Литературная страница
Стихи
Андрей Лукьянов (Москва)
* * *
птицы садятся на мой подоконник
глухо воркуют и ждут подаянья
я – одинокий иконопоклонник
кухня полна золотого сиянья.
если бы это подольше продлилось
если бы сны мои были светлее
если б судьба надо мной не глумилась
если б жениться на сказочной фее.
грохотом гулким судьба отвечала:
быть и тебе убиенну и мертву –
тщетно прослеживать первоначала.
кот за окошком преследует жертву.
кухонный мне полумрак остается
грубый коньяк да простая сигара
да временами Двурогий смеется:
ждет тебя, милый, загробная кара.
что же мне делать
ты скажешь: молиться
тихо лелеять любимые лица...
сколько же времени это продлится?
сколько еще силам тьмы веселиться?
* * *
бездомная собака Сара
ко мне пристала возле дома
сначала чуть не искусала -
лицо ей было незнакомо
но постепенно привязалась
хоть было нечего мне дать ей
и к ней почувствовал я жалость
со всей ее собачьей братьей
теперь едва лишь я приближусь
к хрущобе утонувшей в кленах
как непременно с ней увижусь
и – грусть в глазах ее зеленых
дам ей порой кусочек сыру
ей шкуру серую поглажу
потом войду в свою квартиру
сниму ботинки и поклажу
придется трижды вымыть с мылом
ее погладившие руки
брезгливо порывая с миром
собачьей черно-белой скуки
но возле дома вечерами
приятно если Сара встретит
и вновь печальными глазами
как теплый друг тебя приветит.
* * *
помнишь в крымском поселке однажды в июле: была жара
ну а я не забыл это все как будто было вчера
ты простыла вдруг и твоим лазаретом была гора
сигареты да местный портвейн – вот и все твои доктора
приютил нас под самой вершиной каменный грот
ночью вместо окна бывало ливень все льет и льет
ты меня разлюбила я был одинок и глядел с высот
на далекое море внизу и думал что все пройдет
и твоя простуда и твоя нелюбовь ко мне и твоя
молодая тоска и мечта уехать в иные края
но пока оставался вблизи тебя один только я
как нелепый спутник твоего замершего бытия
там внизу в поселке закупал я хлеб запасал воды
пьяного егеря обходил заметал следы
и все думал что нет на этом свете такой беды
чтобы нас погубила и в тупом раскаянье нет нужды
мы вступили с тобой давно во враждебный какой-то брак
вот начнет темнеть я открою видавший виды рюкзак
извлеку икону да помолюсь чтобы сгинул Враг
а потом наберу в близлежащем лесу для костра коряг
разведу огонь налью котелок разогрею чай
ты лежи себе в гроте высоко над морем лежи-мечтай
как найдешь себе парня и с ним убежишь от меня в китай
или в африку к неграм и где-нибудь обретешь с ним рай
а когда ты вернешься быть может спустя очень много лет
повидав всего, автостопом объехав весь этот свет
и увидишь вдруг что теперь ты одна и что друга нет
наберешь мой номер и снова скажешь: алло, привет...
* * *
я родился позже чем стали граждан свозить в гестапо
где над ними глумиться было дозволено вертухаям
и хожу я в храм над которым властен один лишь Папа
а на юбилеях не запретят мне сказать: лэхаим!
да и сам я на четверть еврей хоть везите меня в Освенцим
моя бабушка мать моей мамы была на все сто еврейка
но когда мне случается поболтать с современным немцем
я конечно молчу о былом величье третьего рейха
пусть еда моя некошерна и я не стремлюсь в Израиль
пусть смешон иудеям собрат склонившийся пред Распятьем –
но убитых собратьев своих – знаю их, не знаю ль –
поминаю всегда и прошу за их муки добром воздать им;
судия Господь фюреру и его слепой паранойе
ну а я и теперь как и прежде обычный служитель Бога
кто-то должен жить продолжая дело сие земное
что же братья мои пускай мне костел а вам синагога
вы молúтесь в ней ну а я в своем помяну вас храме
да избавит вас Бог от всех кровожадных безумных бестий –
но когда соберет нас Машиах не признанный прежде вами
за небесным столом мы припомним всех и пребудем вместе.
* * *
...три пустобрёха лают во дворе
бездомных грязных глупых пустобрёха
кончается какая-то эпоха
вот в этом предстоящем сентябре
возьму гитару старую свою
сыграю кое-как этюд Шопена
минувшее припомню постепенно
и песенку про что-нибудь спою
про Маленького Принца, про жену
которую увел я у другого
и все что было в жизни дорогого
неторопливо в песнях вспомяну
и выйду покурить во двор, а там
всё те же пустобрёхи просят снеди
всё так же пиво пьют мои соседи
и голуби мерещатся котам...
* * *
Понемногу, как черные птицы клюют
На снегу раскрошившийся сыр,
Так и я совершаю медлительный труд,
Изучаю томительный мир.
За страницей страницу и стих за стихом,
Кадр за кадром, к последнему дню
В полусне я Тобой неприметно влеком
И Тебя, о Господь, не виню.
Ну, а если влеком не Тобой, то пойму,
Может быть, будет час, может быть,
В сиротливом миру, в одиноком дыму -
Чьею силой я мог бы любить?
Юрий Рабовский (Москва)
* * *
Однажды, когда-нибудь в жизни моей,
В негреющей дымке простого светила,
Проступит, как берег во время отлива,
Давно позабытый порядок вещей...
Увидится с нескольких сразу сторон –
И город, и жизнь, и намокшие щеки,
И камни, и лето, и берег далекий,
И рыцарский замок, и низкий перрон.
Развалины в парке, качели, пустырь,
Бельё на верёвке, старухи и дети,
Забытое «ретро» в рассеянном свете,
Костер догоревший, и древний утиль.
Вот ранние листья ложатся на пруд,
И где-то вокруг, отраженные кроны,
Волнуются нехотя в небе огромном
И улицы, как каравеллы, плывут.
Боярышник, рельсы, ползёт товарняк,
Дома над обрывом – но нету обрыва,
И нету домов тех – густая крапива,
И что там под нею, не вспомнить никак…
И может однажды, сквозь гул тополей,
В утраченном смысле простого мотива,
Проступит, как берег во время отлива,
Давно позабытый порядок вещей.
Царицино, 1975
* * *
Пустынный дом. На зеркале разбитом
густая пыль... Заброшено, забыто
простое ненадежное жилье.
Шумит листва, потрескивают сучья,
день догорел, и в пустоте паучьей
луна глядится в битое стекло.
Речной туман прочнее, безымянней,
и ощущаешь все существованье –
так привыкают к темноте глаза,
как разум к жизни – в мире мало света,
но начинаешь различать предметы,
пытаясь их в один узор связать.
И видятся сквозь тающие годы,
сквозь ветры, сны, растенья, небосводы –
свидетели земного бытия:
дубовый стол, истлевшие газеты,
тепло огня и тусклые портреты...
чужой уют, чужая боль моя.
И между звёзд, как будто вспоминая,
смотрю в огонь и, головой мотая,
понять пытаюсь тщетный смысл веков.
А ночь плывёт, рождая запах хвои,
выпытывая что-то дорогое,
чему ни жизни, ни судьбы, ни слов...
1975 – 1977
Колымские пейзажи
1
Далеко же я забрёл
следом вслед за октябрём,
оглянулся и увидел –
догорающий закат,
небо, словно древний идол,
кедры чёрные стоят...
Я наполню жестяную
Кружку яблочным вином,
Запечалюсь, затоскую,
Выпью всё одним глотком,
А потом прижмусь губами
К ледяной коре сосны,
И зажмурюсь под кругами
Ослепительной луны…
Снег летит в тайгу пустую,
с океана ветры дуют,
заметают всё подряд,
загоняют в бухты баржи,
гнут к земле стальные башни,
выворачивая взгляд...
Лето северное, словно
шаровая вспышка молний,
как поэзия без слов,
выхватило неумело
Карамкена звёздный кров,
кристаллические ели,
полосы прожекторов,
хвойный остров диковатый
с годовалой трын-травой,
где слепые воронята,
озираясь воровато,
пролетают надо мной...
Карамкен, 1976
2
Посёлок был в четыре шага,
Но долго шли мы по нему,
Минуя крутизну оврага,
Коротких улиц полутьму.
Ряды бесформенных строений,
Мошки и гнуса плотный рой…
Истории новейшей тени
Пищат угрюмо под ногой…
Толкнув провисшую калитку,
Помедлили секунды три,
Прошли по выщербленной плитке,
Сгибаясь, в низкий дом вошли…
В газетном, сером абажуре
Светильник вис в дыму густом,
Каких-то смутных три фигуры
Угадывались за столом…
Они, не чокаясь, глотали
Спирт, водку, чачу, самогон…
И сплевывая, вспоминали
Итоги призрачных времён…
И странно так услышать было
Замедленные их слова,
Как если б вдруг заговорила
Скрипучим голосом зола…
Они перебирали годы,
Этапы, войны, лагеря…
Свои великие свободы,
Свои земные якоря…
В них гасла вся моя реальность,
И проступала жизнь ничья –
Незнанья параноидальность
Раздавленного бытия…
Бессмысленнейшая дорога,
И никуда и наугад….
Утихла горечь и тревога,
Никто уже не виноват…
Историей, как в детстве корью,
Мне хочется переболеть,
Чтоб зыбкой памяти неволю
В один прыжок преодолеть….
Магадан-Хабаровск-Сов.Гавань-Ванино-Владивосток, 1978 – 1980