История

Эдуард ГИНДИН

КОРИЧНЕВАЯ ТРАГЕДИЯ НЮРНБЕРГА

ВСТУПЛЕНИЕ

– Скажите, а где тут стоял Гитлер?

Меньше всего я ожидал этого вопроса – мы были на Рыночной площади Нюрнберга, и я как раз рассказывал о церкви Богородицы и её чудесных курантах с движущимися фигурками-курфюрстами, кланяющимися своему императору. При чём здесь Гитлер? А, ну да, я же перед этим сказал, что церковь стоит на месте древней синагоги, и тут был еврейский квартал Нюрнберга – до 1349 года, когда евреев отсюда выгнали, чтобы построить вот эту площадь.  Твёрдая ассоциативная цепочка: евреи – погромы – Гитлер... Переспрашиваю:

– Вы имеете в виду – во время парадов? Так их проводили не здесь. Это нам надо... Хотя, – спохватываюсь, – да, здесь они тоже маршировали...

– Ясное дело, – чувствуется, что спрашивающий удовлетворён. – Это же центральная площадь города, верно? Только маленькая какая-то. Где тут можно было трибуну поставить?

– Не было никакой трибуны, – говорю. – Гитлер стоял в открытой машине, метрах в десяти от марширующих колонн.

– Надо же, как у них всё попросту, – в голосе слышится недоверие. – А я думал, разбомбили трибуну. Тут же всё было разрушено?

Тут всё было разрушено... Я оглядываюсь вокруг и вспоминаю фотографию площади из 1945 года. На месте домов – груды камней, видны руины ратуши, полуразбитое здание Торговой палаты. На фасаде ещё сохранилась роспись – нюрнбергский торговый караван, такие в Средние века ходили отсюда с товаром в Прагу, в Венецию... Вдали – церковь св. Себальда. Крыши нет, в стенах проломы, со звонниц снесены верхушки, зазубрины уткнулись в серое небо... А рядом – фото из 1935 года. Все дома на месте, но фасадов не рассмотреть – отовсюду свисают флаги со свастикой. Такие же флаги в руках у марширующих. А на тротуарах полно народу, и все руки тянут, «Хайль Гитлер» делают... А память подсовывает кадры кинохроники: тротуары запружены людьми, а по пустой улице в открытой машине едет Гитлер. Какая-то девица с букетом бежит к машине, тянет цветы обожаемому фюреру. А тот эдак галантно нагибается, принимает букет, что-то с улыбкой говорит – национальный лидер... Снова крупным планом – толпа. Сплошь молодые женщины, красивые такие девахи, крепкие, блондинистые. Тоже руки тянут, кричат... А вот эсэсовцы из оцепления. Сцепились руками, упираются, с трудом сдерживают напор. А смотрят туда же, куда и девицы из толпы – на него, любимого... Да что же с вами такое со всеми? Ведь вокруг вас Нюрнберг – ещё тот, довоенный. Ну чего вы на Гитлера уставились? Посмотрите лучше, среди какой красоты вы живёте! Через 10 лет всё это превратится в щебёнку – из-за него!!!

... Стоп, говорю я себе. Они же не знают того, что знаем мы. Они не могут видеть будущего, в котором на месте родного города – руины. Потом – да, потом они будут дружно проклинать нацистов. Как там говорил папаша Мюллер из «Семнадцати мгновений весны»?  «Тем, кому сейчас 10, мы не нужны – ни мы, ни наши идеи. Они не простят нам голода и бомбёжек». А те, кому в 1945-м было за 30? Как они воспринимали нацистские идеи в 1935-м? И только ли в идеях было дело? Возьмём хоть тот же Нюрнберг. Гитлер, по его словам, прекрасно чувствовал себя в этом «самом немецком из всех немецких городов». Конечно это не могло не льстить нюрнбержцам. Но Нюрнберг – это такой город, жители которого доверяли только тому, что могли взять в руки. А то, что взяли, уже из рук не выпускали. Так чем же Гитлер их соблазнил?

Ответ на этот вопрос – как Гитлеру удалось овладеть умами миллионов немцев – сами немцы ищут уже много лет.  Специально для того, чтобы изучать воздействие нацистской идеологии на население тогдашней Германии, в Нюрнберге был создан и с 2001 года успешно действует музей под названием «Документационный центр». Австрийский архитектор Гюнтер Домениг задумал и построил его как стрелу, пронзающую остатки рухнувшего Третьего рейха. Но этот музей тоже не даёт готовых ответов, он лишь показывает – вот так оно было, смотрите, думайте, сравнивайте, примеряйте на себя...

... А я, выйдя из музея, просто пройду по улицам города. В Нюрнберге сохранилось немало мест, так или иначе связанных с Гитлером. Это в основном дома – те, в которых он жил, говорил речи, слушал музыку. Те дома, что были подарены его друзьям и те, что были отняты у его врагов. Те, что построены по его приказу – и те, что по его приказу разрушены. Я попробую взглянуть на эти дома глазами тогдашних жителей Нюрнберга, через призму их забот и надежд. Может быть, я услышу ту мелодию, которую сыграл им на своей дудочке коричневый Крысолов – мелодию, которая привела их город к гибели...

Впрочем нет, насчёт гибели – это я напрасно. Да, Нюрнберг  был разрушен дотла, погибло то, что 40 поколений горожан создавали своим трудом в течение 900 лет. Но город не погиб, потому что не погибли его жители. Именно они, уцелевшие жители Нюрнберга, вынесли всё – пожары и бомбёжки военных лет, разруху и голод после войны, позор Нюрнбергских процессов и американские патрули на улицах. Они заново отстроили свой город, буквально по кирпичику. Они совершили экономическое чудо, наполнили прилавки магазинов и зажили, как прежде. Но детям, родившимся после войны, они не могли смотреть в глаза – и каждый раз втягивали голову в плечи, слыша от них всё тот же вопрос:

КАК ВЫ МОГЛИ?

Часть I. САМЫЙ НЕМЕЦКИЙ ГОРОД

Глава 1. ДОЛГАЯ ДОРОГА В НЮРНБЕРГ

Когда знаменитый немецкий композитор Рихард Вагнер в 1859 г. написал оперу «Тристан и Изольда», она оказалась слишком сложной для тогдашнего музыкального мира.  В знаменитом на всю Европу Венском театре Вагнеру прямо сказали, что поставить эту оперу невозможно – ни солисты, ни дирижёры не справляются с партитурой. Но через несколько лет известный дирижёр Ганс фон Бюлов сумел-таки поставить «Тристана и Изольду» в Мюнхене. В своей работе он пользовался полной поддержкой молодого баварского короля Людвига II – страстного поклонника Вагнера, пригласившего великого маэстро в свою столицу. В 1864 г. Вагнер приехал в Мюнхен и «в благодарность» увёл у фон Бюлова его жену Козиму. Эта история вызвала в мюнхенском обществе такой скандал, что Вагнеру пришлось уехать в Швейцарию. Там у него окончательно созрела идея того, что позже станет Вагнеровскими фестивалями – собственный театр для исполнения собственной музыки.

Начиная с 1866 г. Вагнер забрасывает письмами своего покровителя Людвига II, предлагая строить такой театр в Нюрнберге, олицетворяющем «старую добрую Германию». В этом вольном городе древней империи хранится не только германская корона – в нём сохранён истинно немецкий дух. «Там мы спасём Германию» – писал королю Вагнер (на меньшее он никогда не претендовал). В конечном итоге вместо Нюрнберга он оказался в захолустном Байройте, который и стал городом Вагнеровских фестивалей. А мечта о Нюрнберге как о центре возрождения германской нации поселилась в душе Адольфа Гитлера, тоже большого любителя вагнеровской музыки. Древний город императорских съездов (каждый новый император был обязан свой первый съезд проводить в Нюрнберге) должен был стать городом партийных съездов – его собственных, гитлеровских фестивалей...

Но вряд ли эта идея сопровождала Гитлера с самого начала его политической карьеры – как политик он формировался в Мюнхене, и с Нюрнбергом был никак не связан, если не считать непонятного эпизода, о котором повествует немецкий писатель Эгон Файн в своей книге «Путь Гитлера в Нюрнберг». К слову сказать, огромное количество материалов, собранных в ней, писателю нет нужды сопровождать глубокомысленными комментариями – приводимые им факты говорят сами за себя. Правда, мне кажется, что личные впечатления Эгона Файна, чьё детство прошло в Нюрнберге при нацистах, обогатили бы его замечательную книгу, которую я буду цитировать с особенным удовольствием.

Итак, 23 августа 1918 г. ефрейтор 16 пехотного полка Адольф Гитлер, согласно бумагам, отправляется с фронта в недельную командировку в Нюрнберг. Её цель осталась неизвестна. Сам Гитлер НИКОГДА не упоминал об этой поездке. Файн приводит различные версии – Гитлера послали на курсы телефонистов, он должен был отвезти в Нюрнберг некие бумаги, его ротный, лейтенант Гутман, попросил Гитлера выполнить некое приватное поручение, организовав ему командировку... Писатель приводит и собственную версию, основанную на указе Баварского министерства юстиции, изданном в начале августа 1918 г. Этот указ обещал снятие ранее наложенных административных взысканий тем, кто лично явится «в органы» до 30 августа и уплатит штраф. Как раз такое взыскание висело на Гитлере с 1913 г., когда он, чтобы прокормиться, продавал свои рисунки в мюнхенских пивных, за что был задержан полицией. Гутман, уроженец Нюрнберга, знал об этом указе и мог иметь знакомства среди городских чиновников, считает Файн. Он якобы и оказал такую услугу своему ефрейтору.

Файн честно предупреждает, что у него нет никаких доказательств своей версии, только предположения. Но даже если она верна – где причина, по которой Гитлеру надо было скрывать этот эпизод? Так что он остаётся загадкой, и первый (подтверждённый) приезд Гитлера в Нюрнберг случился в 1920 г. К тому времени уже существовала его Национал-социалистическая германская рабочая партия (далее будет использоваться немецкая аббревиатура НСДАП),  однако в Нюрнберге он выступал не как партийный лидер, а просто как «товарищ Гитлер из Мюнхена», член германского «Союза фронтовиков». Именно так представила его тогдашняя газета «Франконский курьер» от 30 июля 1920 г. В той заметке написано, что его доклад о «позорном Версальском мире», который состоится 1 августа в большом зале Розенау, «уже имел успех в ряде городов».

...В начале 20 века в Розенау был чудесный городской парк. Почти в центре, недалеко от площади Плеррер, а до западной стены Старого города вообще рукой подать. Парковые дорожки освещались газовыми лампами, а на газонах были таблички. Нет, не «По газонам не ходить!» – на них было написано, какие растения тут высажены. Упомянутый зал, в котором выступал Гитлер, помещался в большом и красивом здании, где был ещё и малый зал, и летняя сцена, и кегельбан. Был там, конечно, и ресторан с террасой над небольшим прудом – этот пруд зимой замерзал и превращался в каток. Тогда в парке устраивали «праздники на льду» – с оркестром, бенгальскими огнями, горячими сосисками по 15 пфеннигов за пару...

Сегодня здесь обычный  сквер. Сюда перенесли фонтан «Миннезингер», который в 1905 г. был установлен на зелёном пятачке возле башни Spittlertorturm. Подхожу поближе, рассматриваю бронзового менестреля – длинноволосый юноша с лютней стоит на мраморной колонне, внизу ему подыгрывают жизнерадостные малыши с рыбьими хвостами. Смотрю на детскую площадку – кАк раз на этом месте был пруд, его засыпали после войны. А то здание в войну сгорело, как и многое в Нюрнберге...

Неудивительно, что в таком  мирном месте, как парк Розенау, речь Гитлера вышла вполне умеренной. Достаточно сказать, что в ней ни разу не прозвучало слово «еврей», без чего в Мюнхене Гитлер не обходился. А здесь он говорил о простых и всем понятных вещах.  Версальским договором Германия ввергнута в рабство, никакой власти в ней нет. Боевые друзья, ещё вчера на фронте делившие последний сухарь, помешались на политике. Кидаются друг на друга с кулаками, вместо того, чтобы встать плечом к плечу, и вспомнить, что все они немцы. А когда народ стряхнёт с себя версальское иго – тогда не станет ни голода, ни безработицы, ни инфляции...

Среди фронтовиков, сидевших в том зале и согласно кивавших головами – бывший подводник Иоганн Кляйн, владелец гостиницы «Deutscher Hof». Речь Гитлера произвела на него неизгладимое впечатление и определила весь его дальнейший жизненный путь. Кляйн вступил в НСДАП, был избран от этой партии в городской совет. Он принадлежал к преданнейшим сторонникам Гитлера во Франконии. Когда в 1934 г. он умер, на его похороны по просьбе Гитлера приехал рейхсляйтер Мартин Борман, второй человек в гитлеровской партии... А всё потому, что в тот августовский день 1920 г. Кляйн, познакомившись с «товарищем из Мюнхена», предложил ему поселиться в своей гостинице. Гитлеру она так понравилась, что с тех пор каждый раз, приезжая в Нюрнберг, он останавливался только в ней. После прихода к власти он своим привязанностям не изменил. Скромная гостиница возле оперного театра превратилась в фешенебельный «Фюрер-Отель», выкупленный и отреставрированный партией после смерти Кляйна. 

Но это случится позже. А в начале 20-х у партии Гитлера совсем другие заботы. Самая главная – ей надо расти. К концу 1920 г. в НСДАП всего 3 тыс. человек, за пределами Мюнхена она мало кому известна. Кроме неё в Баварии немало  похожих мелких партий с антиеврейской и антидемократической направленностью. Все они поют примерно одну и ту же песню – Версальский договор навязал Германии демократию, которую придумали евреи, а немцам от неё один вред. Им противостоят левые силы – коммунисты и социал-демократы. Идеологическими схватками дело не ограничивается, нередко они перерастают в массовые драки. Дерутся всерьёз – убитые и раненые в таких «дискуссиях» отнюдь не редкость. Полиция, разумеется, вмешивается, но почему-то в основном на стороне нацистов. Особенно хорошо это видно в Нюрнберге. Вот слова начальника нюрнбергской полиции Генриха Гарайса, которые приводит в своей книге Эгон Файн: «Нельзя уравнивать национал-социалистические и коммунистические сходки... В отличие от коммунистов НСДАП – национальная партия, которая хоть и критикует правительство, но не имеет намерений его свергать... Несмотря на некоторые досадные эксцессы, эта партия никогда не давала повода для судебного преследования, т.к. антиеврейские настроения являются неподсудными...» (стр. 94).

...Никак не могу найти, кто первым сказал: «Германия слепа на правый глаз». Вряд ли это был кто-то такой, с кем не поспоришь, потому что многие эту слепоту активно отрицают. Но как её отрицать, прочтя вот такое? А ведь сказано это было в мае 1923 г., за полгода до запрета НСДАП именно за попытку свергнуть правительство. Вообще 1923 год был, не побоюсь такого слова, грозовым. В стране свирепствовала неописуемая инфляция, когда буханка хлеба стоила миллиарды, зарплату (если она была) выдавали дважды в день, и мешок с деньгами надо было быстро донести до магазина, потому что там цены менялись каждый час. В такой ситуации люди готовы были поверить кому угодно, и партия Гитлера разрослась до 55 тыс. человек. Ему казалось – вот она власть, только руку протяни. И 7 ноября в мюнхенской пивной «Хофбройхаус» он протянул...

До чего же тогда, в 1924 г., хотелось верить, что всё это закончилось! Германия медленно отползала от края пропасти. Правительство провело денежную реформу, задавив инфляцию. «План Дауэса» позволил экономике перевести дух – резко уменьшились репарации, для облегчения их выплаты Германии дали кредит. Страна успокоилась – нацистская партия запрещена, Гитлер сидит, а когда выйдет, его наверняка вышлют за границу. Может, в его родную Австрию, может, ещё куда-нибудь... Хотя вот этого-то хотелось не всем, и когда австрийский писатель Стефан Цвейг говорил: «Имя Гитлера было почти забыто. Никто больше  не думал, что он может получить власть» – он ошибался. Нашлись люди, которые вытащили его из тюрьмы, познакомили с состоятельными «людьми из общества», даже ввели в семью Вагнеров. Невестка легендарного композитора Винифред стала преданной сторонницей Гитлера,  позднее она свела его с другими состоятельными людьми. И когда в феврале 1925 г. был отменён запрет НСДАП, мир увидел нового, более респектабельного Гитлера.

Теперь, когда в Германии деньги вновь стали чего-то стоить, их сразу же стало всем не хватать. У Гитлера они (благодаря его новым покровителям) появились, и он быстро смог объединить вокруг себя своих бывших сторонников, которые после запрета нацистской партии нашли приют в разных «народных союзах». Особое внимание он уделял Франконии, где правые партии на выборах тех лет собирали до четверти всех голосов. Эта древняя немецкая провинция играла для Гитлера ключевую роль. Через неё проходил путь на север, в Берлин, где нацистами заправляли братья Штрассеры и «молодое дарование» – Йозеф Геббельс. Гитлер понимал, что ему придётся бороться с ними за контроль над партией, а для этого надо иметь за спиной четырёхмиллионную Франконию.

Нюрнберг – самый крупный город этой провинции, он лежит на перекрёстке основных германских дорог. В случае необходимости в нём можно быстро собрать своих сторонников. Дело в том, что на митинги Гитлер ездил не один – с ним всегда приезжали несколько сот молодчиков с флагами и барабанами, «группа поддержки», говоря современным языком. Да и проводить митинги и массовые собрания в Нюрнберге удобно – в трёх километрах южнее Старого города, рядом с тогдашним зоопарком, раскинулась просторная поляна, названная в честь баварского принца-регента Луитпольда. Город организовывал там различные выставки, поэтому она была оборудована для больших скоплений народа. Кроме того, в Нюрнберге было несколько вместительных залов. Самый большой из них – крытый велодром «Геркулес» рядом с оперным театром (красивое фахверковое здание велодрома разбомбили в 1944 г., сейчас на его месте Дом актёра, в котором проходят спектакли местного театра драмы). Наконец, нацисты имели здесь достаточно сторонников, а городская полиция (о чём свидетельствуют слова её начальника) им симпатизировала.

Всё перечисленное, вместе с вагнеровской мечтой о Нюрнберге и его историей, делало город идеальным местом для проведения партийных съездов. Но второй съезд НСДАП в феврале 1926 г. Гитлеру пришлось проводить в Веймаре (первый прошёл в Мюнхене, в январе 1923 г.). Перед съездом в феврале 1926 г. в Бамберге прошла партийная конференция. На ней решился вопрос о власти – именно в Бамберге Гитлер стал фюрером, проведя в жизнь принцип единого руководства партией. Он изолировал Штрассеров, чья программа была для Гитлера слишком социалистической. Например, она предусматривала национализацию имущества крупных землевладельцев-аристократов, а Гитлер, не желая терять их поддержку, против этого решительно возражал. Кроме того, Гитлер перетянул на свою сторону Геббельса – в Веймар тот приехал решительным сторонником фюрера, готовым идти за ним до конца. Он и прошёл за ним до конца – 1 мая 1945 г., уже после смерти Гитлера, Геббельс совершил двойное самоубийство вместе с женой, отравившей перед этим их шестерых детей.

В августе 1927 г. Гитлер наконец-то смог провести съезд своей партии (третий по счёту) в Нюрнберге. С самого начала он, что называется, «не задался». Во-первых, нацисты остались без музыки – автобус с музыкантами врезался в дерево, семь человек получили травмы. Из-за отсутствия оркестра пришлось отменить запланированный парад на Рыночной площади. Во-вторых, посетители стали ворчать, что цены кусаются – мало того, что послушать фюрера стоило три марки, так ещё и в зале пожертвования собирали (и всё равно за съезд партия осталась должна 20 тыс. марок). Вообще посетителей стало гораздо меньше. Сказалась тенденция, которую ещё в 1925 г. подметил Гитлер, заявив: «Нужда станет нашим союзником». Как только жить становилось лучше,  у немцев ослабевал интерес к нацистам. Хотя партия при этом росла – к 1927 г. в ней состояло уже 72 тыс. человек. Объяснение этому немецкому феномену простое – общество радикализировалось, при этом исчезала средняя, умеренная прослойка. Всё больше становилось жаждущих «твёрдой руки» (красной либо коричевой), и всё меньше – тех, кто хотел жить в нормальном демократическом обществе. Это и сгубило Веймарскую республику, которую историки назвали «республикой без республиканцев».

Снижение интереса к нацистам наверняка почувствовали и их покровители. Во всяком случае, в следующем, 1928 году, партия не смогла провести свой съезд по банальной причине – не хватило денег. Четвёртый съезд НСДАП открылся 1 августа 1929 г., тоже в Нюрнберге.  Но к этому времени уже всё изменилось. В мире назревал кризис, захлестывавший и Германию. Снова стали закрываться фабрики, снова обострилась нужда, которая была лучшим союзником национал-социалистов. К концу 1929 г. в партии Гитлера состояло уже более 176 тыс. человек (для сравнения: в германской компартии – 118 тыс.). И съезд был проведён с небывалым до того размахом.

Сорок поездов свезли со всех концов страны и даже из-за границы более 60 тыс. участников. Нюрнбергский вокзал в эти дни напоминал военный лагерь, на перроне непрерывно играли оркестры, приветствуя гостей. Среди самых почётных – Винифред Вагнер и принц Август Вильгельм, сын последнего германского кайзера. Все три дня съезда по городу маршировали штурмовики. Их колонны шли от вокзала вдоль южной стены Старого города с её крепостным рвом, мимо гостиницы «Deutscher Hof», где их приветствовал Гитлер. Дойдя до площади Плеррер, они входили внутрь Старого города и сворачивали к Рыночной площади, а оттуда – снова к вокзалу. Ночью по тому же маршруту проходили факельные шествия. Съезд завершился грандиозным фейерверком под названием «Западный фронт» с характерными названиями огненных фигур – «Орудийные залпы», «Винтовочная пальба», «Рвущиеся шрапнели» и т.п. 

Гитлер выступает с балкона отеля «Deutscher Hof», 1934 г.

Фото с сайта thirdreichruins.com

Но в Нюрнберге съезд запомнился не этим, а непрерывными драками между нацистами и коммунистами. Редко в каком питейном заведении не вспыхивала потасовка, после которой оставались разбитые стёкла, перебитая посуда и переломанная мебель. Кулаками и табуретками дело не ограничилось, в ход пошло огнестрельное оружие. Стреляли во многих местах – на идущей в Старый город от вокзала Королевской улице, возле церкви св. Лаврентия, на площади недалеко от знаменитых «Семи рядов»...

...Красивые они всё-таки, эти Лауфские ворота на востоке Старого города. Полукруглые арки, изящная башня с контрфорсами – всё, что осталось от крепостной стены, которая тут была в 14 в. Перед воротами – небольшая площадь, на ней стоит изящный фонтанчик, увенчанный бронзовой фигуркой Конрада Грюбеля, нюрнбергского поэта 18 в., который писал свои стихи на неповторимом нюрнбергском диалекте. Прохожу мимо него, поворачиваю налево, поднимаюсь в горку – и вот они, семь невзрачных двухэтажных домов. Это уже новостройка, а до войны тут стояли настоящие, те, которые Нюрнберг в конце 15 в. построил специально для ткачей, пришедших в поисках работы. Жители тогда нуждались в прочных недорогих тканях, и «Совет патрициев», управлявший городом, распорядился для ценных специалистов выстроить жильё с учётом специфики их труда. Другие времена – другие нравы...

13 августа 1929 г. городской совет подвёл печальный итог съезда – четверо убитых и 22 раненых, из которых четверо получили опасные огнестрельные ранения. Эгон Файн цитирует итоговый документ, принятый на том заседании: «НСДАП самым постыдным образом злоупотребила гостеприимством Нюрнберга и его жителей, и нанесла тягчайший ущерб репутации города» (стр. 180). Решение совета не единодушно (в нём были и нацисты), но однозначно: больше никаких съездов НСДАП в Нюрнберге не будет.

Трудно не восхищаться стойкостью этих людей – им пришлось выдержать невероятное давление. Гитлер тогда заявил, что для него это вопрос принципиальный: или съезд будет проходить в Нюрнберге, или его не будет вовсе. Влияние его партии всё время росло, она уже стала сильнейшей партией в Германии. Но съезда не было ни в 1930-м, ни в 1931-м, ни в 1932-м – городской совет успешно противостоял натиску сторонников Гитлера. Вот о главных фигурах этого противостояния – бургомистре Нюрнберга и местном руководителе НСДАП – и пойдёт речь в следующей главе.

Глава 2. ЛИЧНЫЙ ДРУГ ФЮРЕРА

Из всех немецких и австрийских городов Гитлер выбрал себе пять «городов фюрера». Кроме Нюрнберга это были Берлин, Мюнхен, Гамбург, а также его «малая родина» – австрийский Линц. Разумеется этот выбор был обоснован исторически, политически, прагматически – но скорее всего и личные симпатии Гитлера сыграли здесь определённую роль. Наверняка эти города ему нравились – каждый по-своему. А вот интересно – был ли город, который ему НЕ нравился? Например про Ленинград писали, что Сталин его ужасно не любил и всячески старался принизить, низвести гордую северную столицу до статуса областного города. Мне кажется, немец такого просто не поймёт – как может отсутствие столичного статуса унизить город? Средневековый Нюрнберг, «драгоценная шкатулочка Германской империи», не был её столицей (у этой диковинной империи вообще столицы как таковой не было). Сегодняшний Нюрнберг, франконская метрополия, даже не является центром административного округа Средняя Франкония – окружное правительство сидит в маленьком Ансбахе. А вот при Гитлере Нюрнберг стал столицей – правда, так сказать, по партийной линии. Нацистская партия НСДАП разделила страну на «поместья», по-немецки «гау». Во главе их стояли гауляйтеры – партийная верхушка, вроде наших секретарей обкомов. А поскольку Нюрнберг находится в самом центре Франконии (эта провинция, как уже говорилось, была ключевой для Гитлера), то выбор здешнего гауляйтера был очень ответственным делом. Шутка ли – самый главный национал-социалист Нюрнберга и его окрестностей! 

Но Гитлеру не надо было ломать голову, кого назначить на эту должность – с 1929 г. её занимал Юлиус Штрайхер, его друг, соратник и лучшая иллюстрация старой мудрости «Скажи мне, кто твой друг – и я скажу тебе, кто ты». Можно сказать, что свою должность он создал сам, сплотив местных нацистов и став их вождём, или, как он сам себя называл, «фюрером франконцев». Правда, сам Штрайхер был швабом – он родился в 1885 г. в семье школьного учителя в небольшом местечке под Аугсбургом. Выбрав семейную профессию, он в 1904 стал учителем начальных классов. Уже тогда в молодом Штрайхере проявились задатки истинного национал-социалиста. Однажды в сильную жару всех школьников освободили от занятий, а он заставил своих третьеклассников прийти в школу. Когда один из школьников (его звали Йозеф Фельдер) пожаловался на учителя-самодура, тот просто отлупил мальчишку.

Однако запугать его Штрайхер не смог – мальчишка вырос и стал социал-демократом. В 1933 году Фельдер был одним из немногих депутатов рейхстага, которые противостояли (к сожалению, безуспешно) оголтелому напору нацистов, подмявших под себя германский парламент.

А Штрайхер вскоре после той истории (это был 1909 год) перевёлся в Нюрнберг. В 1913 г. он женился, а через год ушёл на войну. Воевал неплохо, с фронта пришёл лейтенантом (а Гитлер дослужился только до ефрейтора). Вернувшись домой, Штрайхер ударился в политику. В течение трёх лет он побыл членом нескольких правореакционных партий, которые в те годы плодились как грибы после дождя, пока не углядел на германском политическом небосклоне восходящую звезду – Адольфа Гитлера. В 1922 году Штрайхер присоединился к нему, организовав в Нюрнберге отделение НСДАП. 7 – 9 ноября 1923 г. Гитлер попытался совершить в Мюнхене государственный переворот (известный в истории как «пивной путч»). Штрайхер принимал в тех событиях активное участие, организуя пропаганду на улицах города. После подавления путча его арестовали, но сразу выпустили. Из школы его, конечно, выгнали, но школа была ему больше не нужна. Теперь он – «старый борец», личный друг Гитлера, который поручил ему возрождать нацистскую партию, запрещённую после путча. Штрайхер становится депутатом баварского ландтага и членом городского совета Нюрнберга. Его политическим коньком по-прежнему является пропаганда, а главным делом его жизни – издание иллюстрированного журнала «Штурмовик», выходящего с апреля 1923 г.

... Того дома на Pfannenschmiedsgasse, 19, где была редакция «Штурмовика», больше нет, на его месте стоит универмаг «Kaufhof». Этот переулок вообще сильно пострадал во время войны, много было разрушено, там сейчас всё по-другому. Чего я туда пошёл? Наверное хотел что-то ощутить – там же был источник яда жуткой концентрации. Штрайхера и повесили-то в основном за то, что он этот яд варил и разбрызгивал. Но ничего я там не ощутил. Переулок как переулок – кругом кафе, витрины, царство стекла и неона. Нюрнберг смыл тот яд со своих улиц. Очень хочу верить, что навсегда...

Сказать, что «Штурмовик» был антисемитским журналом – значит не сказать ничего. Антисемитизм в Германии был всегда, и в 20-х годах его никто особо не стеснялся. Немецкий писатель Себастиан Хаффнер в своей книге «Заметки по поводу Гитлера» высказывает интересную мысль – в Германии было два вида антисемитизма, он их называет «западный» и «восточный». Германии, по Хаффнеру, присущ именно «западный», цивилизованный антисемитизм. В его основе – отношение к евреям как к Иным, к чужакам. Такое отношение не означает притеснение евреев, не говоря уже о репрессиях против них. Напротив, евреи вполне могли добиться (и добивались) определённых успехов в германском обществе – но не там, где нужно было быть СВОИМ. Немцы не подавляли евреев – они отгораживались от них. Что интересно – сами немецкие евреи всячески пытались преодолеть это отчуждение. Можно долго перечислять то, что они сделали для Германии, и Нюрнберг даёт тому много замечательных примеров. О них речь впереди, а здесь лучше просто повторить остроумное замечание того же Хаффнера: «Немецкие евреи были больше немцами, чем сами немцы... Между ними и немцами существовала любовь, причём любящей стороной были евреи, а немцы снисходительно позволяли себя любить» (с. 118). Конечно, такой антисемитизм – всё равно антисемитизм. Но ...

Другое дело – «восточный» антисемитизм. Лучше всего ему подходят определение «зоологический» и «иррациональный». В нём нет реального еврея. Вместо него есть придуманный, слепленный из того, что «восточный» антисемит выскреб из самых тёмных и низменных закоулков своей души. Это – уродливый гном с сизыми щеками, огромным крючковатым носом и глазами навыкате. Он либо рассовывает мешки с деньгами по укромным уголкам либо тянется похотливыми пальцами к белокурым и пышнотелым арийским красоткам.  По сути он – громоотвод, на него обрушивается дикая, удушающая ненависть, освобождённая из тех же тёмных глубин подсознания. Психиатры называют это аутокатарсисом, ибо проклиная придуманного еврея, такой антисемит на самом деле проклинает собственное Бессознательное, глядящее на него из зеркала. 

Именно такой дикий антисемитизм исповедовал Штрайхер и те, чьим предводителем он был. Описанная выше карикатура на еврея в бесчисленных вариантах кочевала по страницам его журнала, и эти страницы, что называется, «легли на душу» Гитлеру, читавшему «Штурмовик» запоем. Гитлер тоже был антисемитом «восточного» типа, тоже срывался на крик и брызгал слюной, когда начинал говорить о евреях. В Штрайхере он увидел не просто родственную душу – скорее всего, он испытал своего рода «Ага!» – эффект. Что это такое?  Представим себе, что в нас бродят некие полуосознанные мысли, смутные ощущения – вроде бы понятно, в чём суть, но ухватить эту самую суть никак не удаётся. И вдруг некто произносит несколько лаконичных фраз, и у нас в мозгу вспыхивает – да вот же оно! И мы конечно проникаемся безотчётной симпатией к такому человеку. Вот так и Гитлер. Оратором он был весьма одарённым, но его речи (в том числе и про всемирное еврейство) были несколько бесформенными и хаотичными, порой даже бессвязными. А чтобы вот так, как в «Штурмовике» – завершённо, хлёстко, «шершавым языком плаката»... Да и те самые карикатуры, которые под псевдонимом «Фипс» лихо малевал некто Филипп Руппрехт, наверняка пришлись по душе Гитлеру, который считал себя художником. Одним словом, угодили фюреру...

Сказанное выше может объяснить психологические истоки дружеских чувств Гитлера к Штрайхеру. Но у этой дружбы, разумеется, была и более солидная основа. Многие историки напирают на то, что во время «пивного путча» Штрайхер вместе с Гитлером шёл в той самой колонне, по которой полицейские открыли огонь – так сказать, дружба, скреплённая кровью (гитлеровской, сам Штрайхер не получил ни царапины). В Нюрнберге при нацистах вообще рассказывали, как Штрайхер выскочил перед раненым Гитлером, и рванув на груди рубаху, заорал полицейским: «Стреляйте сюда, сволочи!». Ничего не напоминает? Все эти истории делаются по одной колодке, во всех странах...

Историческая правда заключается в том, что Штрайхер был позарез нужен Гитлеру. Именно Штрайхер создавал нацистские организации не только в Нюрнберге, но и по всей Франконии. Туда он собирал тех, кто готов был не только горланить на митингах, но и орудовать кулаками и ножами, а понадобится – и стрелять. При этом Штрайхеру, отнюдь не лишённому властных амбиций, хватало ума публично подчёркивать руководящую гитлеровскую роль. Выше уже говорилось о том, что Гитлер, выезжая на митинги в другие города, нередко привозил с собой «свою» публику. Это были всё те же штрайхеровские молодчики, которые драли глотку за фюрера и били его противников. Понятно, что Гитлер со Штрайхером на такие митинги выходили чуть ли не в обнимку и, как крыловские петух с кукушкой, нахваливали друг друга: один – «Сплотимся вокруг нашего обожаемого фюрера!», другой – «Учитесь работать у моего друга Штрайхера!»...

.

..Хотя администратором-то Штрайхер был никаким. С 1920 по 1933 год бургомистром в Нюрберге был социал-демократ Герман Луппе – северянин, уроженец Киля. Он был по отзывам современников весьма дельным руководителем, в те голодные годы как мог налаживал в городе продовольственное снабжение. Внешне он чем-то напомнил мне профессора Преображенского из «Собачьего сердца» с его бессмертным «Разруха начинается в головах». Да и характер соответствовал. Например, чтобы наладить централизованную пастеризацию и продажу молока в Нюрнберге, Луппе не побоялся действовать через голову тогдашнего баварского правительства в Мюнхене, одновременно прижав местных спекулянтов и мелких торговцев.

Разумеется, такой человек терпеть не мог крикунов – а Штрайхер был именно им. Будучи членом городского совета Нюрнберга, он как мог дезорганизовывал работу этого органа и выживал Луппе с должности, обвиняя его во всём, что под руку подвернётся: то бургомистр себе со склада незаконно кожаное пальто выписал, то его жена – пряжу, то по его приказу уволили полицейского только потому, что тот – член НСДАП. Один раз вообще заявил, дескать Луппе надо проверить – не еврей ли он. Тот ответил, что проверить надо самого Штрайхера – здоров ли он головушкой. Несколько раз Луппе подавал на Штрайхера в суд за клевету и однажды (это была осень 1925 г.) таки добился, что того посадили на два месяца – при тогдашнем попустительстве властей к нацистам это была большая редкость.

Добился, конечно, не сам Луппе, а его адвокат Макс Зюсхайм, тоже социал-демократ, который незадолго до своей смерти (он умер 1 марта 1933 г., избежав судьбы евреев в Третьем рейхе) писал своим товарищам: «К сожалению... антисемитизм проник даже в ряды нашего партийного руководства... что является позором для партии». Хорошей иллюстрацией к его словам был сам Луппе, который, говоря о своём адвокате, не забывал упомянуть, что тот – еврей.  Да, конечно, это «западный», цивилизованный антисемитизм – но если в людях это есть, штрайхеровский яд их всё равно отравит, хоть они какие цивилизованные. Нужен иммунитет...

 Герман Луппе

Уже упоминавшийся Эгон Файн предполагает, что Гитлера и Штрайхера, кроме всего прочего, связывала некая тайна – Штрайхер что-то такое знал о Гитлере. Это могли быть подробности из его личной жизни, могла быть информация о той загадочной поездке Гитлера в Нюрнберг в августе 1918 г. – нет смысла гадать. Во всяком случае известно, что Гитлер всё время Штрайхера покрывал, прощая все его прегрешения – а тот распоясался окончательно, особенно после прихода нацистов к власти. Вёл себя как свинья, у нас про таких говорили «меняет женщин, как носки, а носки не меняет вовсе», про штрайхеровские похождения знал весь город.  С сотрудниками и подчинёнными обращался по-хамски, публично оскорблял их. Город «добровольно» подарил ему двухэтажную виллу, а он обложил своих партийцев «трудовой повинностью» – рыть бассейн  во дворе. Те ворчали, жаловались, но все жалобы разбивались о фразу Гитлера: «Штрайхера я евреям не отдам!»... 

А ещё он был патологически нечист на руку. Издавая своего «Штурмовика», Штрайхер стал миллионером, городские предприятия он облагал налогом в свою пользу, «аризированным», т.е. отнятым у евреев добром распоряжался практически бесконтрольно. Но когда Геринг узнал, что Штрайхер дарит своей любовнице золотые украшения, которые сделаны из обручальных колец, сданных сотрудниками гауляйтера на военные нужды, даже он (сам тоже матёрый хапуга!) не выдержал и добился партийного суда. Несмотря на заступничество Гитлера, в феврале 1940 г. суд отстранил Штрайхера от должности с формулировкой «за непригодность к руководящей работе».

Гитлер и здесь не отвернулся от своего друга – Штрайхер остался издателем «Штурмовика», ему разрешили уехать в своё имение под Кадольцбургом и даже носить форму. Когда к городу подошли американцы, Штрайхер драпанул в Альпы, но его поймали и привезли в Нюрнберг – на тот самый процесс. Штрайхер гитлеровское добро не забыл – в ходе процесса он сохранял верность мёртвому фюреру, и даже крикнул «Хайль Гитлер», уже с петлёй на шее...

...Я, конечно, знал, что ничего не увижу, кроме травы и невысоких деревьев – виллу Штрайхера в Крамер-Клетт-парке разбомбили, а после войны развалины сровняли с землёй. Но всё равно пошёл – нравится мне этот парк, названный в честь известного нюрнбергского предпринимателя и мецената 19 века (вообще-то он просто Крамер, Клетт – фамилия жены).  Гуляю, гляжу вокруг, а в голове крутится стихотворение поэта-антифашиста Эриха Вайнерта, которое тот написал про Штрайхера в 1935 г. Жёстко написано, не стихотворение, а поэтическая пощёчина, залепленная «фюреру франконцев». Очень хочется перевести его на русский, но в уютном парке и настроение какое-то уютное, не такое, как для этого надо.  

Ломая голову, добрёл до площади Вилли Брандта и буквально уткнулся в редакцию местной газеты, «Nürnberger Nachrichten». Это трёхэтажное здание в типичном нацистском стиле – угловатое, тяжеловесное, колонны у входа как выпяченная нижняя челюсть. На фронтоне логотип газеты, «NN», под буквами угадывается светлое пятно, тут раньше был орёл со свастикой. На задней стене дома сохранился барельеф – Геракл убивает лернейскую гидру, сиречь мировое еврейство. Вполне в тему – здание в 1935 г. построили как управление гауляйтера, Штрайхер сюда на службу ходил. Представил я его выходящим из подъезда – невысокий, коренастый, лысая голова как бильярдный шар, под носом щёточка усов... И вдруг в голове что-то сдвинулось, и немецкие строчки одна за другой стали превращаться в русские:

Припоминаю – я его видал.

Пропахший испареньями и потом,

Он хохотал над сальным анекдотом

И лысую макушку потирал.

Конечно, я его уже видал.

Размазанные слюни на щеке,

Похабный взгляд с ухмылкою блудливой,

А в скважине замочной – перспектива

Мясистых ляжек на ночном горшке.

Нет, не помада – слюни на щеке.

Нам было, в общем, на него плевать,

Покуда он сидел в своём сортире.

Но что-то изменилось в этом мире.

Теперь он будет нами управлять.

И как, простите, на него плевать?

Теперь он наш культурный рулевой.

Он сам в чужих постелях проверяет,

Кто как мораль и нравы соблюдает.

Шутите, кто останется живой,

Какой у нас культурный рулевой.

Вы спросите, при чём тут Третий рейх?

Подумаешь, паскудник расшалился...

Не всё так просто! Власти пригодился

Арийского гарема склизкий шейх.

Он олицетворяет Третий рейх!

...Часто говорят, что при Гитлере не всё было плохо. Безработица исчезла, жизнь наладилась, немцы почувствовали себя единым народом. Быть матерью стало почётно, не то что сейчас. Автобаны опять же, куда ж без них... Я прекрасно понимаю, что людям это нравилось и они этим дорожили. Ради этого Гитлеру что-то прощали, на что-то закрывали глаза – ведь он сдержал слово, сделал то, что обещал в 20-х, а ошибки бывают у всех... Всё я понимаю.  Но как жители Нюрнберга столько лет подряд терпели Штрайхера – не пойму, наверное, никогда...

(продолжение следует)