Литературная страница

 

 

Алла Калмыкова

 

Родилась в 1947 г. в Москве. Окончила педагогический институт, три года учительствовала на Крайнем Севере, в заполярном якутском посёлке. Вернувшись в Москву, работала редактором в издательстве «Русский язык», с 1991 по 2008 г. – в независимом христианском журнале «Истина и Жизнь» (журнал «Истина и жизнь» экуменический, меневский, во многом даже светский и – просто умный, интеллигентный). Перевела с польского две книги Папы Иоанна Павла II: «Переступить порог надежды» и «Римский триптих». Автор сборника стихов «День Марфы», пьес «Зелёное знамя надежды. Страницы жизни и бессмертия Януша Корчака» и «Пожалуйста, живи!», поставленных Театром детей «Тимур» (г. Харьков, Украина).

 

 

Алла Калмыкова

Стихи

 

* * *

И. Бродскому

 

Так далёк, что не выпало ни одного

шанса даже на посмертную встречу,

и ни снов, ни отзвуков – ничего,

сколько мерзлоту ни продышивай речью,

 

бормотаньем бессвязным, затасканными до дыр,

как детдомовские башмаки, словами

без корней: пур-га, ка-юк, щур-бул-дыр

(хоть последнее, к счастью, стряслось не с нами).

 

Но нашли друг друга свеча и свеча –

да, твоя, та самая, где гроздья и листья, –

с этой вот, в жестянке, – из-за плеча

твоего мне в окно смотрит морда лисья.

 

И уж вовсе наперекор языку

и дневному смыслу (что невозможно)

мой якутский наслег, где я волоку

трудовую повинность жизни безбожной,

 

и твоё изгнание – за рекой,

за горой, за тундрой (лишь ураганный

ветр домчит), за волчьей ночной тоской –

Норенская аукнулась с моей Нораганой.

 

Таас-харгы, по-русски сказать – Тумат*,

не прибавил росту мне ни на волос…

Я о том, что тогда не сошла с ума,

потому что слышала – слышу – твой голос.

___________

* Норагана, Таас-Харгы (Тумат) – названия посёлков в Якутии.

 

* * *

В России оглохшей, где человека не слышат,

даже когда бедолага криком кричит,

всяк, взыскующий смысла, стихами пишет,

а кто не пишет – стиснув зубы, молчит.

 

В России расхристанной, где номерные знаки

и кабаки святою водой кропят,

нет ничего надёжней клочка бумаги,

бессонной совестью исчёрканного второпях.

 

Вторя рваному ритму сердечных ударов,

лицо юрода к немому небу задрав,

душу спасает рифмой Славка Макаров,

ибо иных отнюдь не имеет прав.

 

И, на лучшие годы лагерями ограблен

и переплавлен – до чистого серебра,

над Славкиными прозреньями плачет Борис Чичибабин –

всякому правдолюбцу единокровный брат.

 

Да будут благословенны безвестные графоманы,

чьи голоса охрипшие не годятся для од,

не ждущие славы, тем паче – небесной манны,

но знающие нутром: они-то и есть народ.

 

СЫНУ


Сердцем знаю: был бы ты здоров,
выла бы в степи седой волчицей,
не сумев солгать и откупиться
от военкоматских докторов.

Господи, спаси-убереги
тех, кого смело и поглотило,
на кого молитвы не хватило
у села чужого Атаги...

 

Вопрос – ответ

 

…Да как же так? Один рябой

и сухорукий параноик

смог уморить народ живой?

Один – и всех? Проснись, историк!

 

И разуметь перестаёт

мой ум, догадкой изумлённый,

что сам себя сгубил народ:

доносов – сорок миллионов

 

в архивах*! Не по одному

сексоту, суке, вертухаю –

на каждого «врага». Страну,

ту, по которой я вздыхаю,

 

в распыл пустили. И она –

как бы шагреневая кожа –

и неприглядна, и темна,

до отвращенья не похожа

на ту, какою быть должна.

 

А вот военных славных лет

картинка – Коля Арронет

прислал (он в ссылке под Бишкеком

тогда подростком-полузэком

жил с матерью):

 

сорок четвёртый год.

По выжженной степи этап идёт

 

вразброд, кто как… Им нет конца.

От вшей шевелятся лохмотья.

Глаза белы. У этой плоти,

у этой муки – нет лица,

занé мертвец от мертвеца

неотличим.

                  

     Но смертный вой

ты в генах записал, конвой,

своих!

Ты гнал их по степи

гуртом, как гонят скот, –

                                      вайнахов,

прикладом в спину: – Эй, не спи! –

И думал, не оставит знаков

твой ратный труд в твоей крови?..

 

Да, правил нами сатана,

когда российский ум за разум

зашёл…

Труд совести – заказан:

иные нравы-времена.

 

Вот-вот подавится страна

голодной Азией, Кавказом,

беспамятством…

Так чья вина?

_____________

* По словам С. Довлатова.

 

* * *

Время чужое, мёртвое,

закрыв глаза, пробегу

и окажусь на том, на раннем,

на твоём берегу,

где туман не стал ещё облаком,

и река ещё не утекла,

и я не стала рекою,

пока в неё не вошла.

Воздухом быть не умею,

водою не смею, лишь

слышу, как дышишь,

знаю, что слышишь,

несу в себе эту тишь,

оплаченную судьбой,

не связанную обетом,

сравнимую с детским светом,

наполненную тобой.

 

* * *

Ветхая, как верига,

зачитанная до дыр,

если умрёт книга,

значит, умрёт мир.

 

Рухнули небоскрёбы.

Наг человек и сир.

Дай ему дом, чтобы

не одичал мир.

 

Божий детсад вздорен.

В час его злых игр,

чтобы он не был взорван,

книга, взрасти мир.

 

Отчей любви улику,

пропуск на званый пир,

если спасём книгу,

значит, спасём мир.