Первая реакция – это, конечно, радость.
Беспримесная чистая радость за человека, который вот прямо сейчас вышел на
свободу. Все остальное – потом.
Уже потом будут непрошено возникать робкие, но от этого не менее отчетливые
«но». Робкие, но капризно требующие ответов вопросы. Главным из них, как мне
кажется, будет вопрос, не забудем ли мы в своей радости о судьбе его друга
Платона Лебедева. Не забудет ли он? А ведь именно эта доблестная пара во все
бесконечные дни обоих тягостных и абсурдных судебных процессов стала для многих
из нас вдохновляющим образцом мужества, верности, немыслимой, казалось бы, в
наши тухлые времена поведенческой безупречности.
Не могут не возникнуть вопросы и о том, как, каким образом это смогло произойти
и какой нравственной или политической ценой все это обошлось и обойдется.
Все спрашивают друг у друга и у самих себя, а что же будет дальше. Я всегда
избегаю «предположительного наклонения», я не люблю начинать размышлений со слов
«а вот если». Предъявите сначала «если», а потом поговорим.
Я не знаю, хватит ли у Михаила Ходорковского сил на то, чтобы после этих десяти
лет оставаться тем символом сопротивления, каковым он волею обстоятельств был
все эти годы. Я не знаю, останется он жить в одной с нами стране или уедет за
границу, где ему будет спокойнее и безопаснее. Но я точно знаю, что никогда и ни
за что не осужу ни одно из его решений, ни одно из его высказываний или
поступков.
Потому что такое осуждение может позволить себе только тот, кто нашел бы в себе
столько же нравственных сил, чтобы быть готовым повторить его судьбу. Если он
найдет в себе внутренние ресурсы, достаточные для того, чтобы продолжать борьбу
– за своих друзей в первую очередь, – я был бы бесконечно рад. Если не найдет,
то он все равно заслужил покой. В том числе и душевный.
Мне не хватает ни воображения, ни знания человеческой природы и границ ее
возможностей, чтобы представить себе его будущее, даже самое близкое.
Но мне хватает воображения представить себе человека на пороге собственного
дома, человека, обнимающего мать, отца, жену, детей, друзей. Я легко, радостно и
сочувственно представляю себе человека, надевшего домашние тапочки, севшего в
кресло, прикрывшего глаза и, не окончательно еще веря во все это, блаженно
пробормотавшего «как же хорошо дома».
Остальное – потом.
Лев Рубинштейн,
Грани.ру, 20 декабря