»). Я прочитал несколько лекций на тему о происхождении жизни на Земле и об антибиотиках – тогда совершенно новом лечебном средстве (в цехах заводов им. Калинина и им. Козицкого). В конце 1948 г. нам было предложено читать лекции о мичуринско-лысенковском направлении в биологии и его значении для подъема сельского хозяйства страны и создания изобилия продуктов питания. Выступить с такой лекцией мне уже не пришлось…
21 февраля 1949 г. я был арестован органами МГБ по сфабрикованному обвинению в участии в т. наз. антисоветской организации сотрудников и студентов Университета и в антисоветской деятельности.
Послесловие
После смерти Сталина, освобождения из лагеря и последующей реабилитации я с января 1954 г. начал работать в Ленинградском научно-исследовательском Институте вакцин и сывороток. При встречах с моими однокурсниками, товарищами по Университету и бывшими сотрудниками по кафедре биохимии я узнал о некоторых интересных фактах и событиях, произошедших за годы моего вынужденного отсутствия.
Профессор И.И. Презент в середине 1949 года был назначен деканом биологического факультета Московского Университета, оставаясь зав. кафедрой дарвинизма в Ленинградском. Он проявил себя как полновластный диктатор, подверг жестоким гонениям бывших приверженцев классической генетики – как подлинных, так и мнимых. Он увольнял их, добивался лишения многих из них ученых степеней и званий, решений об исключении коммунистов из партии и т.д. и т.п. Он закрыл ряд лабораторий, реорганизовал некоторые кафедры, организовал изъятие из факультетских библиотек учебников, пособий, книг, журналов, связанных с классической генетикой. В своей «революционной» деятельности он настолько «перегнул палку», что через два года, даже в то время, вынужден был оставить пост декана биологического факультета в Московском Университете, а позднее и заведование кафедрой дарвинизма в Ленинградском.
Академик Т.Д. Лысенко и его окружение, пользуясь поддержкой высоких партийных кругов, создали в конце 40-ых и в начале 50-ых годов гнетущую атмосферу в биологической науке и в ряде смежных областей. Эта атмосфера породила некоторых лжеученых и авантюристов, в том числе в медицине и в ветеринарии.
Профессора О. Лепешинская и Бошьян, первая в цитологии и в медицине, второй в микробиологии и ветеринарии, выдвинули и доказывали совершенно сумасбродные идеи о возникновении живых организмов (клеток) из неживого вещества, о превращении живых микроорганизмов в неживые кристаллы и наоборот и пр. Эти «ученые» спекулировали своими «открытиями» в течение нескольких лет. В 1955 г. директор Института вакцин и сывороток М.П. Белов был членом комиссии по проверке экспериментов Бошьяна, якобы доказывающих его теорию. Помню доклад М.П. Белова на заседании Ученого Совета Института с разоблачением неграмотных и недобросовестных опытов этого лжеученого, его несостоятельных методик.
О. Лепешинская помимо упомянутой «научной идеи» предложила практической медицине метод лечения целого ряда серьезных заболеваний при помощи содовых ванн, что, разумеется, было совершенно безграмотно. Через несколько лет, когда её «научные» теории и практические рецепты были опровергнуты, о ней, перефразируя известную поговорку, говорили: «Не зная броду, не суйся в соду».
Иногда доходило буквально до анекдотов. Моя мама, врач-психиатр, кандидат медицинских наук, рассказала мне о заседании Ленинградского отделения общества невропатологов и психиатров, состоявшемся в конце 1951 или в начале 1952 г. Оно было посвящено рассмотрению научной деятельности некоторых ученых, в том числе зав. соответствующей кафедрой Государственного института для усовершенствования врачей (ГИДУВа) проф. Давиденкова. Им вменяли в вину наличие в их статьях, докладах, учебных курсах элементов теории наследственности из арсенала классической генетики, т.е. распространение реакционных буржуазных взглядов. Один из выступавших, молодой научный работник, но уже известный как демагог и карьерист, резко критиковал проф. Давиденкова за его высказывания о передаче по наследству ряда психических заболеваний и отдельных болезненных признаков. Оратор категорически утверждал отсутствие передачи по наследству каких бы то ни было свойств. Он требовал принять по отношению к проф. Давиденкову административные меры за пропаганду вредных идей. Проф. Давиденков в своем ответном слове спросил «уважаемого оппонента», будет ли он отрицать передачу по наследству признаков, если у его жены родится ребенок, как две капли воды похожий на рыжеволосого соседа по коммунальной квартире, в которой оппонент, как известно профессору, проживает?! Ответа не последовало, но раздался гомерический хохот всех присутствовавших, их аплодисменты. После этого обсуждение научной несостоятельности профессора Давиденкова и других ученых психиатров было прекращено и никаких решений на заседании принято не было.
Атмосфера «лысенковщины» была навязана и сыграла разрушительную роль в другом важнейшем разделе биологии – в физиологии. В 1950 г. высшими партийными органами была инициирована кампания по возвеличиванию учения И.П. Павлова. Безусловно, академик И.П. Павлов (1849 – 1936) был выдающимся ученым, физиологом мирового значения, одним из первых Нобелевских лауреатов. Однако в физиологии были и другие, не менее значимые направлении, как соприкасавшиеся с учением И.П. Павлова, так и независимые от него. Последние летом 1950 г. были объявлены несостоятельными, враждебными советской науке.
После смерти Сталина «опальные» направления в физиологии были восстановлены. Постепенно и с большим трудом они смогли наладить дальнейшую плодотворную деятельность.
В течение следующего десятилетия (1955-65) я наблюдал по литературным материалам начавшееся падение, а затем кратковременный «взлет» благодаря поддержке обманутого Н.С Хрущева академика Т.Д. Лысенко и его теории. Он заверил руководство партии и страны в успешном продвижении опытов по выведению нового высокопродуктивного сорта пшеницы (т. наз. «ветвистой»), что позволило бы в несколько раз увеличить урожай этой основной продовольственной культуры. Однако эксперименты не дали, да и не могли дать положительных результатов, т.к. основывались на ложных посылках. Его обещания, как большинство предыдущих, оказались блефом.
Только в середине 60-ых годов произошло наконец окончательное и позорное разоблачение акад. Т.Д. Лысенко – этого лжеученого и авантюриста. Вместе с ним ушел в научное небытие его верный последователь и теоретик проф. И.И. Презент. Интересно, что, сойдя с научной сцены, эти неразлучные деятели рассорились. В середине 60-ых годов, просматривая реферативный журнал «Биология», я неожиданно обнаружил реферат статьи И.И. Презента «О серьезных ошибках акад. Т.Д. Лысенко». Спустя некоторое время в том же журнале был опубликован реферат ответной статьи Т.Д. Лысенко «О теоретических извращениях во взглядах проф. И.И. Презента»!
Так наше поколение биологов стало свидетелем «завершающего» этапа диктата коммунистической партии в биологии. Этот диктат принес колоссальный вред развитию биологической, медицинской и сельскохозяйственной науки и практики, что привело к их значительному, на многие десятилетия, отставанию от мирового уровня.
г. Кобленц