Переводы

Курт Тухольский

Йозана-во-би-ребидеби-де

Иностранные языки прекрасны – когда мы их не понимаем.

Однажды я спросил великого Йенсена*, как ему удалось так приблизить к нам Азию, например, в его «Экзотических новеллах», и долго ли он учил китайский язык. «Я так охотно путешествую в Китай, потому что люди там не беспокоят меня с их языком! Я там не понимаю ни слова», ответил Йенсен. И он, надо сказать, прав.

Иностранные языки прекрасны – когда мы их не понимаем. На нашу голову обрушивается вихрь диких слогов, и только Бог, да и тот, кто говорит, сразу понимают о чем речь. Как это успокаивает нервы, когда не понимаешь, чего от тебя хотят! Один мудрейший человек нашего столетия сказал: «Как бы далеко ушел человек, если бы он хотел слышать, что говорит другой». В чужой стране слушать других не проблема и вовсе ничего не стоит – с вежливо склоненной головой мы охотно выслушиваем другого. Разве это не редкость в нашем мире! И когда собеседник полностью выговорился, мы можем сказать с неопределенным движением руки: «Я, видите ли, к сожалению... плохо слышу и из того, что вы рассказали, не понял ни слова...». Это всегда очень мило и к тому же прекрасно для самочувствия.

И так во всем мире: люди с удовольствием и громко говорят, если их не понимают. Они полагают при этом, что сам по себе человеческий голос может компенсировать отсутствие знаний языка собеседника... Самое лучшее, когда другому можно позволить чуть ли даже не кричать.

Поистине замечательно, путешествуя по другой стране, уметь сказать «пожалуйста», «спасибо» или «заказное письмо» – хотя обычно мы не скажем во время целого путешествия ни одного слова. Лично я уже давно прекратил пользоваться словарями или разговорниками. Ведь если ты услышишь что-то на чужом языке, тебя как будто укололи иглой – незнакомые слова вырываются из говорящего, как из бурного источника, и, конечно, ты не найдешь это ни в одном разговорнике... Ах, как это прекрасно, ничего не понимать!

Ведь чего только не говорят люди! Чего они только могут наговорить!

Ты не слышишь, как два человека обсуждают очень важный вопрос о приобретении контрольного пакета акций треста по производству спичек, или о спекуляции на жилье, или рассказывают старый, старый неприличный анекдот, или говорят хорошее о женщине, которую оба не желают, и плохое о той, которую они не могут заполучить – все это тебе не обязательно слышать. Мелкий торговец на вокзале выкрикивает что-то, что даже местный народ не поймет, а то, что он хочет продать посредственные фрукты, ты видишь и сам. Тебя овевают нежные мечты – что могут значить эти путаные, цепляющиеся и быстро отскакивающие друг от друга звуки...! Наверное, у людей разные гортани, носы, голосовые связки. Это как в какой-то сказке, и все, что ты учил в школе, не помогает, так как все, кого ты слышишь, неправильно учились или вовсе не учились. Разве это не прекрасно – бродить по свету как какой-то дурачок...

«Позвольте, позвольте! Когда я путешествую, я хотел бы точно знать, что там или сям происходит. Ведь мы как образованные люди должны хоть что-то понимать». Да. Сколько людей, столько и мнений.

Блуждать по языковому лабиринту... нет, нет, это не так уж плохо. «Шёр ше сё ре», зовут французы, пусть, пусть они зовут. «Ту хау ви паак», клокочат англичане, пусть они клокочат. Я только задаюсь вопросом, что же такое услышат иностранцы в Германии, с их ушами, если наши вокзальные швейцары, полицейские, служашие отелей им что-то скажут на немецком...?

Конечно немного жутковато разговаривать с людьми, не говоря с ними. Тогда-то и замечаешь, какая это чрезвычайно пацифистская вещь – язык. Если он не функционирует, то в человеке пробуждается дремлющий в нем первобытный дикарь, пробегает легкое облако страха, ужаса и дуновение ненависти: что это за тип, этот чужой, что он тут ищет? И если он сам здесь чего-то хочет, что я с этого буду иметь? Особенно сталкиваясь на улицах с людьми, имеюшими дело с иностранцами не по службе, чувствуешь себя немного как волк в диком лесу – вой под высокими деревьями, встречный сжимает крепче дубину в руке... и только если все обойдется, начнется жестикуляция.

А в общем, славно путешествовать по миру, который нас не понимает и который мы не понимаем, миру, звуки которого проникают в наши уши только в форме: «Йозана-во-би-ребидеби-де»... Здесь исключено непонимание, так как нет единой платформы – в принципе чистая, честная ситуация. Но все-таки как же говорит человек с человеком?

А так – мимо друг друга.

1928, под псевдонимом Петер Пантер

Человек

Человек имеет две ноги и два убеждения: одно на случай, когда ему хорошо, и другое на случай, когда ему плохо. Второе называется религия. Человек – позвоночное животное. Он имеет бессмертную  душу, а также отчизну, для того, чтобы он не слишком заносился.

Человек произведен естественным путем, но он считает свое создание не естественным и неохотно говорит на эту тему. Он был произведен, но его не спросили, хочет ли он быть произведенным.

Человек – полезное существо, т. к. он служит повышению цен акций на нефть из-за гибели солдат, росту доходов владельцев рудников из-за смерти шахтеров, а также культуре, искусству и науке. Наряду с инстинктом к продолжению рода, еде и питью, человек имеет две страсти: устраивать шум и не слушать других. Человека можно определить именно как существо, которое никогда не слушает. И если человек мудр, он делает это c полным правом, т. к. он редко слышит что-то разумное. Но люди охотно слушают обещания, лесть, похвалу и комплименты. В случае лести рекомендуется брать даже похлеще, чем это считается возможным. Человек не слишком завидует своему роду, поэтому он придумал законы. Ведь если ему что-то не разрешено, то и другим это не должно разрешаться.

Чтобы положиться на человека, лучше всего просто сесть ему на шею: тогда можно быть по крайней мере на время уверенным, что он не исчезнет. Некоторые полагаются также на надежные характеры.

Люди делятся на две части: на мужскую, которая не хочет думать, и на женскую, которая не умеет думать. Обе части имеют так называемые чувства: лучше всего они вызываются посредством активизации определенных нервных окончаний. Некоторые при этом особо выделяют лирику.

Человек – существо, питающееся растительной и животной пищей. В путешествиях к Северному полюсу он время от времени ест и отдельные экземпляры собственного рода, но это компенсируются фашизмом. Человек – политическое существо, который охотнее всего проводит жизнь сбитым в кучи. Одна куча ненавидит другие кучи, т. к. они другие, но и ненавидит собственную, т. к. она собственная. Ненависть второго типа называют патриотизмом.

У человека одна печень, одна селезенка, два легких и одно знамя – все эти органы жизненно необходимы. Могут быть люди без печени, без селезенки и с одним легким, но людей без знамени не бывает. Слабая способность к размножению побуждает человека использовать разнообразные укрепляющие средства: бой быков, преступления, спорт и судопроизводство.

Людей вместе не бывает. Есть только люди, которые властвуют, и те, которые подвластны. До сих пор однако никто не овладел самим собой, так как восставший раб всегда сильнее, чем желающий править господин. То есть каждый человек уступает самому себе.

Когда человек чувствует, что не может больше подняться со стула, он становится кротким и мудрым, и воздерживается от высоко висящих плодов. Это называется уходом в себя. Разные возрастные группы принимают друг друга за различные расы: старые обычно забывают, что были молодыми, или забывают, что они стары. Молодые никогда не осознают, что могут стать старыми. 

Человек не хотел бы умирать, потому что не знает, что тогда будет. Если же он вообразит, что знает это, то и тогда не хочет, так как желает еще немного поучаствовать в жизни. Еще немного – значит вечно.

В остальном человек – это живое существо, которое шумит, играет плохую музыку и дает своей собаке полаять. Иногда оно затихает, но тогда оно умерло.

Наряду с людьми есть еще саксонцы и американцы, но их мы еще не проходили, и узнаем о них на уроке зоологии в следующем классе.

1931, под псевдонимом Каспар Хаузер

К социальной психологии дыр

Самые важные вещи сделаны посредством дыр.

Доказательства: органы для зачатия, перья для письма и стрелковое оружие.

Лихтенберг*

Дыра там, где ничего нет. Дыра – вечный партнер не-дыры: только дыра, к моему сожалению, не бывает. Если бы везде что-то было, то не было бы никаких дыр, но также и никакой философии, и уж конечно никакой религии, так как она могла возникнуть только из дыры. Без дыры не может жить мышь, но и человек тоже: она – последнее спасение для обоих, если их вытесняет материя. Дыра – это всегда хорошо. Когда человек слышит слово «дыра», у него возникают ассоциации: некоторые думают о запальном отверстии, другие о пуговичной петлице, третьи о Геббельсе. Дыра – это основная опора нашего общественного порядка, который сам по себе дырявый. Рабочие живут в мрачных жилищах, причем все хуже и хуже, а если они начинают роптать, им показывают на дверь, их сажают в тюрьмы, и в конце концов они глядят на все эти дыры, и им так худо, что им уже на все наплевать. Рождение ребенка ... – это просто проклятие, зачем дети появились на свет в этой дыре? Пару дыр подальше, да к тому же должность советника, и им было бы получше. Самое примечательное у дыры – это ее край. Он еще чему-то принадлежит, но смотрит в никуда – пограничный пункт материи. Ничто не имеет больше границ: если у молекул на краю дыры головокружение, поскольку они смотрят в дыру, то у молекул в самой дыре головокружение, так как они смотрят на твердое? Нет, слова здесь не помогут. Ведь наш язык сотворен людьми не-дыры, а у людей дыры свой собственный язык. Дыра статична. Двигающихся дыр не бывает. Почти не бывает. Дыры, которые сливаются, становятся одной дырой – это одно из самых примечательных явлений, до которых сам никогда не додумаешься. Если перегородка между двумя дырами сломается, принадлежит тогда правый край левой дыре или левый край правой дыре, или каждый край своей дыре, или оба края обеим дырам? Лично меня эти вопросы беспокоят. И если одна дыра будет заштопана, что тогда с ней будет? Может быть, она будет давить на материю изнутри? Или побежит к другой дыре жаловаться на судьбу? И где же тогда заштопанная дыра? Никто не знает, здесь наши знания дырявы. Где есть одна вещь, не может быть другой. А где есть одна дыра, может быть еще и другая? И почему нет полудыр? Некоторые предметы обесцениваются только из-за одной дырочки. Если в одном месте чего-то нет, то нет и всего остального. Примеры: трамвайный билет, девственница, воздушный шар. Дыра в себе уже есть, а саму вещь в себе еще надо искать. Тот, кто одной ногой стоит в дыре, а другой среди нас, людей, тот должен быть поистине мудрым. Но это еще никому не удавалось. Люди с манией величия утверждают, что дыра – это нечто негативное. Это неверно: человек – не дыра, а дыра – первична. Не делайте дыр, ведь дыра – единственный предвестник рая, который будет на земле. Когда вы умрете, только тогда вы поймете, что такое жизнь. Я прошу прощения за этот отрывок, я только хотел заполнить им дыру между предыдущим и следующим текстом.

1931

* Георг-Кристоф Лихтенберг (1742-1799) – немецкий математик, известный также как автор афоризмов.

Другой

Ради кого я, собственно говоря, несчастен? Ради кого я упускаю все мои возможности, брошенные жребии, последние поезда? Если существует формула подсчета вероятностей, должна же быть и другая сторона, скажем, я бросаю черный кружок, ладно, но кто-то должен тогда бросить белый... «Из 2786 выбросов только 2...». И, конечно, я буду среди этих 2784, я, статист чужого счастья, помогающий выигрывать другим, свидетель счастливого конца чьего-то спектакля.

А он, другой, должен быть счастливым!

Я думаю, что мы связаны друг с другом, как фигурки в старых метеорологических будках: мы стоим на вращающейся доске, и если я ухожу в будку, другой выходит оттуда... причем, он всегда снаружи, мерзавец.

Последние годы, например, он живет все время на солнечной стороне улицы. С одиннадцати утра до шести вечера в его кабинете солнце, он работает в особо тихой обстановке, иногда он создает шум – включает граммофон, читает вслух что-то из Эдшмидта, полощет рот... но только для того, чтобы придать комнате немного жизни... Если он спускается в метро, то едва закомпостирует свой билет, как подходит нужный ему поезд – он не ждет ни секунды. К нему слетаются дамы и, чему я особенно завидую, потом они улетают прочь. Если ему понадобятся деньги, он получит их не через три месяца, когда они ему уже не нужны, а как раз, когда они нужны. Его издатели продвигают его книги, так что этого типа не назовешь совсем неизвестным! Вот сколько у него счастья за последние годы.

А я тот, кто ему дает. Все, что он имеет, только благодаря мне. Для того, чтобы божественная формула вероятностей оставалась верной, я упускаю поезда, на которые он успевает, слушаю шум, в котором он живет, а если мне и вверяются щебечущие пестрые женщины, то они пасуют в самое неподходящее время – было бы бестактным все это описывать. Все у меня идет наперекосяк, как раз затем, чтобы у него все было как надо. Будет ли он мне благодарен?

Знает ли он вообще о моем существовании, о моем бесконечном труде, благодаря которому я снимаю с него несчастья и взваливаю их на себя? Чувствует ли он, что я ему помогаю, что я – пунктирная линия, с помощью которой в школе доказывались геометрические законы, после чего она стиралась, а Пифагор стоял в позе победителя? Знает ли он это?

Он ходит вокруг, этот чванный тип, и говорит: «Видите ли, мой инстинкт...». Эта обезьяна. Этот бахвал. Воздушный шар счастья. Послушай, что я скажу: я тащу тебя, я поддерживаю тебя, я делаю тебя возможным – без меня тебя бы не было, без меня ты был бы просто Ноль, просто ничтожество. Мой голос как будто выходит из глубокого колодца. Там внизу, где валяются брошенные, подожженные туристами спички, сижу я и глухо кричу вверх, но мой голос не достигает ни одного счастливчика.

1927

* Модный в то время немецкий писатель-модернист (1890-1966).