Учитель

„So schön... wie Deutsch!“

Каждый, кто пытался учить немецкий язык, знает, что это занятие не из лёгких. Весёлым его назвать тоже трудно. Так было и для меня – было до тех пор, пока я не встретила педагога московского Гёте-института Галину Васильевну Яцковскую. Двадцать пять студентов собирались на занятиях – кто после работы, кто после учебы в другом институте. Галина Васильевна была категорична: «Вы приходите сюда отдыхать». Так оно всегда и получалось. Однажды, например, мы получили странное домашнее задание: нарисовать что душе угодно и принести эти рисунки на занятия. Большинство из нас владело изобразительным искусством на уровне детсада, и каждое новое «полотно», которое вешала на доске Галина Васильевна (авторство, конечно, было анонимно) вызывало взрыв смеха. Мы с упоением рецензировали эти «произведения», употребляя такие слова, как «колорит», «композиция», «подтекст», «эскиз» и т.д., не задумываясь среди этого бесконечного веселья о том, что теперь в любом музее изобразительного искусства мы сможем совершенно свободно и уже абсолютно серьезно беседовать с немцами на любые темы, касающиеся, например, живописи. Мы выдумывали какие-то безумные проекты, играли в игры, пели, мы смеялись три часа подряд. Галина Васильевна заметила как-то: «Не может быть свободного, легкого, смеющегося класса без такого же учителя».

Галина Яцковская

– Галина Васильевна, почему вы из всех иностранных языков выбрали немецкий ?

– Я не выбирала, это был чистый случай: просто в школе нашему классу дали немецкий язык. После школы многие шли в инженеры, а я поступила на факультет иностранных языков в пединституте! И все же то, что я занимаюсь немецким языком, наверное, не только случай.

Мне очень важно было понять, что такое Германия, что из себя представляют немцы, поэтому меня, наверное, и вело по этому пути. После войны из большой еврейской семьи одна мама осталась в живых. И моя бабушка с маминой стороны, и мамин брат, которому тогда было 14 лет, погибли под Минском в немецком концлагере. Как-то я перебирала свою жизнь и просила прощения у всех, кому вольно или невольно причинила зло, и прощала всех, кто вольно или невольно причинил зло мне и моим близким. Я дошла до бабушки – и на этом месте споткнулась... Бабушка, эти русые косы, это мягкое, изумительной женственности, кротости и света существо... И с мальчишкой... И – совсем уже другая история: все магические предметы моего детства, которые завораживали, будили фантазию, были из Германии. В нищем послевоенном быту появилась немецкая кукла, совершенно потрясающая, появились часы с боем, ложки какие-то... Их привез в 1946 году мой отец, военный инженер, ездивший в Германию с инспекцией военных заводов. С детства во мне углубились – одновременно – два противоположных чувства: любовь к Германии, какая-то кровная, неразрывная связь с ней, родство – и неприятие. Хочу только заметить, что я не свожу все к национальному вопросу. Если бы моя бабушка попала в русский лагерь, ее убили бы русские. Если бы она попала в лагерь Пол Пота, то ее убили бы камбоджийцы. Это зло, свирепствующее в мире, распространяется не по национальному признаку.

– Вы хотите сказать, что зло интернационально?

– Абсолютно так же, как и добро. Как всем хочется найти в мире абсолютное воплощение зла! Один находит его в евреях, предположим. Другой – в немцах. При этом он сам со своим народом мгновенно оказывается в белом жилете. Так просто американскому историку Гольдхагену говорить о Германии: происшедшее с народом – не беда, а закономерный процесс немецкого развития. Американцы, кстати, великолепно нажились на этой войне. Их влияние и богатство во многом было оплачено российской, советской кровью. Швейцария – что может быть голубее, светлее Швейцарии в этом мире! – поставляла бараки для немецких лагерей. И т. д. Делались дела, делались деньги. И поэтому – найти кого-то виновного, а самому одеться в лучезарные ризы...

– В одной из здешних русскоязычных газет я недавно прочитала, что каждый приезжающий в Германию еврей ищет оправдания перед собой. Но ведь все они жили в России, где люди исчезали в тюрьмах и лагерях. Правда, речь идёт о евреях, которые в России родились.

– Если родились, то, конечно, оправданий не требуется. Мы имеем дело с вековым еврейским, а теперь уже со всемирным кочевьем, когда весь мир снялся с места и все что-то ищут. Евреи в этой всеобщей судьбе только ручеек.

– В России никто не считает себя виноватым в том, что произошло со страной. В Германии, наоборот, многие живут с чувством вины.

– Да, в России народ противостоит власти и никогда себя с ней не отождествляет. И если ты по локоть в дерьме, то все равно ты ни при чем. Все, например, в партии были, многие творили чудеса, но никто не виноват, все изнутри себя абсолютно чисты.

– Вам ведь тоже предлагали вступить в партию.

– Да, но это, конечно, всегда было исключено. Правда, в институте, где я преподавала, все педагоги, даже беспартийные, обязаны были ходить на открытые партсобрания. Председателем партбюро там была некая Бессмертная – символическая фамилия – чистый Кощей с пламенем в глазах. В один какой-то момент, когда она начала шуметь и кричать, я ответила: «Не пугайте меня, я родилась после войны». Голосовала я так, как считала нужным, на собраниях не молчала, иначе мне становилось очень тяжело. Один коллега мне все кричал: «Для вас это все вопрос романтики, а для меня это вопрос котлет!» Некоторые фразы дивные, их запоминаешь на всю жизнь.

– Среди ваших учеников – люди разных поколений. Историческая память старшего поколения порой накладывает отпечаток на отношение к немецкому языку.

– Во время войны, конечно, существовал реальный враг, но образ врага еще создавался искусственно. Эти наши фильмы о войне... И стоит немцу заговорить жестко, как в памяти старшего поколения мгновенно все оживает. Кстати, отсюда нередко идет и негативное восприятие немецкого языка. Слава богу, у молодых этого уже нет. Самый большой успех в работе чувствуешь, когда у учеников возникает эстетическое отношение к языку. У меня был ученик, который пришел с предубеждением к немецкому языку. Он уже проучился какое-то время, и вот однажды, рассказывая о чем-то на занятиях, подыскивая сравнение, он сказал: «Das war so schön, wie... so schön... wie Deutsch!» Я этого никогда не забуду, потому что это был момент абсолютного счастья для меня.

– Когда вы обращаетесь к ученику, на вашем лице всегда возникает выражение ожидания какого-то очень интересного ответа. Неужели вам всегда интересно?

– Да, конечно. Это просто основа учительской профессии – искренний интерес к людям. Если ты врешь и пытаешься этот интерес «сыграть», ты просто ужасен.

– Ваше «амплуа» совпадает с вашей человеческой сутью, так?

– Мне бы не хотелось думать, что у меня есть амплуа. Войди в аудиторию и не бойся быть таким, как ты есть, вот что важно.

– И все-таки, неужели вам всегда интересно слушать ученика? А если он говорит глупости?

– Глупости он не говорит. Утверждать, что ученик говорит глупости или делает ошибки, можно только исходя из того, что все люди одинаковые и что существует правильный ответ. Обычно учитель входит в класс как носитель абсолютной истины. Знаете анекдот? В чем разница между Богом и учителем: Бог знает все, а учитель знает все лучше. Учитель должен сойти с пьедестала. Учительский стол – это всегда баррикада. Давно известно, что люди, сидящие напротив друг друга, больше расположены к конфронтации, чем сидящие по кругу. В этом кругу один из всех должен быть учитель. А иначе он, как дрессировщик, вошедший в клетку, сразу вступает в конфликт с классом. Ученики там тихо рычат в своей клетке...

– И все-таки, когда ученик делает ошибки, говорит неправильно...

– Когда человек со мной разговаривает по-русски, я прежде всего слушаю, ЧТО он мне говорит. Так почему же, когда он со мной разговаривает по-немецки, я должна слушать, КАК он со мной говорит, и это должно быть для меня определяющим? Предположим, вы мне скажете: «Я пошла к сестры». Ну и что? Или: «Захожу к сестру». Самое главное – содержание речи. А ошибочка в форме? Но я для того и существую, чтобы помочь ученику.

– Да, но ведь оценка, которую получает ученик, зависит от количества ошибок, которые он сделал.

– На самом деле, это не школа (средняя, высшая) неправильно устроена, античеловечна, а общество, которое постоянно ставит всем оценки. И происходит такая дрессировка: ответил с точки зрения начальника, соседа, мужа, продавца, не важно кого, правильно – пряничек, ответил неправильно – получи по морде. Эти оценки и ставятся в силу нетолерантности общества. И это же, естественно, переносится на школу. Есть старая притча об одном учителе. Который ставил только «пятерки» или «пятерки в кружочке». Кто не дотягивал до «пятерки», получал к ней кружочек. «Ты еще немного постараешься, и кружочек мы сотрем», – говорил ученику этот учитель. И дети его были самыми умными. Самыми талантливыми в школе. Когда он умер и на его место пришла учительница, которая стала ставить обычные отметки, класс мгновенно из гениального превратился в заурядный.

Когда в школе появляется учитель, который пытается создать свой мир – другой, терпимый – то ему, скорее всего, будет очень тяжело работать. Мне однажды заметили: «Вы хотите, Галина Васильевна, чтобы часть была лучше целого, а так не бывает». Но кто сказал, что мой мир меньше? Где чья часть – вот еще вопрос.

– Впервые я с вами встретилась на тестировании при поступлении в Гете-институт. За свою жизнь я сдала немало экзаменов, но ни разу не видела, чтобы преподаватель так пытался смягчить стрессовую ситуацию, как это делаете вы.

– А как же иначе принимать экзамены? Все бледные, несчастные, все боятся. Особенно тяжело на вступительных экзаменах в институт. Человеку, как только он вошел в аудиторию, надо сказать что-нибудь теплое. Посмотреть, например, как его зовут: «А вот и Танечка пришла!» И даже подсказать иногда, если тот, кто готовится к ответу, например, слово забыл какое-нибудь. Тому, кто плохо знает язык, это все равно не поможет, а того, кто хорошо подготовлен, это успокоит. А потом нужно обязательно поговорить с человеком, объяснить ему, почему ставишь ту или иную оценку. Учитель – это не функция, а человек, который заинтересован в том, чтобы ученику было лучше.

– Зачастую учителя ведут сами с собой постоянную внутреннюю борьбу: «Я должен его (ученика) любить. Но я его терпеть не могу». Это лучший вариант. Худший: «Не хочу и не люблю».

–  «Должен любить» – это слова, они ничего не значат. Ты просто слушаешь человека и понимаешь его. И вообще, учитель – это газон.

– ?!

– Да, ученик должен понежиться на травке, погреться на солнышке. Не помню, кто это сказал, кажется, японцы: «В душе каждого стонет заключенный в ней узник». Моя цель – освободить этого узника. Урок – это время прогулки заключенного.

– Вы много занимались интенсивным обучением немецкому языку. Считаете ли вы эффективным ваш метод?

– Интенсивный метод – это замечательно. С одной оговоркой: должен быть высочайшего класса учитель. Вообще же, мне при слове «метод» делается очень скучно. Я согласна с Михаилом Бахтиным, который сказал, что метод – это боец в войне с другими методами. И все. Не надо узурпировать общечеловеческое. Вот Краснопресненский район Москвы взял и объявил небо над ним своей собственностью...

– А все ли могут заниматься по интенсивной методике? Пожилые люди, например?

– Больше всего пожилым людям мешает их твердое убеждение в том, что иностранный язык они выучить уже не могут. Это самый большой их враг.

– Да, но память в этом возрасте уже не та, что в молодости, и скорость восприятия...

– Да почему же, почему? Чем это доказано, кроме как всеобщим предубеждением? Ничем! За этим стоит только древнее представление о том, что стариков надо сбрасывать со скалы.

– Здесь, в Германии, есть курсы специально для пожилых людей. Там дается материал в час по чайной ложке...

– Так вот это и неправильно, что по чайной ложке. Людям внушается заранее, что они будут учиться хуже, чем молодые. Что абсолютная выдумка.

– Все-таки в пожилом возрасте сил меньше...

– Изучение языка может прибавить человеку силы. В случае, если оно правильно, грамотно организовано и ориентировано на конкретных людей. Я думаю, пожилым людям, как и детям, нужно больше образности, цвета, игр, песен...

 – Давайте подытожим: учитель существует, чтобы...

– ... чтобы создать ученикам условия, в которых они будут практиковаться в добре. И еще. Каждый человек хочет быть самым любимым на свете, и каждый должен почувствовать, что имеет на это право.

Беседовала Наталья ГЕНИНА,

5 мая 1997 года, Мюнхен