День Победы
Украина без евреев
Когда под гром пушек и разрывы гранат наши войска входят в села левобережной
Украины, домашние гуси поднимаются в воздух и машут своими большими белыми
крыльями. Они кружат над хатами, над подернутыми зеленой ряской речками, над
садами и огородами.
Есть что-то жуткое в этом тяжелом полете домашней птицы, в резком, тревожном и
горьком крике ее, как бы зовущем красноармейцев взглянуть на скорбные, страшные
картины жизни. Птицы словно рады приходу наших войск, и в то же время они плачут
и стонут, они кричат о страшном горе, об огромных потерях; о слезах и крови, от
которых седой и соленой стала украинская земля.
Я побывал в очень многих украинских городах и селах с тех пор, как я работаю
спецкорреспондентом «Красной звезды». Был в Старобельске, Сватове, Купянске и
Валуйках, в Ворошиловграде, Краснодоне, Нежине, Глухове и Кролевце, в Чернигове,
Козельце, Астроге, Яготине, Борисполе, Батурине... Я был в сотнях деревень,
хуторов, поселков, в рыболовных слободах на Десне и на Днепре, в хуторках,
окруженных степью, в заброшенных домиках смоловаров, одиноко живущих среди
вечного мрака сосновых лесов, в сказочных деревнях, где соломенные крыши еле
видны среди густой зелени фруктовых садов.
Если взять и воедино собрать все истории и все картины, услышанные и увиденные
нами за дни и месяцы, проведенные на Украине, получится страшная книга о
невообразимых злодеяниях – о рабском труде, об огромных поборах, о детях,
угнанных в Германию, о сожженных домах, об опустевших закромах, о виселицах на
площадях и на улицах, о рвах, где расстреливали по малейшему подозрению в связи
с партизанами, об оскорблениях, издевательствах, брани, о взяточничестве,
пьянстве и произволе, о диком разврате преступников, которые в течение двух лет
распоряжались судьбой, жизнью, честью, имуществом многомиллионного украинского
народа. Ни в одном украинском городе или селе нет такого дома, где бы вы не
услышали негодующего слова о немцах, где бы за эти два года не были пролиты
слезы, где бы не посылали проклятий немецкому фашизму; нет дома без вдов и
сирот. Эти слезы и проклятия впадают притоками в большую реку народного горя и
народного гнева – днем и ночью плывет ее страшный и скорбный гул под украинским
небом, почерневшим от дыма пожаров.
Но есть на Украине села, в которых не слышно жалоб, не видно заплаканных глаз,
где тишина и покой. В такое вот село я приезжал дважды. Первый раз – 20
сентября, второй – 17 октября 1943 года. Село это лежит возле старого киевского
шляха между Нежиным и Козельцем. Первый раз я там был днем, второй раз –
грустным осенним вечером. И оба раза в Козарах было тихо – мертвенно тихо.
Семьсот пятьдесят домов сожгли здесь немцы накануне пасхи. Семьсот пятьдесят
семей погибло в огне. Ни один ребенок, ни одна старуха – никто не вышел живым из
этого пожара. Так фашисты разделались с селом, впустившим партизан. Высокий
запыленный бурьян вырос на пожарище. Колодцы забиты песком, огороды сплошь в
сорняках, и лишь кое-где мелькнет цветок. Нет никого в Козарах, кто бы
пожаловался, уронил слезу; тихо лежат мертвые тела, погребенные во дворах среди
бурьяна. Тишина эта страшнее слез и проклятий, ужаснее стенаний и криков боли.
И я подумал, что так же, как молчат Козары, молчат на Украине евреи. Нет евреев
на Украине. Всюду – в Полтаве, Харькове, Кременчуге, Борисполе, Яготине – во
всех городах и в сотнях местечек ты не встретишь черных заплаканных девичьих
глаз, не услышишь грустного голоса старушки, не увидишь смуглого личика
голодного ребенка. Безмолвие. Тишина. Народ злодейски убит. Убиты старые
ремесленники, опытные мастера: портные, шапочники, сапожники, медники, ювелиры,
маляры, скорняки, переплетчики; убиты рабочие – носильщики, механики,
электромонтеры, столяры, каменщики, слесари; убиты балаголы, трактористы,
шоферы, деревообделочники; убиты водовозы, мельники, пекари, повара; убиты врачи
– терапевты, зубные техники, хирурги, гинекологи; убиты ученые – бактериологи и
биохимики, директора университетских клиник, учителя истории, алгебры и
тригонометрии; убиты приват-доценты, ассистенты кафедр, кандидаты и доктора
всевозможных наук; убиты инженеры — металлурги, мостовики, архитекторы,
паровозостроители; убиты бухгалтеры, счетоводы, торговые работники, агенты
снабжения, секретари, ночные сторожа; убиты учительницы, швеи; убиты бабушки,
умевшие вязать чулки и печь вкусное печенье, варить бульон и делать струдель с
орехами и яблоками, и убиты бабушки, которые не были мастерицами на все руки –
они только умели любить своих детей и детей своих детей; убиты женщины, которые
были преданы своим мужьям, и убиты легкомысленные женщины; убиты красивые
девушки, ученые студентки и веселые школьницы; убиты некрасивые и глупые; убиты
горбатые, убиты певицы, убиты слепые, убиты глухонемые, убиты скрипачи и
пианисты, убиты двухлетние и трехлетние, убиты восьмидесятилетние старики с
катарактами на мутных глазах, с холодными прозрачными пальцами и тихими
голосами, словно шелестящая бумага, и убиты кричащие младенцы, жадно сосавшие
материнскую грудь до последней своей минуты.
Все убиты, много сотен тысяч – миллион евреев на Украине. Это не смерть на войне
с оружием в руках, смерть людей, где-то оставивших дом, семью, поле, песни,
книги, традиции, историю. Это убийство народа, убийство дома, семьи, книги,
веры. Это убийство древа жизни, это смерть корней, не только ветвей и листьев.
Это убийство души и тела народа, убийство великого трудового опыта, накопленного
тысячами умных, талантливых мастеров своего дела и интеллигентов в течение
долгих поколений. Это убийство народной морали, традиций, веселых народных
преданий, переходящих от дедов к внукам. Это убийство воспоминаний и грустных
песен, народной поэзии о веселой и горькой жизни. Это разрушение домашних гнезд
и кладбищ. Это уничтожение народа, который столетиями жил по соседству с
украинским народом, вместе с ним трудился, деля радость и горе на одной и той же
земле.
Во всех книгах наших великих писателей, рисующих жизнь Украины, – в
произведениях Гоголя, Чехова, Короленко, Горького, где говорится о временах
печальных и страшных или же о тихих и мирных, в «Тарасе Бульбе» Гоголя, в
«Степи» Чехова, в удивительных и чистых рассказах Короленко – всюду упоминаются
евреи. Да иначе и быть не могло! Все мы, родившиеся и выросшие на Украине,
впитали в себя картины жизни еврейского народа в ее городах и селах.
Вспомните субботние дни, стариков с молитвенниками в руках, тихие весенние
вечера; вспомните этих старых людей, как они стоят в кружок, и беседа их полна
мудрости; вспомните степенных местечковых сапожников, как они сидят на низких
скамеечках в своих домишках; вспомните наивные смешные вывески над дверьми
слесарных и шапочных мастерских; вспомните запорошенных мучной пылью
биндюжников в фартуках из мешковины; стареньких бабушек в длинных юбках,
торгующих с лотков карамельками и яблоками: черноглазых кудрявых ребятишек,
бегающих и копошащихся в песке, – их головы со светлыми головками их украинских
друзей перемешаны, как цветы, рассыпанные щедрой рукой жизни по богатой и
благословенной украинской земле. Здесь жили наши деды, наши матери здесь нас
рожали, здесь родились матери наших сыновей. Здесь пролито столько еврейского
пота и слез, что, пожалуй, никому не придет в голову считать еврея гостем на
чужой земле.
И вот, я изъездил и исходил эту землю от Северного Донца до Днепра, от
Ворошиловграда в Донбассе до Чернигова на Десне. Я спускался к Днепру и смотрел
на Киев. За все время я встретил лишь одного еврея. Это был лейтенант Шломо
Киперштейн, который в сентябре 1941 года попал в окружение возле Яготина. Его
нынешняя жена, крестьянка Василина Сокур, заявила, что он молдаванин. Не раз ее
таскали в гестапо. Дважды ее избили: немцы подозревали, что ее муж еврей. Но она
стояла на своем – ее мужа зовут Степаном, фамилия его – Новак. Я с ним
беседовал, просидел целый вечер, слушая его рассказы, и все мы – Киперштейн, его
жена и соседи крестьяне – все мы удивлялись, как это Киперштейн жив, как это его
не убили. Больше я не встречал евреев на Украине. Знакомые рассказывали мне, что
они видели евреев в Харькове и в Курске. Писатель Эренбург сообщил мне, что
встретил еврейскую девушку-партизанку в одном из районов северной Украины. И это
все.
Где сотни тысяч евреев, стариков и детей? Куда девался миллион людей, которые
три года назад мирно жили вместе с украинцами, жили и трудились на этой земле?..
Не стоит, да это и невозможно – перечислить по именам всех евреев, уничтоженных
фашистами. Потому что все уничтоженные в равной мере безвинны. Всех их можно
вставить в скорбный список. И всемирно известных, и евреек из маленьких
захолустных местечек, еле читавших по молитвеннику на идише. Почему же упомянуть
одних, а других не упомянуть? Но ведь невозможно перечислить поименно сотни
тысяч! Нет смысла, да и никто не в состоянии назвать все места, где осенью 1941
года и летом 1942-го происходили массовые убийства евреев. В каждом большом и
маленьком городе, в каждом местечке – всюду была резня.
Если в местечке жило сто евреев, то убили сто, все сто и не меньше; если в
большом городе жило пятьдесят пять тысяч, то убили пятьдесят пять тысяч, и ни
одним человеком меньше. Подчеркнем, что истребление проводилось по точным,
скрупулезно составленным спискам, что в этих списках не были пропущены ни
столетние старики, ни грудные младенцы. В эти списки смерти были внесены все
евреи, которых немцы встретили на Украине, – все до одного.
Убийство еврейского населения происходило на один манер, согласно подробной
инструкции, где указывалось, как убить старика, еле волочащего ноги, и как
вышибить душу из младенца, еще не сделавшего ни шагу.
В сотнях городов в одно и то же время было приказано загнать евреев в гетто.
Потом им велено было собраться, взять с собой по 15 килограммов багажа, и их
выводили за город. Там их расстреливали из автоматического оружия.
Случайные свидетели этих массовых убийств еще до сих пор, два года спустя, не
могут придти в себя от этого кошмара. Кровь сочится у них из глаз, когда они
вспоминают эти картины ужаса и безумия.
Невозможно перечислить всех тех полковников, генералов, майоров, капитанов и
лейтенантов немецкой армии, всех тех гестаповцев, которые организовывали
убийство еврейского населения. Невозможно перечислить всех тех солдат,
ефрейторов, обер-ефрейторов, унтер-офицеров, жандармов и полицаев, которые это
убийство совершали.
В оккупированных районах немцы наказывают и убивают за малейшую провинность – за
хранение кинжала или никуда не годного револьвера, которым играли дети; за
дерзкое слово, сорвавшееся с языка; за попытку погасить собственный дом,
подожженный фашистом; за отказ ехать в Германию на каторжную работу; за глоток
воды, поданный партизану, – за все это лишают жизни тысячи заложников;
расстреливают каждого прохожего, не поклонившегося немецкому офицеру.
Но евреев фашисты уничтожают только за то, что они евреи. Для немцев не
существует евреев, которые имели бы право жить на свете. Быть евреем – это и
есть самое большое преступление, и за него лишают жизни. Вот так немцы поубивали
всех евреев на Украине. Так они уничтожили евреев во многих других странах
Европы.
В основном были уничтожены старики и старухи, больные и дети. Это потому, что
работоспособные мужчины и женщины, молодежь успели эвакуироваться, они ушли
вместе с Красной Армией; они воюют на фронтах или работают на оборону. На
Украине остались лишь те, кто не имел физической возможности уйти. Им –
старикам, больным и детям – немцы устроили кровавую баню, истребили всех до
одного.
С тех пор, как существует человечество, еще не было столь умопомрачительной
резни, такого организованного массового истребления ни в чем не повинных,
беззащитных людей. Это самое большое преступление, которое знает история, – а
ведь история знает немало злодеяний. Ни Ирод, ни Нерон, ни Калигула, ни
татарские ханы, ни монголы – никто не пролил столько крови на земле, никто не
совершил таких преступлений. Ведь здесь – истребление целого народа, уничтожение
миллионов детей, женщин и стариков.
Человеческий мозг обладает злосчастным, а может, счастливым свойством: прочитав
в газете или услышав по радио о гибели миллионов, он не может постигнуть,
осознать происшедшее, он не в силах представить себе, увидеть мысленным взором,
измерить глубину происшедшей трагедии. Человек, случайно заглянувший в
покойницкую или видевший, как грузовик задавил восьмилетнюю школьницу, ходит
несколько дней сам не свой, теряет сон и аппетит. Но нет человека с таким
вибрирующим сердцем, с такой чуткой мыслью, с такой силой воображения, с таким
мощным чувством гуманности и справедливости, который был бы в состоянии измерить
кошмар происшедшего, прочитав об этом в книге или а газете. Эта ограниченность и
есть счастливое свойство человеческого сознания, она и предохраняет людей от
моральной пытки и безумия. Эта ограниченность – также и злосчастное свойство
нашего сознания: она делает нас легкомысленными, позволяет нам (хотя бы на миг)
забыть о самом большом злодеянии на свете.
Но мне кажется, что в это жестокое и страшное время, в котором нашему поколению
суждено жить на земле, нельзя мириться со злодейством, нельзя быть равнодушным и
морально нетребовательным к себе и другим.
Василий Гроссман,
Сентябрь, 1943 год.
Продолжение следует
[...но продолжения не последовало.]
Перевод с идиш Рахиль Баумволь
Прим. Пусть никого не смущает ремарка «перевод с идиш». Писатель Василий Гроссман писал на русском языке, но его авторский текст «Украина без евреев» был уничтожен. Сохранился текст, напечатанный в переводе на идиш в еврейской газете «Эйникайт». Текст Гроссмана восстановлен в обратном переводе с идиша на русский язык – выполнила его поэтесса Рахиль Баумволь. И я не знаю, сохранился ли хоть один экземпляр подлинного текста Василия Гроссмана. Вспоминая историю спасения рукописи его великого романа «Жизнь и судьба», уверена, что подлинник всё-таки сохранился – благодаря мужеству кого-нибудь из современников Василия Гроссмана, ещё одного свидетеля сталинской советской эпохи.