Документальная повесть

МЭР И ПОСОЛ*

* Продолжение. Начало в № 11.

– Ижо, – сказал я, когда в трубке послышался его улыбающийся голос, – сегодня у нас выступает классик. Будет полный зал. Хорошо бы тебе поднятья на сцену и сказать пару добрых слов.

– Как зовут классика?

– Жванецкий.

– Михаэль Михаэлович?

– Михаил Михайлович.

– Почему вы, русские, всегда уродуете еврейские имена?

– Мы, русские, ничего не уродуем. Человека зовут Михаил Михайлович. Так его назвали папа с мамой. Не Михаэлем, а Михаилом. И папа его – не Михаэль, а тоже Михаил. Тебе это не нравится?

– Очень нравится.

– Чего же ты придираешься?

– Короче, до которого часа ты сегодня работаешь?

– В пять я дома.

– Полчаса – искупаться. И приехать ко мне. Ужинать будем вместе.

– Приму душ на заводе. Приеду прямо к тебе.

Ровно в пять я позвонил в дверь рагеровской квартиры.

– Ты сегодня обедал? – услышал я с порога.

– Да, на заводе.

– Тогда – что-нибудь лёгкое. Идёт? Проходи.

Мэр вынул из холодильника бутылку сухого белого вина.

– Хумус?

– Да.

Быстро приготовил греческий салат: нарезал помидоры, огурцы, кубики брынзы, жёлтого сыра, перемешал, «ты какие маслины любишь? – белые? чёрные?» – «безразлично», – «тогда…» – сыпанул из банки мясистых чёрных маслин, «как насчёт солёных огурцов?» – «в порядке», – «в порядке так в порядке… хлеб – ржаной?» – «конечно», – «масло – оливковое?» – «какое же ещё!». Мы зачерпывали питами хумус, заправленный терпкими восточными специями, запивали его вином и заедали салатом.

– Кто такой Жванецкий, я знаю, можешь не рассказывать. Давай сочинять речь.

– «Дорогой Жванецкий, – начал я. Ижо стал за мной записывать. – У нас в Израиле, как и у вас в России, большинство писателей – евреи».

– Можешь не переводить, я понимаю.

Тогда я ещё не знал, что Рагер владеет русским языком, и удивился его сообразительности. Мэр исписал под мою диктовку страницу – ивритскими буквами с подстрочной огласовкой, перечитал – бегло, без акцента.

– Ты – гений, – оценил я.

– У меня хороший музыкальный слух, а мелодия языка мне знакома, мои бабки с дедами разговаривали между собой то по-русски, то на идише, а чаще – на мешанине из обоих языков.

Вечером перед переполненным залом наш мэр поднялся на сцену и на хорошем русском языке, не заглядывая в бумажку, выдал Михаилу Михайловичу приветственную речь. Довольный Жванецкий одобрительно похохатывал, зрители рукоплескали.

Это было время, когда только начинались гастрольные визиты из СССР, каждый концерт или спектакль становился событием. Уже шумно отыграли свои программы «Ореро» с Бубой Кикабидзе и Нани Брегвадзе, грузинская община бурлила и одаривала гостей щедрыми дорогими подарками – раззудись плечо, размахнись рука!

Появились афиши – «Ансамбль „Иберия“ впервые в Израиле!»

По радио передали страшные репортажи о погроме в Тбилиси, советская власть применила сапёрные лопатки и газ «черёмуха».

Концертный зал был переполнен.

Накануне концерта мне на работу позвонил Рагер.

– Вечером, в шесть, у меня встреча в Иерусалиме, я не успею к началу концерта. Поднимись на сцену, скажи, что я сожалею, что я с ними солидарен, скажи, что ты по моему поручению… ну, в общем, наговори как можно больше тёплых слов. Мне очень жаль, но встречу отменить нельзя.

Я, конечно, выполнил просьбу мэра. У артистов были печальные глаза.

На сцену вышел ведущий. Он говорил и по-грузински, и по-русски, а иногда вставлял фразы на иврите.

– У нашего народа большое горе, – говорил ведущий. – Я думаю, что горе нашего народа понятно еврейскому народу. Мы начнём выступление в вашем городе с молитвы.

Артисты опустились на колени. Люди в зале встали. В наступившей тишине зазвучало мужское многоголосье. У меня, да, думаю, не только у меня, запершило в горле…

Во время антракта я стал метаться между комнатами, спрашивал:

– Где тут телефон? Мне нужно срочно позвонить мэру.

Какой-то мужчина вынул из кармана ключ, «иди за мной», отпер дверь, включил свет, – «звони».

Рагер был уже дома. Я рассказал ему о концерте.

– Ижо, ты должен с ними встретиться.

– Скажи им, что я приглашаю их после концерта в «Яд ле-баним»*.

* «Яд ле-баним» (ивр.) – «Памяти сыновей» – музей памяти погибших в войнах Израиля, персонал и общественный совет музея состоят из родителей погибших солдат. Такие музеи имеются во многих городах страны.

Длинный стол был уставлен бутылками с белым вином и фруктами, было много винограда. Ижо пожимал гостям руки, поднял бокал. Он говорил на иврите, я переводил. Меня поразила одна фраза мэра:

– Я всегда вспоминаю ваш прекрасный город, может быть, один из самых красивых, виденных мною в жизни. Преступник тот, кто поднял на него руку.

В ответ на мой вопросительный взгляд Ижо шепнул:

– Не сейчас, потом…

Грузины были непривычно тихи и серьёзны. Они произносили немногословные тосты, «не переводи, всё понятно без перевода», – сказал мэр. Мы проводили гостей до отеля, шли пешком – большой нешумной компанией, молча пожали на прощанье руки.

– Мир вам, – сказал Рагер по-русски.

– Шалом. Шалом алейхем, – отвечали грузины. Мы помахали им вслед.

– Едем ко мне, посидим… – предложил мне мэр.

Вот что я услышал в тот вечер.

– Ещё не было алии, вернее, не было большой алии, но советские евреи проснулись, они перестали быть «евреями молчания», как их называли у нас долгие годы. Меня вызвали в канцелярию Голды. «Группа грузинских евреев написала письмо, – сказали мне. – Личное письмо премьер-министру Израиля. Они отказались передать это письмо через иностранных корреспондентов, как это теперь принято в Москве. Они сообщили, что вручат письмо только личному представителю премьер-министра Израиля. Как? А вот как: по такому-то адресу в Тбилиси должен прийти человек от Голды и назвать определённый пароль. Только ему – из рук в руки – будет передано письмо в запечатанном конверте». «Ты должен добраться до Тбилиси, найти адрес и там назвать пароль, – сказали мне. – Потом вернёшься в Иерусалим и передашь конверт лично премьер-министру – из рук в руки. Мы обязаны уважать волю написавших и подписавших письмо людей. Постарайся не провалить это дело». Так я оказался в Тбилиси – под чужим именем, с чужим паспортом. А потом передал конверт Голде – из рук в руки.

– Но как же…

– Не задавай вопросов, лучше давай выпьем.

* * *

Рагер дал мне «ксиву», облачавшую меня полномочиями помощника мэра по вопросам алии и абсорбции, ввёл в совет директоров городской компании по культуре и образованию и назначил секретарём созданного им Фонда развития Беэр-Шевы. Председателем Фонда стал он сам, и с тех пор каждый новый мэр становился председателем Фонда. Менялись генеральные директора, члены директората, казначеи, но секретарём Фонда развития города бессменно остаюсь я – вот уже более полутора десятков лет.

– Почему ты у меня никогда ничего не просишь? – спросил Рагер. В это время в муниципалитете распределяли земельные участки для строительства вилл. Земля в Израиле стоит дорого, но на этот раз была какая-то кампания – специально для сотрудников мэрии цены установили символичные. – Тебе ничего не нужно? У тебя уже всё есть? Ты ни в чём не нуждаешься?

– Ты имеешь в виду земельный участок?

– Нет-нет, что ты, об этом не может быть речи, – поспешил предупредить меня мэр.

– Я знаю, поэтому и не прошу. Если бы я числился в штате… А я на общественных началах… я понимаю.

– Но могут быть и другие просьбы. К примеру, послать тебя от муниципалитета или от Фонда за границу, ты всё-таки секретарь… или ещё что-нибудь, многое можно придумать – при желании.

– Понимаешь, Ижо, мы ведь с тобой друзья, давние друзья. Если я что-нибудь надумаю и попрошу тебя об одолжении, ты можешь подумать, что я дружу с тобой из корысти… хочу извлечь пользу… Но это не так, я дружу с тобой, потому что… дружу, вот и всё.

Рагер встал, вышел из-за стола, обнял меня.

– Ты очень облегчаешь мне жизнь, – сказал мэр.

* * *

– У тебя остаётся время для чтения? Какие книги ты читаешь?

– Если я за год прочитываю три книги, это хорошо, очень хорошо. Ты же знаешь: я встаю в пять, в шесть начинаю обход города, особенно те места, где вчера прорвало водопровод или канализацию, или обвалился балкон, или… – много «или», к сожалению, случается у нас ежедневно. В восемь вхожу в кабинет, просматриваю вчерашнюю почту – до девяти. В девять начинается рабочий день. О каком чтении можно говорить? Поэтому три книги за год – желаемая, но почти непозволительная роскошь. Две книги я всё же прочитываю. Первая – Тора. Вторая – «Сто лет одиночества» Маркеса. Ты читал?

Я вынужден был признаться: нет, не читал. В годы моего пребывания в СССР Маркеса, насколько мне помнится, там не печатали. Как и Тору. Теперь печатают. Теперь и Тору, и Маркеса я читал, многое по несколько раз. Например, «Сто лет одиночества». Ну, и, конечно, Тору.

– На каком языке ты читаешь Маркеса?

– Первый раз прочитал по-английски. Потом в оригинале. С тех пор читаю только в оригинале.

– Ты любишь анекдоты? Расскажи первый пришедший в голову анекдот.

– Встречаются в космосе два корабля – земной и внеземной. На каждом пара пассажиров – мужчина и женщина. Находят общий язык и договариваются: обменяться партнёрами, чтобы разобраться, как происходит воспроизводство потомства на их планетах. Инопланетянин заводит земную женщину в комнату с большим количеством баночек, пробирок, колб. Берёт колбу, плюёт в неё, предлагает гостье: «Плюнь». Она выполняет его просьбу. Он берёт пестик и начинает перемешивать. Через некоторое время из колбы раздаётся детский плач, ребёнок готов.

Земной мужчина приводит инопланетянку в спальню, раздевается, раздевает гостью, укладывает её в постель и принимается за воспроизводство. Когда действо, наконец, заканчивается, женщина удивлённо спрашивает: «Где же ребёнок?» «Ребёнок появится только через девять месяцев», – отвечает землянин. «Почему же ты перестал перемешивать?» – спрашивает женщина.

Поздний вечер. Мы засиделись, завтра на заседании городского совета нужно докладывать о положении с трудоустройством репатриантов, принять какие-то решения, провести голосование, убедить несогласных.

– Я не заставляю инженеров, врачей, учёных работать дворниками. Но те, кто во время изучения иврита захотят подработать, должны получить такую возможность. В этом ничего зазорного я не вижу. Поднимем зарплату дворников до… до двух тысяч шекелей, это в дополнение к корзине абсорбции, без её уменьшения. Выдадим спецодежду. Пока как-то выучат язык, пока найдут работу по специальности… пусть получат такую возможность – кто захочет.

Вдруг – стук в дверь. Не звонок, а удар, ещё удар и ещё. Ижо сбрасывает цепочку, поворачивает ключ, распахивает, на пороге стоит его зам. Волосы взъерошены, лоб густо покрыт крупными каплями пота, зрачки расширены, дыхание частое и прерывистое. Я слышал, ходили в городе слухи, что зам. мэра наркоман, и вот – в такое позднее время, в таком виде…

– Входи, – берёт гостя за локоть мэр и вводит в комнату. – А ты иди, иди домой, – торопливо обращается Ижо ко мне, – иди-иди, не задерживайся, я всё решил… иди, это зрелище не для тебя.

Торопливо прощаюсь и ухожу. Рагер вообще старается держать меня подальше от разборок, грязи, раздоров, склок. «Это не для тебя», – говорит он мне, если возникают подобные ситуации.

Но от одного оградить не сумел: от вызова к следователю, занимавшемуся расследованием злоупотреблений в мэрии и в Фонде развития города. Мэру Беэр-Шевы и председателю Фонда угрожало открытие уголовного дела. Местные газеты и еженедельники, как им и было, очевидно, положено (право граждан на свободное получение информации незыблемо) соревновались между собой в количестве грязи и компромата, выплеснутых на их страницы.

Рагер слёг в больницу. Установили рак, но не могли определить место расположения опухоли. Мэра увезли в США, в какой-то очень специализированный госпиталь. С большим трудом обнаружили: опухоль – редчайший случай! – аппендикса. Прооперировали. Сказали – со всей прямотой и откровенностью: шансов нет, ну, просто никаких.

– Просто никаких? – переспросил Рагер.

– Опухоль можно подавить химией, но придётся вводить такую дозу, какую не выдержит даже лошадь.

– А если не вводить, ведь тогда приговор окончательный. Верно? Значит, надо вводить.

Ввели. Выдержал, ожил. Выписался из больницы. Приехал Бовин, мы пришли к Рагеру. Он был окрылён надеждой, улыбался, шутил. А мне сказал:

– Я знаю, с точностью до минуты, до секунды знаю, когда в меня вселилась эта болезнь. Я открыл почтовый ящик, там лежало письмо. Официальное письмо на бланке с государственным гербом. Я прочитал: «Государство Израиль против Ицхака Рагера». Это было извещение о начале расследования. Я почувствовал: в меня вселился недуг. Смертельный.

Я утаил от Рагера, что и меня вызывали к следователю.

– В чём его обвиняют? – спросил я немолодого офицера полиции.

– В неправильном оформлении отчётной документации по командировочным расходам. Он ездил в Америку по делам мэрии и Фонда, а документы оформлял неправильно. На них стоит и твоя подпись – как секретаря Фонда.

– О какой сумме идёт речь?

– Двадцать девять тысяч.

– Долларов?

– Нет, шекелей.

– Половина месячной зарплаты… Мэр эти деньги присвоил?

– Конечно, нет. Он их неправильно оформил.

– Это уголовное преступление?

Следователь помолчал, закурил.

– Будь моя воля, – наконец, сказал он, – я бы это расследование давно прекратил. Вчера. Нет, позавчера. Я его вообще не начинал бы. Когда мы опечатали кабинет мэра и произвели обыск, в ящике его стола мы обнаружили квитанции на десятки тысяч долларов. Непредъявленные квитанции! – за расходы во время зарубежных командировок. Выходит, он тратил собственные деньги и забывал предъявлять квитанции к оплате. У него не было на это времени. О каких нарушениях может идти речь?! Но есть силы… Они требуют довести расследование до конца.

– До какого конца?

– До предъявления обвинения. До суда.

– Но ведь суд его оправдает!

– Это уже неважно. Суды в Израиле длятся годами, иногда десятилетиями…

– Против меня тоже будет начато расследование?

– Кому ты нужен! – в сердцах проговорил следователь. – Я тебя даже допрашивать не стану, а вызвал только для проформы. Ты свободен, можешь идти. 

И я пошёл.

Дело рассыпалось. Расследование прекратили без предъявления обвинения. На могиле Рагера премьер-министр Израиля Беньямин Натанияу, прибывший на похороны, от имени правительства попросил у покойного прощения…

Теперь центральная улица Беэр-Шевы носит название «Аллея Рагера». Имя покойного мэра носит средняя школа. Ежегодно вручаются премии и стипендии имени Ицхака Рагера, в годовщину его смерти на кладбище проводятся государственные церемонии – у камня на его могиле.

* * *

В канун праздника Песах я, как обычно, набрал московский телефонный номер Бовиных. Ежегодно по большим еврейским и русским праздникам мы перезваниваемся.

– Вас слушают, – каждый раз звучит в трубке.

– Хаг самэах, Александр Евгеньевич! – говорю я в микрофон. – («Весёлого праздника, Александр Евгеньевич!»)

– Хаг самэах, Илья! – отвечает Бовин.

Несмотря на многолетнюю дружбу, не могу заставить себя выполнить его требование: называть его «Саша» и обращаться на «ты». Поэтому он ко мне – «Илья» и «ты», а я к нему – «Александр Евгеньевич» и «Вы». Смешно, конечно, но...

В этом году не получилось: несколько раз я пытался дозвониться, в трубке слышались гудки, затем линия переключалась на факс.

Прошла праздничная неделя. «Позвоню 1 мая, – решил я. – Вместе посмеёмся...»

Ночью приснилось, что звоню в Москву.

– Вас слушают, – говорит Бовин.

– Пытался вас поздравить, Александр Евгеньевич, – оправдываюсь я. – Не дозвонился.

– Поздравишь в следующий раз. Какие наши годы, Илья!

Утром мне на работу позвонила Вика, плачет, не может совладать со спазмами в голосе.

– Умер Бовин...

* * *

Мы ехали по берегу Мёртвого моря. Я сидел за рулём, рядом со мной – Бовин, сзади ехала Лена Петровна. (Именно – Лена, а не Елена – по названию великой сибирской реки, так и в паспорте: Бовина Лена Петровна.)

Бовин:

– Ваши политики посходили с ума. Как они могут всерьёз обсуждать вопрос об Иерусалиме? Тот факт, что этот город принадлежит исключительно евреям, записан в самом авторитетном в мире документе, в Библии. Никто этот документ не подвергает сомнению...

Лена Петровна:

– Как ты можешь такое говорить, Саша! Ты представляешь Россию, а точка зрения её правительства противоположна твоей.

Бовин:

– Во-первых, я имею право на своё мнение. Если моему правительству моё мнение не нравится, оно может отозвать меня. А во-вторых, я излагаю её Илье с глазу на глаз...

Лена Петровна:

– Это сейчас ты излагаешь с глазу на глаз. А вчера в Хайфском Технионе сколько было народу? Полторы тысячи? Две тысячи? Ты говорил то же самое.

Бовин:

– Не могу же я тут говорить одно, а там другое!

* * *

Бовин:

– По статусу посол России в Израиле является также послом в Палестинской автономии. Каждый раз Арафат тянется, норовит поцеловать меня в губы. Не хочу целоваться с Арафатом. Так я и заявил: не буду целоваться с Арафатом, присылайте другого представителя – для Палестинской автономии. Примакову нравится целоваться с Арафатом, пусть приезжает и целуется, а я не буду.

* * *

Подъезжаем к гостинице Дан Панорама, в которой размещается посольство России. Вот-вот должна выйти Первый Секретарь посольства и атташе по культуре Татьяна Анисимовна Карасова. Недавно она развелась с мужем.

Сидим, ждём.

Татьяна Анисимовна появляется в дверях, спускается по ступеням.

Бовин:

– Илья, смотри, какие ноги зря пропадают!

Я:

– Александр Евгеньевич, что вы сделаете, если узнаете, что у неё в Израиле появился... друг, любовник?

Бовин:

– Закрою на это глаза. Только сначала позавидую – ему.

Я:

– А если выйдет замуж за израильтянина?

Бовин:

– Придётся уволить... С сожалением. Классный работник!

* * *

Звонок.

Поднимаю трубку.

– Илья? Говорят из посольства России.

Затем голос Бовина:

– Илья, в Беэр-Шеве поселился мой однокашник по юрфаку. Завтра приеду, хочу с ним повидаться.

Звоню Давиду Лившицу, у них гостья из Свердловска, Таня.

– Хотите завтра пообедать с Бовиным? Берите Таню, приходите к нам.

Назавтра – сидим за столом, много едим, много пьём. Языки развязались, травим анекдоты.

Был бы я трезвым, никогда не задал бы этот идиотский вопрос, но тут:

– Александр Евгеньевич, вот вы посол России. Представьте себе: вам становится известно, что ваша страна готовит ядерный удар по Израилю. Что вы станете делать?

Мог бы посол сказать: «Такого быть не может, потому что не может быть никогда!» Ведь посол всё-таки.

А он:

– Постараюсь что-нибудь сделать, чтобы мои друзья не пострадали...

* * *

Вообще забота о друзьях – одна из самых главных черт характера. Всех своих друзей-однокашников переправил в Израиль, позаботился об устройстве, квартирах, пенсиях, пособиях, каждого встретил, обогрел – без помпы, без показухи: друзья есть друзья.

Позвонил мне:

– У вас в Беэр-Шеве поселилась моя давняя подруга, мы встречались, когда были студентами. Записывай: Розенберг Марта Исааковна. Номер телефона... Адрес... Помоги ей, а я на днях подъеду.

Приехал, обошёл квартиру, заполнил продуктами холодильник – «на первое время», ласково называет её – то «Марфуша», то «Мартынчик», она смотрит на него с обожанием: старая любовь не ржавеет, так ведь замуж и не вышла, после Саши-то...

Прошло совсем немного времени, и Марта Исааковна тяжело заболела, диагноз – болезнь скоротечная с летальным исходом.

Встретила меня с виноватой улыбкой:

– Входите, садитесь, нет сил подняться...

С тех пор и до самой её смерти жена Чрезвычайного и Полномочного Посла Российской Федерации в Израиле доктор философии Лена Петровна Бовина еженедельно по четвергам приезжала рейсовым автобусом в Беэр-Шеву, собственноручно вымывала в квартире полы, наводила порядок, делала закупку продуктов на неделю и привозила их на такси, готовила, варила, жарила, оставляла соседке деньги – чтобы та ухаживала за Марфушей.

Когда Марта Исааковна умерла, Александр Евгеньевич позвонил мне:

– Организуй всё по закону, позаботься о миньяне*, чтобы всё было по-людски. Сообщи, когда похороны, я приеду.

* миньян (иврит) – десять мужчин, необходимых для отправления ритуальных нужд у евреев.

Хоронили в тот же день, к вечеру. Бовин был очень грустный...

Впрочем, о Марте, о её смерти и о похоронах он написал в своей книге «5 лет среди евреев и МИДовцев».

* * *

Когда исполнилось 30 дней со дня смерти Марты, Бовин приехал в Беэр-Шеву, мы побывали на кладбище, постояли над могилой.

Потом поехали ко мне домой – обедать.

– У тебя пиво есть? – спросил Бовин.

– Нет, Александр Евгеньевич, пива нет, только водка.

– Водки сегодня не хочется, пива бы...

Рядом с моим домом – киоск, держат братья – выходцы из Марокко, я иногда у них покупаю молоко, сыр, хлеб.

– Сейчас купим пива, – говорю я. И, обращаясь к водителю: – Александр Иванович, остановите, пожалуйста, около этого киоска.

– С каких пор ты стал ездить на такой машине? – спросил меня киоскёр, кивнув на посольский «Мерседес».

– А ты посмотри, кто там сидит, – ответил я.

Он прищурил глаза, наклонился.

– Посол? – узнал.

– Посол, – подтвердил я. – Хочет к обеду пива.

– Какого?

Получив ответ, набросал в полиэтиленовый мешок полтора десятка жестянок пива, подошёл к машине, повертел рукой в воздухе: открой, мол, окно, – подал мешок Бовину: «Матана. Мимэни.» («Подарок. От меня».) Помахал рукой: «Лейитраот. Таво, эсмах лиротха.» («До свиданья. Приезжай, буду рад увидеться ещё».)

* * *

Я сидел в кабинете посла, когда секретарша, заглянув, сказала:

– Звонят из приёмной Президента.

Александр Евгеньевича поднял телефонную трубку. Лицо его помрачнело.

Я не знаю, был ли на проводе сам Ельцин или кто-то из его сотрудников говорил от имени Самого. Бовин отвечал односложными местоимениями, не соглашался и не не-соглашался, отсутствующе вперив взгляд в пространство. Положил, не попрощавшись, трубку, и только тогда лицо его приобрело выражение.

– Так твою мать, – начал Александр Евгеньевич свой монолог.

Теперь я должен отвлечься от продолжения Бовинской тирады, чтобы объяснить, что я понял из неё, затем продолжу прерванное цитирование.

Это случилось в 1992 году. Бывший, самый-самый последний Президент скончавшегося Советского Союза намеревался посетить Израиль с, естественно, частным визитом. Принимали Михаила Сергеевича всякие общественные организации, фонды, принимали радушно, произносили речи. Действующему Президенту новой России, моему институтскому однокашнику Борису Николаевичу Ельцину это, следует полагать, было не по душе. И решил он то ли попросить своего представителя в Государстве Израиль, то ли спустить ему ЦУ: не ехать в аэропорт, не встречать там Бывшего, не придавать визиту оттенка официальности.

Бовин дослушал до конца голос ОТТУДА, положил, не попрощавшись, трубку, и только тогда лицо его приобрело выражение.

– Так твою мать, – начал Александр Евгеньевич свой монолог. – Этот мудак хочет меня учить, как я должен обращаться с моими друзьями.

Затем позвал секретаршу.

– Пошлите за букетом и выясните, пожалуйста, точное время прилёта Михаила Сергеевича. Поеду в аэропорт.

В аэропорт он поехал. Букет вручил. Приём Горбачёву устроил.

Это – БОВИН.

* * *

«Алия девяностых» – теперь этому долгожданному и неожиданному феномену найдено логическое и историческое объяснение, описаны характерные его черты, придумано название. Водопад или снежную лавину можно описать, глядя со стороны. Теперь, по прошествии лет, многие пытаются сделать это.

Мэром Беэр-Шевы был Ицхак Рагер, последним послом СССР и первым послом России (чрезвычайным и полномочным!) – Александр Бовин. Я был при обоих, даже больше того. У Рагера я числился помощником (кроме того, что мы были друзьями, вместе поработали – «мы пахали!» – в Европе в 1972 году) и служил связным и переводчиком между канцелярией мэра и посольством и консульством сначала СССР, а потом России. А ещё, работая инженером на комбинате Мёртвого моря в Содоме, я осуществлял связь предприятия с посольством и консульством этих же стран, контакты же у нас были самые тесные: в Содоме строился магниевый комбинат – по проекту и при участии советских и российских специалистов. Бовину я звонил, к Бовину обращался, к Бовину приезжал, с Бовиным ездил – то как посланец Рагера, то как представитель Ури Бен-Нуна, Генерального директора комбината. («Скажи ему, что меня зовут Юрий Александрович Бунин», – попросил Бен-Нун при первой встрече с послом. Это было правдой, отец директора, московский раввин Александр Бунин, нелегально унёс ноги из Советской России в 1934 году, избежав таким образом ареста. Сын его Ури-Юрий родился уже здесь, на Земле Израиля.)

* * *

Мэр позвонил мне в Содом на работу.

– Русский посол заказал билет на концерт Синфониетты. Позвони в кассу, попроси забронировать два места – для тебя и для меня – рядом с послом. А ему позвони в посольство и скажи, что я прошу его быть сегодня моим гостем.

Солировал бывший альтист «Виртуозов Москвы», с которым Бовин был знаком прежде. Перед началом концерта я представил посла и мэра друг другу, они пожали руки, сели – через место, я – между ними, для перевода. Во время антракта Рагер пригласил посла отужинать в ресторане, приглашение было с благодарностью принято.

В ресторанчике «Гаучо» при заправочной станции было немного посетителей, вскоре и они расплатились и ушли, и мы остались одни. Мяса было много, приготовлено оно было превосходно, Рагер хотел было заказать к нему красного вина, но тут же понял свою оплошность, попросил водки: «Принеси „Смирновской“», – сказал официанту со знанием дела.

Водка была холодная – до запотелости бутылки, мясо горячее – до шипения. Выпили под дежурные тосты – «за мир, дружбу и процветание». Из динамиков лилась негромкая музыка – 12-ая рапсодия Ф. Листа. Бовин стал подпевать. Рагер подхватил эстафету и, демонстрируя истинную музыкальность, повёл вторым голосом через терцию и сексту – мастерски! Бовин взвинтил голос вверх, вышел на триоли. Я вспомнил «Певцов» И.С. Тургенева: очень похоже!

Посоревновались, посмеялись, налили и выпили, закусили. Я любовался этими необыкновенными собутыльниками. Вскоре оказалось, что я могу спокойно выпивать и закусывать, не обращая ни на кого внимания: в моей роли переводчика ни посол, ни мэр (бывший разведчик, долго скрывавший, по соображениям конспирации, своё виртуозное владение русским языком) нисколько не нуждались.

Сегодня я жалею, что не записал их беседу – ни на магнитофон, ни на – хотя бы! – на клочок бумаги или салфетки.

Начались воспоминания.

– В 1970 году, когда прошёл суд в Ленинграде, я выехал в Испанию, – начал Рагер.

– Так это был ты! – воскликнул Бовин. – Ну да, нам сообщили, что какой-то израильтянин подбивает Франко... Так это был ты! Я сказал тогда Андропову: «Они нас переиграли. Придётся отменять приговоры, чтобы не обосраться перед всем миром». Так это был ты!

И – пошло-поехало. Рагер рассказывал Бовину, какие шаги он предпринимал, чтобы поставить советские власти перед необходимостью ослабить преследования еврейских активистов, Бовин радовался: «Мы это предусмотрели, я сказал Андропову...», на что Рагер парировал: «Я знал, что вы это предусмотрите, и приготовил...» «Ух ты, – удивлялся Бовин, – это было нам ниже пояса. Молодец!»

Они забыли и обо мне, и о Ференце Листе с его 12-ой рапсодией. Стояла глубокая ночь, было много выпито и съедено, и переговорено, и ночь та канула в Лету. Остались воспоминания...

Они подружились. Не раз Бовин звонил мне:

– Давно не виделся с твоим шпионом. Пусть закажет мне место в гостинице.

Рагер заказывал для посла комнату в комплексе Бейт-Яцив. Вечер проводили вместе. Помнится встреча в старом городе в болгарском ресторане. Засиделись допоздна. Далеко заполночь Бовин, поняв, что ресторан болгарский, сказал:

– Люблю болгарскую чорбу.

Находившаяся неподалёку хозяйка спросила:

– Хочешь чорбу?

Посол взглянул на часы.

– Где ты её возьмёшь в час ночи?

– Не беспокойся, – ответила женщина и ушла на кухню. Через четверть часа перед нами на столе стояли керамические судки с горячей чорбой. Бовин попробовал.

– Это чорба, – сказал он, – но не болгарская, а турецкая.

– Верно, – удивилась хозяйка. – Я болгарка, а мой муж турок. Это он готовил...

* * *

…К мэру Беэр-Шевы приехал министр инфраструктуры Израиля Ариэль Шарон.

Рагера с Ариком связывала давняя боевая дружба: подполковник армии обороны Израиля, Ицхак Рагер руководил многими операциями во время Шестидневной войны, его подписи увековечили арабскую капитуляцию в городах вокруг Иерусалима: Гило, Вифлеем (Бейт-Лехем), ещё несколько населённых пунктов.

– Срочно приезжай, есть разговор, – сказал мне по телефону мэр.

Разговор шёл о строительстве в Беэр-Шеве караванного посёлка.

(Подчеркну – опять в скобках – такую немаловажную подробность. Последний большой всплеск алии семидесятых произошёл в 1979 году, с тех пор ворота в Железном занавесе в течение десяти лет были почти герметично задраены. Рабочих мест в стране не было, жилищное строительство было практически прекращено, система абсорбции разрушена – за неимением олим неразумно тратить средства на содержание центров абсорбции, ульпанов, учителей, чиновников… И вдруг – прорыв плотины, лавина, половодье. Маленькая страна, жившая все годы в состоянии непрекращающейся войны, должна была на ходу организоваться для приёма новых граждан, не забывая при этом ни о внешнем враге, ни о своих нелегко живущих гражданах. Задача казалась невыполнимой, тем не менее её необходимо было выполнить.)

– Решай на месте, да или нет, раздумывать некогда, – по-военному приказал генерал в отставке Шарон подполковнику запаса Рагеру. – Если «да» – строй, если «нет» – отдам другому мэру. Ты у меня первый, но не единственный.

– Что ты думаешь? – взглянул на меня Рагер.

– Я ничего не думаю, – ответил я. – Мне нужно знать все «за» и все «против».

С Ариком я тоже был давно и хорошо знаком, в середине семидесятых снабжал его маму Веру русской литературой, которую она охотно и жадно поглощала.

– «Против» нет ничего, всё только «за», – сказал Арик. – Мы построим городу всю инфраструктуру: проведём воду, электричество, канализацию, очистим и благоустроим участки. Когда потребность во временном жилье закончится, сможете снести караваны и строить виллы, всё для этого уже готово – без затрат из городского бюджета.

– Арик, ты предлагаешь мне построить в моём городе концлагерь. Бараки будут стоять, прижатые один к другому, у людей не будет работы, скученность, незанятость, пьянство, наркотики, проституция, семейные драмы, поножовщина, преступность. Мы это уже проходили. Все претензии будут ко мне, я стану самым непопулярным мэром в стране.

– Смотри дальше собственного носа, – возразил министр. – С ростом населения появятся рабочие места, люди постепенно устроятся, начнут зарабатывать, переедут на постоянные квартиры, город вырастет, а плохое забудется. Твой город будет говорить по-русски, а молодые – на иврите, они пойдут в театр, в библиотеку, на концерты, а дети – в садики, школы и университет. Ты станешь самым популярным мэром в Израиле.

(окончание следует)