Документальная повесть
МЭР И ПОСОЛ*
* Окончание. Начало в № 11, 12 за прошлый год
Конечно, караванный городок построили, и его заселили новыми репатриантами – в подавляющем большинстве из стран СНГ, но встречались и чернокожие евреи из Эфиопии. Между выстроенными рядами двухквартирными бараками пролегли новые дороги, пошли автобусы, появились муниципальные детские сады. Прошло какое-то не очень длительное время, и около некоторых бараков стали парковаться новенькие «олимовские» автомобили – репатрианты находили работу, обустраивались.
Вот в этот самый караванный городок направил свои стопы посол России в Израиле Александр Бовин – посмотреть, как живут бывшие подданные его страны, ставшие гражданами Израиля.
– Попроси своего шпиона пригласить меня, – сказал в трубку посол. – Пусть закажет гостиницу – комнату мне и комнату водителю. Переночуем, вечер проведу с мэром, а утром – официальная часть визита: посещение послом России караванного городка. «Шагай вперёд, мой караван!» – пропел речитативом некарьерный дипломат.
Как уже было заведено, мы до глубокой ночи просидели в ресторане, на этот раз в румынском «У Ильи», всего – и выпивки, и еды (не закуски, а именно еды) – было вдоволь. Пили, ели, веселились, бойцы вспоминали минувшие дни. Утром, в половине десятого, я заехал в Бейт-Яцив. Александр Евгеньевич сидел на скамеечке, обмахиваясь газетой: начиналась сухая негевская жара.
Я оставил моё «Рено» на стоянке, сел в посольскую «Вольво» («Мерседес» у чрезвычайного и полномочного появился позднее) позади шофёра, Бовин опустился в кресло рядом с водителем.
– Пристегнитесь, Александр Евгеньевич, – попросил я. – У нас штрафуют.
– Сам пристегнись… если очень хочется, – отмахнулся посол.
Машина была с дипломатическими номерами, её обычно не останавливали.
К окраине караванного посёлка мы подъехали ровно в десять, секундная и минутная стрелки моих часов «Cardi» (я специально взглянул на них) сошлись на цифре 12.
– Точность – вежливость королей, – произнёс я дежурный комплимент.
– Точность – нормальное качество нормального человека, – ответил «ненормальный» посол.
Я вспомнил недавнее интервью Александра Евгеньевича корреспонденту израильского радио.
– Господин посол, – сказал корреспондент, – вы много лет повторяли о необходимости установления дипломатических отношений между вашей страной и нашей. Теперь отношения существуют; больше того, именно вы представляете вашу страну в Государстве Израиль. Как вам видится Израиль изнутри?
– Как зебра, – ответил посол. – Полоса белая – полоса чёрная, полоса белая – полоса чёрная.
– Что для вас является в Израиле белой полосой?
– То, что каждый гражданин этой страны просыпается утром, зная, что ему обеспечен бутерброд на завтрак и порция на обед. Не многие страны в мире, даже очень благополучные, могут похвастать этим.
– А чёрной полосой?
– Необязательность. Никогда и нигде в мире, а я объехал много стран, очень много – на всех континентах, нигде в мире я не тратил понапрасну так много времени на ожидание. У ваших чиновников время – не время, место – не место. Договоришься, придёшь, окажется, что и твой визави пришёл, но не тогда и не туда. И ведь даже не извинится, для него это в порядке вещей, он и не поймёт вашего недовольства. Вот это для меня чёрная полоса.
(В скобках отмечу, что я, естественно, не стенографировал это интервью, поэтому текст воспроизвожу по памяти, не ручаясь за буквальное цитирование каждого слова, но надеюсь, что смысл сказанного послом я передал точно.)
Рагера среди «лиц», принимавших посла, не было, он заранее предупредил, что занят. Городскую управу представлял секретарь муниципалитета Арье Маркус, были ещё высокие чиновники, начальники отделов и, разумеется, я – внештатный помощник мэра.
Приём посла дружественного государства был подготовлен в лучших традициях российского и советского «потёмкинского» гостеприимства. Какая-то чиновница поинтересовалась (на иврите, а я перевёл), не хочет ли господин посол заглянуть в какой-нибудь караван – по собственному, разумеется, выбору… ну, например, вот в этот (она кивнула в сторону ближайшего строения, у двери которого уже стояла на стрёме его обитательница). «Господин посол» мрачно кивнул и направился в предупредительно распахнутую перед ним дверь. За послом устремилась толпа чиновников, каких-то активистов, важно вышагивал пресс-секретарь, фотограф то приседал, то забегал шествию дорогу, мешаясь под ногами и нервируя гостя.
Крохотная, чистенькая, старательно прибранная квартирка вместить такое число «гостей» не могла, тем более что в центре салончика надрывно махал лопастями привставший на тоненькую ножку вентилятор, от которого, кроме шума, никакого эффекта не было. В раскалённом караване свирепствовал предполуденный зной.
Хозяйка квартиры, пробравшись сквозь толпу гостей к столу, налила в несколько стаканов уже успевший нагреться апельсиновый сок, один стакан она протянула послу, про остальные безадресно произнесла «пейте, пожалуйста». Александр Евгеньевич сделал глоток, поморщился, вернул стакан смущённой женщине и стал выбираться наружу, на свежий воздух – вон из душегубки. В дверях образовалась пробка, всем хотелось поскорее выйти, соблюдя при этом правила приличия.
– Как вы можете принуждать людей жить в таких нечеловеческих условиях! – грозно взглянул посол на принимавших его представителей городской верхушки. – В такую жару человек жить без кондиционера не может и не должен.
Я переводил на иврит каждое сказанное Бовиным слово, стараясь не окрашивать свой голос его интонациями. Какая-то чиновница сделала попытку объяснить, что, дескать, все репатрианты получили деньги на приобретение электроприборов, включая кондиционеры, но…
– Людей нельзя заставлять так жить, – резко сказал посол России. – Люди должны жить в человеческих условиях. Что там у вас намечено ещё?
– Посещение детского сада, – упавшим голосом сказала чиновница и пошла впереди процессии.
Это были ясли, дети, совсем крохотные, лежали в кроватках, многие спали.
Вперёд выступила начальница или заведующая детского заведения, назвала число детей и их возраст, обернулась к нянечкам, дав им понять, что можно и нужно перейти к следующему пункту программы. Женщины наклонились над кроватками, одна вынула бледненького белокурого ребёночка, другая шоколадного эфиопчика, обоих детей, как два куля, сунули в руки посла, тут же перед ним вырос фотограф и защёлкал затвором фотоаппарата, пугая не только детей, но и взрослых ослепительными вспышками блица. Дети заплакали.
– Зачем вы их разбудили? – зло, неприязненно сказал посол. – Дети спокойно спали. Кому нужна ваша показуха?
Нянечки торопливо забрали детей из рук Бовина, он повернулся и зашагал прочь.
– Останетесь обедать, Александр Евгеньевич? – спросил я.
– Пообедаю в дороге, – буркнул посол России, садясь в машину.
* * *
Рагер тяжело заболел. На некоторое время появилась надежда на исцеление, мэр выписался из больницы. Я позвонил Бовину, и он приехал в Беэр-Шеву. Рагер принимал нас дома. Он похудел, выглядел подтянутым. Сам приготовил кофе, мы сидели за столом, шутили, много смеялись и делились планами.
В день смерти Рагера Бовин, закончивший свою каденцию посла, вылетал на родину, поэтому на похороны приехать не смог.
Он прилетел на вечер памяти Рагера, который мы проводили в зале городской консерватории (вместе с презентацией трёхтомника Переца Маркиша, издание которого Рагер начал совместно с послом России, а вышел трёхтомник после смерти мэра). Новый мэр (Давид Бунфельд) не только не нашёл нужным пригласить бывшего посла на вечер и оплатить ему стоимость перелёта, но даже отказался оплатить ночлег в гостинице, а ведь именно Бовин сделал первый взнос на издание трёхтомника П. Маркиша (5 тысяч долларов)!
– Старуха сказала мне: «Не жди денег от евреев, бери тысячу долларов и лети». (Старухой Александр Евгеньевич называл Лену Петровну.)
И он прилетел, и приехал в Беэр-Шеву, и поднялся на сцену.
– Мы с вашим мэром много лет занимались одними и теми же вопросами, – сказал бывший посол России в притихший зал. – Мы занимались одним и тем же – по разные стороны Железного Занавеса, друг против друга. К счастью, он переиграл меня, он оказался победителем. И именно поэтому вы все находитесь сейчас здесь.
Я сидел на сцене, потому что, как секретарь Фонда развития Беэр-Шевы и бывший помощник бывшего мэра, был ведущим вечера.
– Александр Евгеньевич, поэтому и вы сегодня здесь, – вставил я реплику.
Бовин улыбнулся, кивнул.
– Твоя, Илья, правда, – согласился он.
* * *
Мы ехали в моей машине, я – за рулём, Бовин на сиденье рядом.
– Вчера я встречался с Саги.
Генерал Иешуа Саги – начальник военной разведки.
– Пригласил меня побеседовать – так, ни о чём. Он не оговорил тему, и я не стал спрашивать: зачем, мол, приглашаешь? Сижу у него, «чай? – спрашивает, – кофе?» Обмениваемся всякими пустыми новостями, улыбаемся друг другу. «Вот, – как бы между прочим говорит Саги, – стало нам известно, господин посол, что в Иране, в их атомной программе, трудится столько-то бывших советских, а – стало быть – и российских учёных-атомщиков. Что-то нам это сотрудничество не очень нравится». «Да? – удивляюсь. – Не нравится? А вот нам стало известно, что в вашем ядерном городке под Димоной работают семьдесят четыре физика-репатрианта, тоже бывшие советские, а – стало быть – и российские учёные. И нам это тоже не очень нравится».
Саги хмыкнул и перевёл разговор на другую тему – о привлекательности еврейских женщин.
– А что, Александр Евгеньевич, – спросил я, – действительно работают? Именно семьдесят четыре?
– Откуда я знаю! – ответил Бовин. – Наверно сколько-то работает. А может и нет. Мне важно было выиграть этот поединок, я ведь знал, что ему нечего будет ответить, он не подготовился к такому повороту разговора, вот и закрыл тему. Очень мне не хотелось с ним объясняться, большое блядство – это наше участие в иранской ядерной программе, если такое участие имеет место быть… Думаю, что израильтянам доподлинно известно, даже лучше, пожалуй, чем нашим, у нас ведь теперь такой бардак!
Он замолчал и до конца пути больше не проронил ни слова, сосредоточенно думал о чём-то.
* * *
– Илья, – сказал в трубку Бовин, – при ядерном центре под Димоной работает «теплица». Как бы туда попасть, а?
– Поинтересуюсь, Александр Евгеньевич, – упавшим голосом пообещал я, зная, что и интересоваться нечего: в ядерный центр под Димоной ещё, насколько мне известно, не ступала нога иностранца, а Бовин, хоть и «в доску свой», всё-таки в некотором роде иностранец.
Но всё-таки, но всё-таки…
– Есть такая «теплица», – сказал знакомый репатриант-физик. – Я как раз там работаю.
Называется «Тéлем», вот номер телефона секретарши.
«Тéлем» – в переводе с иврита означает «борозда».
Несколько слов о «теплицах» начала девяностых.
С послеперестроечной алией в Израиль прибывали и прибывали учёные, они находили работу в университетах, колледжах, многие шли в школьные учителя, руководители крупных промышленных предприятий надеялись с помощью новых недорогих и хорошо образованных учёных решить свои производственные проблемы (минимальную, но сравнительно приемлемую заработную плату обеспечивало трудоустроенным учёным государство). Прошло некоторое время, и все мыслимые и немыслимые вакансии в науке, промышленности, в учебных заведениях оказались занятыми, а учёные становились невостребованными. Некоторые устраивались рабочими-подсобниками, дворниками, сторожами… Понапрасну погибал дорогой и жизненно важный для государства научный потенциал.
Вот тогда-то появились «теплицы». Многие шустрые израильские обладатели академических степеней, нередко пенсионеры, брали на прицеп растерянных, мало что понимавших в запутанных местных реалиях репатриантов-учёных, привозивших с покинутой «доисторической» родины знания, опыт, идеи, выношенные и выпестованные годами, и «прощупывали» различные министерства и ведомства, фонды, гранты, кассы – на то они и шустрые, чтобы знать злачные места, в которых можно поживиться, зарегистрировавшись в качестве «теплицы». Сколько денег было высосано и израсходовано, сколько идей загублено, сколько судеб сломано, сколько надежд порушено!
Когда стипендии, фонды и гранты заканчивались, «научный руководитель» «теплицы» безжалостно и цинично выбрасывал опекаемого на улицу и искал очередную жертву, полную знаний, идей и желания послужить отечеству и его науке.
Бывали, однако, счастливые исключения. Одно из них – «Телем» при ядерном центре в самом сердце раскалённой пустыни Негев, под Димоной.
Я позвонил по сообщённому мне номеру телефона, уверенный, что сейчас меня пошлют по известному адресу – вместе с моим послом.
Женщина выслушала мои объяснения и сказала, что она не решает ничего, всё в руках директора.
– Вы можете меня с ним соединить?
– Конечно, – ответила женщина.
Директор, в прошлом генеральный директор ядерного центра, вышедший на пенсию, судя по фамилии, выходец из Марокко – Альфаси (его предки были, конечно, жителями города Феса), выслушал мои заикания, улыбка его зазвучала из телефонной трубки.
– Посол Бовин!.. конечно, для нас честь принять такого гостя.
Смеётся или это всё всерьёз?
Несколько раз я звонил в посольство, уточнял какие-то детали, перезванивал секретарше «Телема», у неё возникали новые вопросы, и секретарша опять звонила мне и извинялась, и я звонил в посольство. Наконец, были установлены и согласованы дата и время визита.
Накануне приезда Бовина опять раздался звонок:
– Извините. Это…
– Да-да, я вас уже узнаю по голосу. Слушаю вас.
– У нас скромная столовая самообслуживания, кормят вкусно, и выбор хороший. Но может быть для господина посла нужно приготовить что-нибудь специальное…
– Да, желательно бутылку водки – финской или «Смирновской», холодной, из холодильника, чтобы стекло запотело. И к обеду много мяса.
Александр Евгеньевич приехал в Беэр-Шеву накануне, до позднего (вернее, до раннего утреннего) часа мы просидели с Рагером в болгарском ресторане – я об этом уже рассказывал. Пили, ели (и турецкую чорбу тоже). Утром поехали на юг.
Слева от шоссе осталась Димона, вдоль дороги тянется железнодорожная колея. В самом центре пустыни, в нескольких десятках метров от дороги –
– Видите вон то одноэтажное строение? – спрашиваю посла. – На крыше, – показываю, – параболические антенны. А во-он там, на вершинах холмов – видите? – алюминиевые прямоугольники. Это пассивные ретрансляторы, зеркала, отражатели радиоволн. Вся телеметрическая информация на израильской железной дороге передаётся по радиоканалу. Сеть антенн и отражателей покрывает всю страну. Надёжно, дёшево, просто в обслуживании. В этот домик раз в неделю приезжает техник, доливает воду в аккумуляторы, проверяет исправность аппаратуры. Я проработал инженером Южного округа шесть с половиной лет, с семьдесят второго по семьдесят восьмой – ни одной неисправности. А в России ещё в семьдесят первом, когда я уезжал, на локомотивах работали радиостанции ЖР-3, содранные с немецких, разработанных в начале тридцатых годов.
– Зато в области балета мы впереди планеты всей, – грустно сказал Александр Евгеньевич.
Проехали под железнодорожным мостом. Впереди показался купол ядерного центра. Дорога к Мёртвому морю ведёт мимо него.
Наконец указатель – поворот вправо, к фосфатному заводу в Ороне. Мы свернули и вскоре подъехали к воротам, уводящим в глубину территории, огороженной забором из колючей проволоки. На проходной нас ждали.
Приём был тёплый, очень дружеский, Александр Евгеньевич беседовал с сотрудниками «теплицы» – недавними гражданами его страны. Интересовался семьями, квартирами, заработками, детьми, перспективами дальнейшей работы, расспрашивал и слушал внимательно, иногда что-то записывал («постараюсь выяснить, может быть, смогу помочь»).
Потом спустились в столовую. В стороне был накрыт стол под белой скатертью. Расселись. Подошёл кухонный работник, он выполнял функции официанта. Перечислил состав меню – выбор довольно большой, выслушал пожелания, записал. Принёс, расставил, вернулся на кухню и появился перед нами, неся в вытянутых руках заиндевелую бутылку финской водки.
Бовин чуть повернул голову:
– Сегодня до шести пить не буду.
Сказал, как отрезал, и принялся за мясо.
Я почувствовал себя не совсем удобно.
– Александр Евгеньевич, – взмолился я, надеясь спасти положение, – как же так, я рассчитывал выпить с вами.
– На здоровье, Илья. Учись быть свободным человеком. Хочешь выпить – пей, чего смотреть на меня!
Я перевёл на иврит сказанное послом, Альфаси взял бутылку, спросил:
– Кто присоединяется к нам… ко мне и Элиáу? («Элиáу» – так меня зовут на иврите.)
Все отказались (все – человек, кажется, пять или шесть). Альфаси потянулся к моей рюмке, наполнил её, налил себе.
– Лэхаим! – обратился он к гостю.
– Лэхаим-лэхаим, – кивнул Бовин, продолжая есть.
Вот так мы вдвоём, два израильтянина, бывший марокканец и бывший русский, потихоньку-полегоньку, под обильный и вкусный «закусь» и под душевные разговоры «за жизнь», «приговорили» за обедом бутылку финской водки. Пили мы оба на равных и чувствовали себя – по рекомендации чрезвычайного и полномочного посла Российской Федерации в Израиле Александра Бовина – вполне свободными людьми.
* * *
Точность, пунктуальность Бовина были (для него) естественными. Перед отъездом из страны по окончании своих полномочий Александр Евгеньевич устроил проводы и у себя дома в Савионе, и в тех организациях, которые просили посла об этом.
Домой к Лене Петровне и Александру Евгеньевичу я был приглашён в тот вечер (а таких вечеров было очень-очень много, приходили и приезжали люди и поодиночке, и парами, и целыми компаниями или даже коллективами), когда с послом России в Израиле «прощалась» (!) вся труппа гастролировавшего у нас «Современника» во главе с Галиной Борисовной Волчек. Забавные проводы российского посла российскими же актёрами! Вообще, в доме этих «Облонских» воистину всё перемешалось. Я отметил этот феномен, презентуя Бовину одну из моих книжек. Дарственная надпись гласила: «Нашему послу в нашей стране – Александру Евгеньевичу Бовину от автора».
Проводы состоялись и в Союзе писателей Израиля. Я думаю, что Бовин был знаком с большинством, если не со всеми сколько-нибудь заметными израильскими литераторами – и не только пишущими по-русски, а уж с русскоязычными и подавно.
В объявлении Союза писателей говорилось, что приглашаются все желающие. Естественно, я не мог пропустить ещё одну возможность повидаться с Александром Евгеньевичем, тем более как член правления СП я в некоторой степени даже обязан был присутствовать – приятная, следует подчеркнуть, обязанность.
Места в машине были, со мной поехали Вика и Давид Лившиц.
Время на дорогу мы рассчитали точно, особых пробок в пути не было, но некоторое время пришлось покрутиться в поиске места для парковки. Короче, в зал СП мы вошли в семь часов и четыре минуты.
Зал был полон. На сцене за столом, как и положено, занимали места председатель СП Фрема Баух и Лёня Финкель – секретарь СП. Бовин, сидевший чуть на отшибе, уже говорил в микрофон.
Стараясь не мешать, мы на цыпочках прошли в зал и пристроились вдоль стены. Бовин, не прекращая говорить, взглянул на часы.
Потом Лёня Финкель оправдывался:
– Я говорю ему: «Александр Евгеньевич, люди приедут со всей страны, давайте подождём четверть часа». А он: «На сколько было объявлено начало? На семь? Давайте уважать своё и чужое время». Ну и вот – ровно в семь включил микрофон.
* * *
В моей книге «Вечный Судный день», которую, кстати, ценил Александр Евгеньевич, я описал историю польского еврея Павлика Цирульницкого, с которым был знаком в Свердловске. Павлик всю жизнь мечтал об Израиле, в пятидесятых даже получил разрешение покинуть СССР (тогда был массовый выезд уроженцев Польши в Израиль с недолгой формальной остановкой в ПНР). Но в это самое время тяжело заболела тёща Павлика, она год пролежала парализованная, а потом разрешение потеряло силу, и застрял Павлик на суровой уральской земле коротать свою горемычную жизнь.
В ноябре 1971 года Павлик Цирульницкий пришёл попрощаться со мной, плакал, говорил, что тоже поехал бы, но боится вызовов в КГБ, «я там сразу умру», – всхлипывал он.
Мой рассказ «Наказ», прежде чем попасть в книгу, был напечатан в какой-то газете в 1995 году. Какими-то путями газета попала в Свердловск, и Павлик собственными глазами прочитал рассказ о себе, напечатанный в Израиле. Он был потрясён.
– Если Илюша нашёл нужным написать обо мне, – сказал Павлик друзьям, – значит я должен поехать.
И он приехал в Израиль, старый, не очень здоровый, но – счастливый. Он позвонил мне из Тель-Авива, из какой-то третьесортной олимовской гостиницы.
– Мне так хорошо, – сказал Павлик по-еврейски (по-русски за многие годы жизни в Свердловске он кое-как говорить научился, но этот язык навсегда остался для него чужим). – Ты приглашаешь меня в гости? Если нет, я всё равно приеду.
Я встретил Павлика на автобусной станции. Он вышел из автобуса, мы расцеловались.
– Скажи, здесь можно купить букет цветов? – это был первый его вопрос после почти четверти века, что мы не виделись.
– Конечно, – ответил я, – но ко мне ты можешь прийти без букета, мне хватит тебя одного.
– Да нет, – отмахнулся Павлик. – Но это потом. А сейчас вези меня на военное кладбище.
– Павлик, мы поедем ко мне домой, поговорим, выпьем, как в былые времена, пообедаем.
– Да нет, – опять отмахнулся Павлик. – У вас тут есть военное кладбище?
– Конечно. К сожалению…
– Вот и вези.
Я повёз Павлика в Хацирим, и мы обошли все могилы на военном кладбище, Павлик постоял над каждой и прочитал все надписи на памятниках. На это ушло несколько часов.
– Теперь поехали за цветами, – сказал Павлик, когда мы вышли с кладбища. Лицо его было трагичным, заплаканные глаза покраснели и продолжали слезиться. – Скажи мне, Бовин живёт далеко от тебя?
– Бовин живёт около Тель-Авива, в Савионе.
– Мы купим самый дорогой букет цветов и поедем к Бовину. Я должен вручить ему самый дорогой букет, какой мы только сможем купить, и я должен сказать Бовину, что он не просто еврей, я скажу Бовину, что он самый великий еврей на свете, а я, поверь мне, повидал на моём веку много достойных евреев. Поехали.
– Во-первых, Павлик, нам незачем ехать в Савион, ты можешь всё это сказать Бовину по телефону. А во-вторых…
– Ты знаешь номер его телефона?
– Конечно.
– Мы сможем ему позвонить из твоего дома?
– Конечно.
– Поехали к тебе.
Павлик расцеловался с моими домашними, заждавшимися его появления, и нетерпеливо напомнил:
– Мы должны позвонить Бовину. Великий еврей! – сообщил он моим домашним. – Я сейчас буду с ним разговаривать.
– Павлик, Бовин не еврей, он абсолютно русский.
– Не рассказывай мне бобэ-майсэс (бабушкины сказки)! Вы только послушайте, что он говорит!
Разве гой* способен так любить Израиль, как Бовин любит его? Разве способен? Звони!
__________
* гой (иврит) – в данном случае – нееврей, инородец.
________________________________________________
Я набрал номер телефона Бовиных.
– Вас слушают, – знакомая фраза.
– Александр Евгеньевич, вы помните мой рассказ «Наказ»? – спросил я.
– Про польского еврея, который предлагал разводить в Израиле служебных собак? – Бовин полностью освоил искусство отвечать вопросом на вопрос.
– Да-да. Так вот, герой этого рассказа Павлик Цирульницкий сидит рядом со мной и хочет сказать вам несколько слов. Я передаю трубку.
Павлик нервничал, телефонная трубка в его руке дрожала.
– Я приветствую великого Александра Бовина на древней земле Израиля! – произнёс Павлик дрожащим голосом давно заготовленный и, очевидно, многократно отрепетированный монолог, и мне показалось, что он говорит как-то не так, как должен был бы говорить с послом России.
Сделав над собой усилие, я вдруг понял, до меня вдруг дошло… – Павлик Цирульницкий разговаривает с послом России на идише! Я попробовал разъяснить Павлику, что Бовин… Нет, мой старый приятель был невменяем. Он двумя руками вцепился в телефонную трубку, пытался удержать её, но трубка, залитая слезами, крупно тряслась.
На языке своего детства Павлик Цирульницкий рассказал бывшему политическому обозревателю и будущему академику Александру Бовину на незнакомом тому языке житие Авраама, Исаака и Иакова, поделился подробностями исхода евреев из Египта под водительством Моисея, воздал должное царям Давиду и Соломону, оплакал разрушение Первого и Второго Храмов, провёл своего слушателя через испанскую инквизицию, погромы Хмельницкого, нацистские лагеря смерти, отметил заслуги воинов и землепашцев, создавших и защитивших молодой возрождённый Израиль… Временами он всхлипывал, прерывал повествование, чтобы вытереть заливавшие его лицо слёзы и высморкаться.
– Ир фарштейт*? – вопрошал он слушателя.
– Их фарштейт**, – терпеливо отвечал слушатель.
___________
* Ир фарштейт? (идиш) – Вы понимаете?
** Их фарштейт. (искажённый идиш) – Я понимаете.
_________________________________________
Наконец, речь была закончена, Павлик пересказал собеседнику все свои чувства к нему, попрощался и положил трубку.
– Ну, что ты скажешь? – Он всё ещё героически преодолевал рыдания. – А ты не хотел со мной согласиться, что Бовин великий еврей! Он всё понял, он сам мне сказал об этом. Ты послушал бы, как красиво он разговаривает на мамэ-лошн… Мы сделали с тобой большое дело. Спасибо тебе. Теперь можно сесть к столу.
Павлик раскрыл сумку и выставил на стол бутылку привезённой из России «Столичной» водки.
* * *
В каком-то поселении на севере страны готовилась выставка известного израильского художника, в прошлом репатрианта из большого советского города. Он и на прежней своей доисторической родине, несмотря на достаточно ранний для творческого человека возраст, был уже широко известен, а в Израиле стал совсем маститым. В сообщении говорилось, что открывать выставку будет друг мастера, не менее известный в мире, и не только русскоязычном, писатель и зэк.
– Вы собираетесь поехать? – спросил Александр Евгеньевич по телефону, и, услыхав мой утвердительный ответ, сказал: – Я тоже поеду. Давно хотел познакомиться с вашим писателем. Вот и случай представился. Там увидимся.
Конечно же, следовало предупредить и виновника события, и его и, кстати, моего друга, что я и сделал по телефону накануне открытия.
– Кто такой этот Бобин? – наигранно безразличным голосом произнесла телефонная трубка. «Ну и мастер!» – уважительно оценил я.
– Не валяй дурака, на открытие выставки приедет посол России.
– Я должен подмыться?
– Ты ничего не должен. Просто я ставлю тебя в известность, что…
– Что?
– То, что ты слышал.
– Какое ко мне его приезд имеет отношение?
– Ты открываешь выставку.
– Я не состою на службе ни в канцелярии Главы правительства, ни в МИДе, ни в министерстве культуры. Я частное лицо, имею имя, отчество, фамилию, адрес, семейное положение и номер удостоверения личности. Я собутыльник нашего мордописца, моего друга и величайшего художника современности. Что мне до приезда какого-то мелкого российского чиновника?
– Ну, извини.
– Нет, не извиню. Вы носитесь с этим типом, не отдавая себе отчёта, что он был ближайшим помощником начальника КГБ, когда тот заполнял лагеря и тюрьмы такими мудаками, как я, фабриковал дела, морил голодом страну, курировал атомную промышленность и угрожал всему миру уничтожением. Твой Бовин состоял шестёркой при палаче и душегубе. Теперь он разыгрывает из себя большого демократа, словно блядь, прикидывающаяся целкой. Хочет и рыбку съесть, и на хуй сесть. При чём тут я?
На открытии выставки был достаточно полно представлен израильский богемный и респектабельный русскоговорящий бомонд. Все тут знали всех, пожимали друг другу руки, целовались, слышалось: «Привет старуха! Ты великолепно выглядишь! Тебе никогда не дашь твоих лет!» «Здорово, старик! Тебя не берут никакие годы!»
На стоянку вырулила посольская машина, вышел Бовин, кое с кем он тоже был знаком, к нему подходили, приветствовали. Александр Евгеньевич увидел меня, помахал рукой, потом подошёл, мы поздоровались. Началась официальная церемония открытия выставки. Устроители сказали что-то о художнике на иврите, потом всемирно известный писатель и зэк говорил о нём по-русски – немного и недолго, но, как всегда, интересно, остроумно, тепло.
Публика оживлённо хлопала, ждали команды, чтобы войти в здание выставки. Оратор прошёл в толпу, пожимал руки. Приблизился к нам, пожал мою руку, доброжелательно отпустил какую-то приветливую фразу.
Александр Евгеньевич стоял рядом со мной. Он тоже протянул руку для пожатия, но писатель сделал вид, что протянутой руки не заметил, и прошёл мимо.
Толпа повалила вперёд, в распахнутые двери. На стенах и щитах висели картины, которые я знал и любил, в большой комнате возвышалось сооружение, названное «Инсталляция», писатель что-то объяснял, а мне в нагромождении труб и железок всё казалось непонятным.
Я обходил экспонаты, разглядывал их, сталкивался со знакомыми, поднялся на второй этаж, потом опять спустился на первый и там, у самой двери в уголке, увидел сидевшего Бовина. Он выглядел уставшим, опирался обеими руками и подбородком о палку.
– Александр Евгеньевич, принести вам попить?
– Спасибо, Илья, – тяжело взглянув на меня, проговорил посол.
Я поднялся на второй этаж, где был накрыт стол, и вернулся с бутылкой колы и одноразовым стаканом. Бовин сделал несколько глотков, грузно поднялся и медленно зашагал прочь. Я смотрел в его массивную спину, а он, почувствовав, вероятно, мой взгляд, обернулся, поднял руку и махнул ею – не помахал, а махнул. И пошёл.
Таким и запомнился – усталым, медленно удалявшимся…
* * *
И ещё об одной встрече я не могу не рассказать.
Бовин приехал в Израиль, как принято говорить, «с частным визитом». Позвонил:
– Встретиться бы, рыбки поесть...
Я позвонил Марику Кармону:
– Скажи, какие знаешь ты в Тель-Авиве хорошие рыбные рестораны?
Марик перечислил три-четыре места.
– Едем в Тель-Авив к Бовину, – сказал я Вике. – Повестка дня – рыбный ресторан.
Нашей Рахельке не было ещё и полугода.
Сели в машину, поехали.
Александр Евгеньевич ждал нас у входа в гостиницу.
– Поехали в Эйн-Гев, – сказал он, усаживаясь рядом со мной.
– На Киннерет? – с ужасом воскликнула Вика.
– Ну да, – подтвердил гость. – Лучше, чем там, рыбу не готовят нигде.
– С ребёнком – на Киннерет? Сейчас? Нет, я с вами не поеду, – взмолилась Вика. – Вези нас к Ленке.
Я завёз жену с ребёнком в Гиватаим к подруге, и мы с бывшим послом поехали в Галилею. Спустились к озеру, обогнули его с запада и с севера.
– Останови-ка, – попросил Бовин. Вышел, походил вдоль дороги, поднялся на придорожные камни, вернулся, считая шаги, что-то записал в блокнотик. – Поехали дальше.
Таких остановок было несколько. Я ни о чём не спрашивал: если посчитает нужным, расскажет сам.
В кибуце Эйн-Гев зашли в ресторан, заказали рыбу. Бовин взял в руку приземистый гранёный стакан, показал официантке:
– Водка.
Она кивнула: «Понимаю». Принесла на подносе заказ – тивериадскую рыбу и два стакана с водкой, слой примерно в палец толщиной.
– Ма зэ? – спросил Александр Евгеньевич. – Что это?
– Водка, – растерянно ответила официантка. – Манá (порция).
– Я просил не «манна», а стакан водки, – наставительно разъяснил гость из России и перевёл на иврит: – Кос водка.
Официантка взяла стакан и скрылась в кухне. Возвратилась она с полным до краёв стаканом и в сопровождении всего штата кухонных работников. Они, не стесняясь, встали полукругом за нашими спинами и с любопытством взирали, как клиент (а они его, безусловно, узнали) будет пить «кос водка» (стакан водки).
Александр Евгеньевич, ничуть не смутившись, поднёс к губам стакан и, не торопясь, глоток за глотком опорожнил его, затем принялся за рыбу.
Обратно мы ехали через южную оконечность озера. Бовин подрёмывал. Потом открыл глаза.
– У них же штат арабистов – громадный! Они давят на Путина. И мой друг Примаков туда же…
Замолчал, словно решая, продолжать или подремать ещё.
«Мой друг Примаков…» «Как можно дружить с Примаковым?» – подумал я.
Бовин вздохнул.
– Старые дела. Давние… – задумчиво, словно мне в ответ, проговорил он. И опять умолк. Глаза то ли полуприкрыты, то ли закрыты совсем – не понять.
– Это убийственно и для мира, и для России, – опять заговорил он. – Израиль не может вернуть арабам зéмли. Ведь тогда граница вплотную приблизится… мы только что видели…
Взрывоопасная ситуация. Да. А арабы не удовлетворятся одним шагом, они обязательно сделают второй, третий, пятый, десятый… пока – или не уничтожат Израиль, или… – скорее всего, опять получат по рогам. И Россия ещё раз окажется в говне…
Склонил голову, веки устало опустились.
Дальше мы ехали молча.
* * *
Александр Евгеньевич Бовин был русским человеком, он любил свою страну и всегда заботился об её интересах.
Он был Человеком. Человеком и остался – в делах, в книгах, в памяти друзей.
Горько, что его нет.
Второго числа (2 мая 2004 года – И.В.) кремация и похороны.
Вот и всё...
Почтовый служащий в кипе принял у меня извещение, пробежался кончиком авторучки по строчкам гроссбуха и указал мне: распишись вот тут. Потом выложил упаковку – массивную плотно укутанную в несколько слоёв желтовато-серой бумаги и со всех сторон обклеенную марками. На обратном адресе я прочитал слово «Москва». Ни от кого из России я бандероли не ожидал, подумал: «Похоже на солидный заряд взрывчатки…» Постоял в нерешительности, наконец, мысленно махнул рукой: «Ладно, умру как герой!» – и рванул бумагу. Под ней был чёрный нейлоновый пакет.
Короче, в пакете оказались три экземпляра – авторских экземпляра! – книги «ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БОВИНЕ». Как некогда говаривал автор предисловия к этой солидной книге М.С. Горбачёв, «пирдуха!» (т.е. «пир духа», эту фразу молва приписывает экс-президенту).
История появления «Воспоминаний» (или, вернее, моего имени в книге «ВОСПОМИНАНИЙ»), такова. По электронной почте пришло письмо, подписанное Леонидом Иосифовичем Шинкарёвым, было это вскоре после кончины Александра Евгеньевича. Леонид Иосифович писал, что моё имя и мой адрес получил от Лены Петровны, что друзья Бовина намереваются подготовить и издать воспоминания о – дальше следовали эпитеты в адрес покойного, и уместные, и справедливые. Леонид Иосифович в своём письме просил меня разыскать несколько бывших русских, ныне израильтян, с которыми А.Е. поддерживал тёплые отношения, и попросить их, если они сочтут это возможным, написать несколько слов для книги. Такая же просьба – написать – была обращена и ко мне.
Я связал Л.И. с Эдиком Кузнецовым, Яшей Козаковым (Яковом Кедми), Давидом Маркишем, Инной Гольдштейн, Врубелями-Голубкиными-Гробманами, ещё, кажется, с кем-то – уже не помню. Позвонил и написал Доре на РЭКУ, с этой радиостанцией Александр Евгеньевич не просто сотрудничал, но и дружил – со многими журналистами и ведущими. А от себя, не мудрствуя лукаво, я послал уже написанный и опубликованный очерк-не-очерк, некролог-не-некролог, отрывочные фрагменты, горькие и светлые фрагменты воспоминаний, написанные сразу после получения вести о кончине Бовина.
Сейчас, перелистывая уже живую книгу, ловлю себя на мыслях: вот об этом почему-то не написал, и вот об этом следовало рассказать, и вот ещё о том… Но – книга уже стала свершившимся фактом, остаётся посожалеть и попытаться добавить недосказанное в последующих публикациях…
Справка
«ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БОВИНЕ – политик, журналист, дипломат». Москва, издательство «Любимая Россия», 2006.
Составители: В.Захарько, С.Кондрашов, Л.Шинкарёв.
Редакционный совет: Василий Захарько, Станислав Кондрашов, Лена Бовина, Илья Урилов, Леонид Шинкарёв.
Художник Сергей Стулов.
536 страниц.
ISBN 5-9607-0007-7
* * *
В заключение, смущаясь и – одновременно – переполняясь гордостью и благодарностью, позволю себе процитировать фрагмент, увековеченный рукой самого Александра Евгеньевича Бовина.
Поездка на Мёртвое море памятна еще и потому, что познакомился с чудесным человеком – Ильёй Войтовецким.
Илья возник в 1936 году на Украине. С 1941 по 1971 – Урал. Учился, работал, жил. Инженер. В 1971 году с тёщей, женой и двумя сыновьями добрался до Израиля и сразу осел в Беэр-Шеве, на границе с пустыней Негев. Участвовал в войне Судного дня. Потом и до пенсии трудился инженером по ЭВМ на Химическом комбинате Мёртвого моря. На пенсии отрастил бороду, стал похож на Хемингуэя. Пишет стихи, иногда – прозу. Хобби – компьютер и всё, что можно на нём выделывать. Главное хобби – слабый якобы пол. А вообще, повторяю, чудесный человек, настоящий товарищ, который не подведёт.
(А.Е.Бовин. «5 лет среди евреев и МИДовцев», стр. 110.)
Спасибо, Александр Евгеньевич, за доброе отношение, за дружбу.
* * *
– Илья, почему не идёшь в политику? – спросил Бовин.
– Грязное это дело, Александр Евгеньевич.
– Неправда, политика не грязнее радиоэлектроники или ботаники. Зависит от человека. У грязного и электронная схема будет дерьмом пахнуть, а у чистого и наблюдение за тараканом будет чистым.
Больше он на эту тему со мной не заговаривал.
Беэр-Шева, Израиль