Литературная страница

Что умеют стихи и сказки?
Заметки педагога

От автора «Записок»

Педагогу-русисту жизнь в зарубежье открывает замечательные возможности. Она позволяет увидеть «оречевление» ребёнка (освоение ребёнком первого в его жизни языка) в «экспериментальных условиях», когда единственный источник первого языка – мама, а всё окружение иноязычное. Такие жесткие условия «дома» можно создать только в лаборатории. Но вряд ли найдется исследователь, который решится на такой безнравственный эксперимент. И конечно, никакая мама не позволит так экспериментировать с её малышом. Но эмиграция не спрашивает разрешения и ставит на нас и наших детях свой опыт, который… может оказаться поучительным и полезным. Ведь в условиях эмиграции гораздо отчётливее, чем на родине, видно, как отношение матери к ребёнку влияет на освоения малышом первого языка. Здесь лучше видно и то, как в первые 10-12 лет жизни ребёнка он становится (или не становится) читателем.

В частности, здесь выясняется, что русский язык, на котором начинает говорить в Германии ребёнок русскоязычной мамы, с большой вероятностью сохранится у сегодняшнего малыша и в его зрелые годы, если у него с детства будет сформирована устойчивая потребность в чтении художественной литературы на русском языке.

И ещё: совместное чтение взрослого и ребёнка не только развивает малыша (да и взрослого), но и доставляет радость и тому, и другому, позволяет лучше узнать друг друга, сближает их, что особенно дорого в условиях эмиграции.

Хорошо, если мама, ожидающая ребёнка, понимает, что, сохранив общий язык с наследником, она не только использует единственную возможность обеспечить взаимное понимание и доверие с ним, но и делает его и свою жизнь богаче и радостнее. Именно для таких мам пишу свои «Записки». Очень надеюсь, что кому-нибудь мои наблюдения и подсказки помогут.

Вадим Левин

Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, – а слова
Являются о третьем годе.

………………………………….

Так начинают жить стихом.

Борис Пастернак

Современный ребёнок впервые встречается с книгой, когда ещё не замечает её, ещё не выделяет предметов в этом мире, не владеет речью и даже не воспринимает картинок. Но мамы, которые уже в первые недели жизни малыша начинают читать ему стихи и напевать песенки, вскоре замечают, как младенец в колыбельке сосредотачивается и, выражая радость улыбкой и взмахами ручек и ножек, с явным удовольствием слушает обращённую к нему размеренную речь.

Не научившись говорить, не умея даже лепетать, малыш уже читает! Кроха читает – глазами старших. И мать чувствует, что её любимые «взрослые» стихи, и детский фольклор, и бесхитростные, наполовину импровизированные материнские поэтические приговорки успокаивают и радуют дитя, обогащают и «очеловечивают» ребёнка, включают его в мир семьи, в жизнь людей, окружающих малыша.

Так начинают жить стихом. Так поэзия (стихи, сказки, песни, поговорки, потешки) становится ТРЕТЬИМ СОБЕСЕДНИКОМ в диалоге малыша с мамой. И оказывается, что этот Третий Собеседник не только украшает жизнь родителей и ребёнка, но и необходим для нормального развития детей: «Стихи для них не лакомство, а наиболее питательная, здоровая, витаминная пища», – утверждает Корней Иванович Чуковский*.

– Почему именно стихи, а не обыденная речь? Можно ли различить, что происходит с ребёнком под воздействием поэтической речи, а что в результате других влияний?

Чтобы проверить это экспериментально, пришлось бы собрать группу «подопытных детей», исключать из их жизни этого Третьего Собеседника, Поэзию, и отследить, чем подрастающие «подопытные» отличаются от своих ровесников, живущих в нормальных условиях. Вряд ли какой-либо учёный решился бы проводить такое безнравственное исследование. И едва ли найдутся родители, которые такое позволят.

Тем не менее, бывают ситуации, когда дети оказываются в условиях, подобных этому жестокому опыту. Мне случалось наблюдать результаты таких «экспериментов» в русском зарубежье.

* Корней Чуковский. Дверь в эту книгу. – В кн.: Вл. Глоцер. Дети пишут стихи. Книга о детском литературном творчестве. М.: Просвещение, 1964, с. 6.

На каком языке собака рычит правильней?

В 1991 году я впервые выступал перед маленькими американцами из русскоязычных семей. Бостонские дети ничем не отличались от московских: наперебой отвечали на вопросы, отгадывали загадки, охотно включались в речевые игры и, слушая стихи, смеялись там, где я и ожидал. Всё шло удачно до шуточной истории о мистере Квакли и мистере Крякли из книги до-подлинных переводов с английского «Глупая лошадь» («переводы» эти я назвал до-подлинными потому, что успел сочинить их на русском до того, как англичане придумали их английские подлинники):

Мистер Квакли, эсквайр
проживал за сараем,
он в кадушке обедал и спал.

Мистер Крякли, эсквайр
погулял за сараем,
и с тех пор мистер Квакли пропал.

Рис. Спартака Калачева

Стихотворение окончилось, а дети молчали, как будто ждали продолжения. А потом в странной тишине чей-то голосок произнёс с ужасом:

– Так что, лягушка съела утку?!

 Вопрос удивил меня и других взрослых, которых тоже было много в аудитории. Когда встреча с детьми закончилась, мы с мамами-папами-дедушками-бабушками стали разбираться, что же произошло. Решили, что во всём виноваты сказки.

В русских сказках и детских песенках лягушка говорит «ква-ква», а утка «кря-кря». Так и слышат их крики дети и взрослые – носители русского языка. Но мои бостонские слушатели воспитывались на американских сказках и песенках. А по-английски квакает не лягушка, а утка:

– Квэк-квэк! Quack-quack (kwəek-kwəek)!

Лягушка же по-английски почти крякает:

– Кроук-кроук! Croak-croak (krəuk-krəuk)!

Кто-то из взрослых собеседников вспомнил, что у писателя Льва Успенского есть забавные соображения об утках-полиглотах. Через месяц, вернувшись из США в Харьков, я нашёл в знаменитой книге Льва Успенского «Слово о словах» эти рассуждения:

Думается, мы, русские, правильно считаем, что эта полезная птица крякает, произнося совершенно ясно: «кря-кря».

Но, по мнению французов, утиное кряканье надо передавать иначе: «куэн-куэн».

Румыны изображают крик утки опять-таки по-своему: «мак-мак-мак». А датчане полагают, что их утки ясно выговаривают: «раб-раб-раб»…

Кстати, через полтора десятка лет в США «Глупую лошадь» перевели с русского – «обратно»! – на английский. В американском варианте этой книги (Silly Horse. – Columbus, OH: Pumpkin House, Ltd., 2005) переводчицы Татьяна Зуншайн и Татьяна Вольфсон дали моим персонажам имена, приспособленные к слуху англоязычных читателей: утку назвали «mr. Quackley», а лягушку «mr. Croakley». Квакли (Квэкли) и Крякли (Кроукли) при переводе снова поменялись местами, как в 1991 году в Бостоне!

Но не только утки – полиглоты. Лев Успенский размышляет дальше:

Еще любопытнее получается с петухом. Уж это ли не знаменитый солист среди птиц? Кажется, кто может не понять, что он ясно и громко возглашает свое несомненное, членораздельное «ку-ка-ре-ку»?

А вот подите же! Французам в его крике слышится несколько иное сочетание звуков: «кокорико»; а петухи британских островов, по уверениям их хозяев-англичан, распевают нечто на наш слух совсем уж неправдоподобное: «кок-э-дудль-ду».

А ведь англичане это слышат! Не просто обозначают на письме буквами «cock-a-doodle-do», а именно СЛЫШАТ:

– ,k´kədu:dl´du:!!!

В том, что англоязычные слышат не так, как носители русского языка, я ещё раз убедился тогда же, в Бостоне. Выяснилось, что мои американские слушатели не улавливают рычания собаки в строчках Эммы Мошковской, где ясно слышно собачье «р-р-р-р-р-р-ррр»:
 

– Пррремирррованный бульдог…
Вырррывает поводок.

Когда бостонские дети изобразили для меня, как рычат собаки в США, я услышал что-то вроде гортанного:

– Гггггггггггг!

 После встречи я еле дождался, когда за мной заедет Джейн Нокс, филолог, русист, профессор, которая пригласила меня в США, в колледж, где она заведовала кафедрой русского языка. Очень хотелось рассказать специалисту о своём наблюдении:

– Оказывается, Джейн, когда мы слышим природные звуки, которые получили обозначение в нашем языке, мы больше верим языку, чем своим ушам. С детства – и навсегда.

Профессор Дж. Нокс, знаток русского языка и русской поэзии, к тому же психолог и вообще – умница, согласно кивала, слушая меня, потом ещё долго вела машину молча и наконец сказала задумчиво:

– А всё-таки по-английски бульдог рычит правильней…

Вот так. С детства – и навсегда!

Впрочем, это «с детства – и навсегда!» бывает не всегда. Но об этом чуть позже, когда вернёмся к разговору о педагогических способностях поэзии – Третьего Собеседника в общении ребёнка и взрослого.

Травные прыгушки…

Мои американские впечатления были ещё живы в памяти, когда в середине девяностых моя трёхлетняя внучка со своими родителями уехала в Израиль. С тех пор сохранение у ребёнка русского языка в иноязычном окружении стало для меня личной проблемой. Поэтому фразу, которая прозвучала лет десять назад, когда мы с женой только переехали в Германию, я воспринял как подарок судьбы и запомнил навсегда:

– Давай ловить маленькие травные прыгушки!

Это предложила мне во время прогулки восьмилетняя спутница, которая по-немецки говорила свободнее, чем на русском. Девочка родилась в Германии и немецкое имя букашки «Grashupfer» (а другого она не знала) перевела мне по частям: «Gras» – «трава», «hupfen» – «прыгать», «Hupfer» – «прыгунчик», «прыгушка». Она не видела в кузнечике крохотного кузнеца с «накачанными» бицепсами, который звенит игрушечным молотом: «тринь-тринь-тринь». Она не знала печальной истории о том, как в траве сидел кузнечик, не трогал и козявки, но тут пришла лягушка и съела кузнеца. Немецкий язык представил ей этого лугового жителя как «травную прыгушку»!

В восприятии англичан «grasshopper» тоже беззаботно прыгает в траве и ничем не напоминает русского кузнеца. А носители большинства славянских языков ВИДЯТ в нашем кузнечике то маленького коня (украинский коник, белорусский конік, польский konik polny – полевой конёк), то лошадку (чешская и словацкая – kobylka, словенская kobilica), то скакуна (болгарский скакалец, македонский скакулец, сербский скакавац, хорватский skakavac).

Козёл в картине мира

Эти зарубежные наблюдения помогают лучше понять, как ребёнок осваивает первый (родительский) язык и какую роль в освоении языка играет поэзия (стихи, сказки, материнская речь и т.д.).

Первые встречи ребёнка с миром происходят в семье, в доме. Родные знакомят кроху с окружающими людьми, вещами, животными, звуками:

– Это мама. Это папа. Это твой носик. Это кошка, она делает мяу. Это часы, они тикают тик-так, тик-так…

Из материнской речи, из речи близких взрослых малыш узнаёт и о тех вещах, животных, которых нет в доме (волк, медведь, лиса…), и даже о тех существах, которых нет в реальности (бука, колобок…). 

При этом взрослый передаёт природные голоса звукосочетаниями родной речи: тик-так, динь-дилинь, би-би, тук-тук, чик-чирик… Взрослый не имитирует неречевые звуки, а называет их, даёт им имена, принятые в его языке. Крики домашних и диких животных, цоканье копыт, скрип дверей, звон колокольчика, стук молотка и т.д. мы впервые слышали в мамином «исполнении» – такими, какими их слышали и передавали детям родители и прародители. Такими мы эти звуки и запомнили. С нашего дословесного возраста и навсегда наши уши привыкают доверять подсказкам языка больше, чем собственному слуху. И наши глаза с тех пор доверяют языку больше, чем непосредственным впечатлениям: они видят мир так, как их научил язык при нашей первой встрече с окружающими предметами и явлениями! Первые имена предметов и явлений, которые кроха узнаёт из маминых и бабушкиных песенок, сказок, потешек, навсегда остаются «настоящими» именами предметов, а иноязычные воспринимаются как переводы с родного языка на иностранный.

Есть ли этому научное объяснение? Пишут ли учёные о том, как язык «воспитывает» наш слух и зрение? Пишут! Влияние языка на восприятие мира изучают самые разные учёные: психологи, лингвисты и психолингвисты, а ещё культурологи, семиотики и даже психотерапевты. Они установили, что, овладевая речью, ребёнок не только приобретает средство общения с окружающими людьми. Речь, слова вызывают у ребёнка живые образы, создают для него «карту мира», благодаря которой малыш ориентируется в действительности. Зарождение речи и становление человеческого мышления тесно связаны. Чем богаче речь, тем детальнее и насыщеннее языковая картина мира человека, тем большие возможности открываются для развития чувств и мышления.

И вот что очень важно: «…каждый язык „рисует“ свою картину, изображающую действительность несколько иначе, чем это делают другие языки». Это пишет энциклопедия «Кругосвет» (http://www.krugosvet.ru/articles/77/1007724/1007724a1.htm). Выходит, если семья переедет в зарубежье, у взрослых сохранится своя «языковая картина мира», а у детей, осваивающих мир на языке окружения, возникнет иная. Подобное явление возможно и на родине, когда ребёнок отказывается от языка родителей и переходит на молодёжный жаргон. Но опасность для наших отношений с потомками не ограничивается тем, что глаза и уши наших детей начинают воспринимать мир не так, как наши. Лингвисты отмечают, что язык навязывает нам многие представления, взгляды, установки, ценности, которые выглядят для нас очевидными, но у носителей других языков (а такими могут стать наши дети!) нередко оказываются совсем иными. Вот выразительный пример из работы Анны Зализняк, Ирины Левонтиной и Алексея Шмелёва «Ключевые идеи русской языковой картины мира» (http://www.lingvoda.ru/transforum/articles/zaliznyak_a1.asp):

 

«Мы говорим, что у кого-то светлая голова или доброе сердце; запоминая что-либо, храним это в голове, а чувствуем сердцем; переволновавшись, хватаемся за сердце. Нам кажется, что иначе и быть не может, и мы с удивлением узнаем, что для носителей некоторых африканских языков вся психическая жизнь может концентрироваться в печени, они говорят о том, что у кого-то „умная печень“ или „добрая печень“, а когда волнуются, подсознательно чувствуют дискомфорт в печени. Разумеется, это связано не с особенностями их анатомии, а с языковой картиной мира, к которой они привыкли».

Почему носитель языка непременно разделяет представления, формирующие именно данную языковую картину мира? Во-первых, потому что мы осваиваем язык в том возрасте, когда ещё нет «верю – не верю», в возрасте до-верия. Во-вторых, многие слова и выражения содержат неявные смыслы, которые и взрослые принимают на веру, не задумываясь, и часто даже не замечая этого. Вот ещё один пример из той же работы А.Зализняк, И.Левонтиной, А.Шмелёва: «…из русской пословицы Любовь зла, полюбишь и козла нельзя сделать никаких выводов о месте любви в русской языковой картине мира, а лишь о том, что козел предстает в ней как малосимпатичное существо».

Тут, пожалуй, пора сделать практический вывод из наших зарубежных наблюдений.

Колыбельная основа наших радостей и мук

...И тогда узнаешь вдруг,
Как звучит родное слово.
Ведь оно не смысл и звук,
А утóк пережитого,
Колыбельная основа
Наших радостей и мук.

Давид Самойлов

Овладевая речью, дитя учится не только говорить и общаться, но и по-человечески воспринимать действительность. Малыш осваивает опыт предков, таящийся в языке родителей, становится наследником культурных ценностей носителей языка.

В нормальных условиях жизни, когда ребёнок сызмала слушает стихи, сказки, песенки, поговорки, прибаутки и т. д. на родном языке родителей, осваиваемый малышом мир выходит далеко за пределы квартиры, дома. Судя по моим наблюдениям, наиболее благоприятные условия для речевого развития ребёнка возникают в двуязычных семьях, когда малыш, овладевая и «папиным», и «маминым» языками, осваивает мир объёмно, стереоскопически – с позиции двух национальных опытов одновременно. Я не раз встречался с такими детьми-билингвами, которые легко переходили с одного языка на другой. Обычно такие дети легко овладевали третьим и четвёртым языками… Об этом пишут и специалисты. Посмотрите, например, книгу доктора филологических наук Елены Мадден-Тихомировой «Наши трехъязычные дети» (СПб: «Златоуст», 2008).

А если малыш растёт без стихов и сказок, что тогда? Такое нередко случается в современном русском зарубежье. В тех семьях, где родители постоянно заняты и по-русски разговаривают только на бытовые, обыденные темы, домашний мир малыша оказывается узким, ограниченным. И тогда, оказываясь с возрастом за пределами домашнего мирка, ребёнок знакомится с новым для него миром на языке страны, в которой живёт. И через некоторое время обнаруживается: родители со своими детьми видят и слышат по-разному, порой не понимают друг друга и отдаляются друг от друга, потому что оказываются «воспитанными на разных сказках». Именно это и проявилось на моих встречах с маленькими американцами.

В России ребёнок осваивает родной язык и культуру предков не только дома. У малыша есть шансы в яслях, детском саду, по радио или телевизору познакомиться с Колобком и обитателями Теремка, с Лисой, Котом, Петухом и другими знаменитыми персонажами. Поэтому дефицит в общении ребёнка с родителями не так заметен на родине, как за рубежом. Но и в России, и в зарубежье от нас, родителей, зависит, сохраним ли мы родственную близость и взаимопонимание с нашими детьми. Опыт показывает, что для этого мало научить ребёнка говорить, читать и писать по-русски. В диаспоре очень часто усилия родителей и педагогов, направленные на обучение детей русскому письму и чтению, оказываются истраченными зря: нередко подросток с российскими корнями отказывается общаться в быту на русском, не желает посещать «русскую» школу и в конце концов утрачивает язык родителей и духовную близость с ними.

Можно ли это предотвратить? Несомненно, можно!

Один из самых надёжных и приятных (и для ребёнка, и для родителей!) способов, позволяющих сохранить взаимопонимание и духовную близость с ребёнком, состоит в том, чтобы регулярно читать вместе с ним и играть в литературные игры, подключая к этим занятиям товарищей своего ребёнка.

г. Марбург