Уроки истории

Из дневника

Майерхофен, 11-е апреля 1945

Я снова занимаюсь работами Ницше, с помощью двух томов его избранного издания Крёнера. Ницше пишет: «Вернуть плохому человеку чистую совесть – стало ли это невольно целью моих усилий? А именно, плохому человеку, если он является и сильным человеком». Какой ужасный вопрос поставил Ницше самому себе и почти дал на него ответ!

Точный ответ, столь же ужасный, как и сам вопрос, дала история, а сам Ницше мог бы сказать, что, к  счастью, он не мог его услышать. Хватило бы у него теперь смелости, как у вторящих ему и наступающих ему на пятки почитателей и последователей, говорить о каком-то страшном непонимании? Ни в коем случае. Он знал, что к непониманию принадлежат не только ложно понимающий, но и ложно понятый. Он знал это. Иначе он не поставил бы этот ужасный вопрос.

Прославляя великих преступников в истории человечества, он способствовал тому, чтобы мелкие мерзавцы стали в будущем крупными преступниками. Он не только оправдывал их нечистую совесть. Он не только советовал им оставить голос совести неверующим и чревовещателям. Он вернул им «чистую совесть». Прославляемый им путь к власти вовсе не проходит «по ту сторону добра и зла», в области, свободной от морали. И тем самым он назвал злое добрым!

Ницше, сын священника, не мог жить без церкви. Он не тронул её здание, но он сменил алтарные покрывала и заменил Христа на Чезаре Борджиа. Человек «умеренного» нрава казался ему «посредственным». Он должен был кому-то поклоняться, и он поклонился «безудержному зверю». Ему было недостаточно разбить молотом его языка старые скрижали законов (например, «каждый должен быть каждому санитаром»). «Прошло почти два тысячелетия, а у нас нет ни одного нового бога», восклицал он и творил новые ложные своды законов. Он возвысил зоологию Дарвина до уровня религии. Он был не философом, а вероотступником. «Будут войны, каких еще доселе не было. Лишь начиная с меня на земле начнется большая политика.» Как беспокойная нимфоманка он призывал варваров. «Я хуже, чем самый жуткий из до сих пор существовавших людей», писал он. То, что Ницше был больным, это его рок. Наш рок в том, что его книги могут заражать людей.

Майерхофен, 15-е июня 1945

С третьим рейхом покончено, и об этом будут написаны книги. Ничтожные, сенсационные и лживые книги, но может быть и пара честных и полезных. При этом не должно быть упущено и психологическое исследование, посвященное поведению среднего гражданина. Оно могло бы называться «Изменяемость человека в условиях диктатуры». Без такого исследования чужестранцы – мстители, ученые, миссионеры и любители острых ощущений – окажутся в лабиринте без путеводной нити. Они ничего не поймут. Да и мы, неуверенно блуждающие в лабиринте, который еще не стал музеем и в котором еще жив минотавр и его жертвы, будем нуждаться в какой-то объясняющей дело книге.

Нам требуются понимание и самопонимание. Понимание не означает согласия. Все понимать и все прощать – это ни в коем случае не одно и тоже. Однако тот, кто не хочет быть циником, фарисеем или судьей с завязанными глазами, должен не только знать о том, что произошло. Он должен понять, как это могло произойти. И он должен переучиваться. В противном случае он станет невеждой, который рассуждает о свойствах воды, не зная, как она ведет себя при нулевой температуре и в точке кипения.

Человек также может поменять свое агрегатное состояние. Вода меняет состояние при сильном холоде и жаре, человек – при высоком давлении. То, что он может измениться до неузнаваемости, не сразу бросается в глаза, так как он сохраняет правильную походку и привычные черты лица. Его интеллект и инстинкт размножения также остаются нормальными. Только сон и аппетит на время нарушаются. Это происходит на первой стадии изменений при постоянно растущем давлении. На первой стадии у человека еще есть страх. Это страх от экономического развала, тюрьмы, побоев, пинков, плетки, голода и болезней, страх за жизнь близких, страх смерти и страх солгать и предать от страха.

На второй стадии изменений у него остается только один страх: сказать что-то другое, чем то, что от него хотят слышать. На третьей стадии нет больше никакого страха. Процесс изменения под давлением успешно закончился. Агрегатное состояние человека изменилось. Поскольку человеком довольны, он доволен самим собой. Он счастлив, так он добровольно разделяет взгляды правящих преступников. Если они из-за какого-то, например, гуманного высказывания или действия привлекут его к суду, им не потребуется никакой обвинитель. Человек сам будет возмущен своим рецидивом. Он сам будет просить о казни и умрет как счастливый человек. Точнее говоря, он умрет не тем, что в других местах именуют человеком, но он умрет счастливым. И в наилучшем взаимном согласии с властителем и палачом.

Совесть можно поворачивать. Кто же стал бы сам по своей воле плохим человеком? И притом навсегда и во всех сферах жизни? Другое дело, когда подданный заключает мирный договор с моралью правящих, какой бы аморальной эта мораль ни была. Подданный прислушивается к внутреннему голосу, а внутренний голос – к господствующему сейчас моральному кодексу. Стрелка компаса застывает на определенной отметке. Так же, как из тихого людоеда можно сделать набожного христианина, так и набожного христианина можно превратить в тихого людоеда. Первое не труднее, чем второе. Но оба дела совершаются не за один день. Совесть сжигает то, чему поклонялась, не раньше, чем через неделю. Потом она способна посчитать несправедливость справедливой, инквизицию богоугодной, а смерть полезной для государства. Совесть можно повернуть на 180 градусов. Но ей надо дать на это некоторое время. Правда, даже и тогда возможны рецидивы. И в  Третьем рейхе были герои и мученики, т. е. подданные, готовые погибнуть, не приспосабливаясь к ситуации.

Но снова пришло другое время. Оно уже просунуло ногу в дверь. Теперь несправедливость, ставшая справедливой, снова станет несправедливой. Но не надо паники – совесть можно поворачивать. Что бы ни потребовал или, наоборот, ни отозвал назад внутренний голос, одно ясно: этот голос всегда честен перед самим собой.

Колесо времени, с которым связана поворачиваемая путем трансмиссии совесть, это не маховое, а зубчатое колесо. Оно крутится надежно, но медленно – зуб за зуб. Тот, кто форсирует темп, портит весь механизм. Даже диктаторы должны быть терпеливы к общественному мнению. Даже им не разрешено делать последний шаг раньше первого шага. Так, бойкот евреев в 1933 году был промахом, так как Гитлер вначале еще не знал реакции или полагался на веру. Население больших городов бойкотировало этот бойкот. Винт совести, готовой к любому повороту, был перекручен. Только пять лет спустя, в 1938 году, все получилось. Тогда в «Хрустальную ночь» уже можно было осуществить погромы и даже возложить ответственность не на СС или полицию, а на население. Тогда можно было уже не ждать возражения или сопротивления.

В ту ночь я ехал на такси домой по Тауенциен и Курфюрстендам. По обеим сторонам улицы стояли мужчины и разбивали железными штангами окна. Повсюду трещали и разбивались вдребезги стекла. Это были эсэсовцы в черных бриджах и высоких сапогах, но в гражданских куртках и шляпах. Они работали спокойно и методично. Было впечатление, что каждому было выделено 4-5 фасадов домов. Они поднимали штанги, били несколько раз и переходили к следующей витрине. Пешеходов не было видно. (Лишь на другой день я узнал, что потом из витрин грабили товары женщины из баров, уличные девицы и ночные официанты.)

Трижды я останавливал такси. Трижды я хотел выйти. И трижды от дерева отделялся сотрудник полиции и энергично требовал, чтобы я оставался в машине и ехал дальше. Трижды я объяснял, что могу выйти, когда захочу, и что будет правомерно, если я открыто заявлю, что, мягко выражаясь, совершается что-то нехорошее. Трижды мне было грубо сказано: «уголовная полиция!» Трижды дверь машины захлопывалась. Когда я хотел выйти в первый раз, шофер отказался. «Это бессмысленно, а кроме того, это сопротивление государственной власти», – сказал шофер. Он затормозил только у моей квартиры.

Значит, теперь время пришло. Теперь перевернутый мир царил совершенно официально, и никто больше не противоречил. Правящая партия начала, если даже и ночью, и с разбойниками в обычной одежде, такие действия на открытой улице, которые раньше считались бы преступными, и немецкая полиция прикрывала преступников. С этой целью она запугивала прохожих даже в Берлине, даже на Курфюрстендам. Той ночью теми же преступниками, охраняемыми полицией, были подожжены синагоги. А на следующее утро вся немецкая пресса сообщила, что население спонтанно выплеснуло свое негодование. В один и тот же час, по всей Германии – это называется спонтанно. Но теперь надо было так называть, и никто не возражал. Теперь перевернутая совесть была напрямую подключена к правящей идеологии. Теперь расчет Гитлера сработал. И он работал до тех пор, пока, как синагоги, не стали несколько лет спустя гореть города.