История
Эдуард ГИНДИН
КОРИЧНЕВАЯ ТРАГЕДИЯ НЮРНБЕРГА*
Продолжение. Начало в № 2.
В великом и могучем русском языке есть волшебная палочка под названием «суффикс». Маленькая частичка, которая находится, по выражению писателя Леонида Соболева, «где-то в самой корме слова», может придавать этому слову десятки оттенков, не меняя его сути, т.е. корня. Именно суффиксы выручали советских идеологов, когда им нужно было отделить истинный социализм, сделанный в СССР, от продукции разных самозванцев. Особенно это касалось Гитлера, поэтому в Советском Союзе название его партии никогда не переводили как «национал-социалистическая». Она была «национал-социалистская» – вроде то же самое, но воспринимается совсем по-другому. Ну а когда не помогали отечественные суффиксы, в дело шли интернациональные кавычки. Например, товарищ Сталин всегда писал про национал-«социализм» и обязательно добавлял, что никакой это не социализм, потому что у Гитлера есть частная собственность, а в Советском Союзе она ликвидирована.
Гитлер вполне резонно возражал, что это у Сталина не социализм, поскольку социализм, как явствует из названия, создаётся для общества в целом, т.е. для нужд людей. А у Сталина – марксизм, который придумал, например, такую глупость, как деление общества на классы. Надо сказать, что немцы в большинстве своём боялись марксизма, который любого владельца пивной или пекарни объявлял эксплуататором и требовал экспроприировать, т.е. пекарню отобрать. А людям нужна вовсе не пекарня – им нужны горячие булочки. И если для того, чтобы они были в шесть утра, пекарня должна принадлежать пекарю – значит, так тому и быть. Гитлер считал, что даже крупных капиталистов надо не раскулачивать, а заставить делиться доходами с рабочими, поскольку они никакие не антагонисты, а единый немецкий народ. Иными словами, Гитлер собирался создавать то самое общенародное государство, до которого в Советском Союзе додумались только в 1977 г.
Немецкие евреи были из этой народной общности исключены. Первые месяцы после прихода Гитлера к власти ознаменовались масштабными антиеврейскими акциями, в том числе и в Нюрнберге. Были репрессированы также те, кто раньше боролся против нацистов, прежде всего коммунисты и социал-демократы. В числе первых пострадал бургомистр Нюрнберга Герман Луппе. В марте 1933 г. он был смещён, арестован и выслан из Баварии – сначала в Берлин, а оттуда в 1940 г. он уехал к себе на родину, в Киль. До самой своей смерти (Луппе погиб 3 апреля 1945 г. при бомбёжке) бывший бургомистр жил под надзором гестапо. Однако Гитлер понимал, что на репрессиях и антисемитизме далеко не уедешь. Людям надо было дать что-то позитивное, чтобы завоевать их симпатии. И нацисты сказали: мы только начинаем, должно пройти время, прежде чем мы добьёмся ощутимых успехов. Но всё то, что мы можем сделать уже сейчас, мы будем делать ДЛЯ ВСЕХ (кроме евреев).
Гранитным фундаментом тогдашних симпатий немцев к Гитлеру считается то, что при нём у них появилась работа и достаток. Однако всё это Германия ощутила лишь через несколько лет. Разговор о тогдашней экономике у нас впереди, а здесь речь пойдёт о тех мероприятиях неэкономического, даже символического характера, которые сразу же, через несколько месяцев после прихода нацистов к власти, расположили к ним население. Например, «Закон о защите животных», принятый в ноябре 1933 г. Можете улыбаться сколько угодно – но посмотрите, как немцы относятся к своим четвероногим любимцам, и представьте, что часть их симпатий достаётся власти, которая этих любимцев защищает...
Или воскресное мероприятие Eintopf-Sonntag, название которого можно перевести как «в воскресенье из одного котла». Слово Eintopf означает не только «из одного котла» – так называется традиционное немецкое блюдо из мяса и овощей, не то густой суп, не то жидкое рагу. На площадях ставились длинные столы, приносились баки с этим самым супом-рагу, все садились рядышком и ели его вместе – в полном соответствии с названием, «в воскресенье из одного котла». И дело даже не в том, что там собирали пожертвования для нуждающихся – главным было то, что все ели вместе, дворник мог сидеть рядом с бургомистром, продавщица с гауляйтером. Дескать, смотрите – вот он, единый немецкий народ, у которого еда для всех...
Нацисты вообще постоянно подчёркивали, что их власть народная. Слово «народный» было их, как теперь говорят, брендом, оно входило в название многих товаров. Самый знаменитый пример такого бренда – это «народный автомобиль», именно так переводится тот самый «Фольксваген», который знает весь мир. Гораздо реже упоминается другой проект того же сорта – «народный приёмник» VE301, он же «радиоаппарат для всех». В отличие от «Фольксвагена», который нацисты так и не начали производить серийно, VE301 появился в продаже уже в августе 1933 г.
Нам, избалованным телевидением, трудно представить роль радио в те времена. Радиоприёмник, как в наши дни телевизор, был для людей «окном в мир». Но это было дорогое удовольствие – хороший аппарат для длинных и средних волн стоил от 200 до 400 марок, а рабочий в те годы каждый месяц приносил домой от 120 до 150 марок. Появление «народного приёмника» за 76 марок, устойчиво принимавшего станции в диапазоне волн от 200 до 2000 м, сделало радио доступным для очень многих. Доступным для всех оно стало только в 1938 г., когда появился усовершенствованный аппарат DKE38 за 35 марок, сразу же прозванный «пастью Геббельса». К тому времени немцам уже надоела пропаганда его ведомства, и они начали отпускать непочтительные шуточки – мол, по нормальному приёмнику можно услышать «alles über Deutschland», т.е. «всё про Германию», а по этому лишь «Deutschland über alles», т.е. «Германия превыше всего» (здесь игра слов, в немецком языке «über alles» означает и «про всё» и «превыше всего»).
Чтобы поднять свою популярность, нацисты охотно обращались к традициям «старой доброй Германии», постоянно заявляя о том, что эти традиции во многом утрачены (в чём были виноваты, ясное дело, евреи), а новая власть их возрождает. Как это делалось, хорошо видно на примере Нюрнберга и его всемирно знаменитой Рождественской ярмарки, которая с начала 17 в. проводится на Рыночной площади в течение четырёх предрождественских недель.
...Я всегда стараюсь прийти сюда вечером, выбрав день, когда подморозит и выпадет снег. Площадь ярко освещена и вся заставлена палатками торговцев – настоящий «городок из дерева и полотна». Рядом с церковью Богородицы – помост, украшенный ёлочками, если повезёт, то можно на этой сцене застать музыкантов, которые играют что-нибудь рождественское. Кругом полно народу, хожу вместе с толпой, разглядываю товары. Правда, везде в общем одно и то же, но на почётном месте – нюрнбергское. Среди ёлочных украшений – «нюрнбергская мишура», среди сладостей – знаменитые нюрнбергские медовые пряники, на прилавках с игрушками очень много смешных нюрнбергских «сливовых человечков» из чернослива, грецких орехов и деревянных палочек. Даже если не голоден, обязательно покупаю те самые нюрнбергские сосиски, которые здесь едят уже 600 лет. Они маленькие, в разрезанной булочке помещается целых три. Жую жареную сосиску, запиваю горячим глинтвейном из глиняной кружки – до чего же вкусно на лёгком морозце!
В 1898 г. ярмарку убрали с Рыночной площади, потому что торговцы, чьи места на этой площади были закреплены договорами с городом, не хотели сворачивать свою торговлю в самое выгодное время. Рождественскую ярмарку проводили то на острове Шютт, то на Ремесленной площади, там, где сейчас современный кинокомплекс «Чинечитта», то вообще за воротами Старого города. В 1933 г. новый бургомистр Нюрнберга Вилли Либель тут же узрел в этом происки евреев и распорядился вернуть ярмарку на Рыночную площадь, уже переименованную в «площадь Адольфа Гитлера». Причём не просто вернул – он придумал новый ритуал. Теперь ярмарку открывал её живой символ, Иисус-младенец. Вообще-то он не младенец, а юный херувимчик в исполнении молодой девушки (не профессиональной актрисы, девушку-символ в Нюрнберге выбирают по конкурсу!). Выглядит это небесное создание просто сказочно – белые одежды, золотой плащ, из-под короны локоны до плеч. И вот вечером в пятницу 1 декабря 1933 г. такой херувимчик в сопровождении двух ангелов вышел на балкон церкви Богородицы, и произнёс перед собравшимися на площади речь в стихах. В них говорилось о том, что он Нюрнберг всегда любил, но в былые времена его тут сильно обидели:
Я с ярмаркой моею
Кому-то помешал,
И нас прогнали в шею.
Тогда я осерчал.
Но время пробудило
Германию, и вот
Обычаи народ.
Громкоговорители разносили по площади слова о том, что жители Нюрнберга, когда сами были детьми, приходили сюда на праздник – так пусть и их дети теперь порадуются рождественским подаркам на ярмарке. Мощные прожектора освещали балкон, а прилегающие к площади улицы были увешаны гирляндами из лампочек – тоже придумка Либеля. Старый город вновь напоминал трогательные рождественские гравюры из прошлого века.
Украшалась не только центральная часть Нюрнберга. По всему городу, как и по всей Германии в этом году, на площадях стали устанавливать рождественские ёлки. Тут нацисты ничего сами не придумали, просто использовали уже существовавшую традицию. Правда, раньше редко какой муниципалитет или община раскошеливались на то, чтобы поставить ёлку на площади своего городка. В основном украшенные ёлочки стояли перед магазинами, ресторанчиками и т.п. Но их ставили для посетителей, а ёлки на площадях – для всех. Именно так эта акция, организованная НСДАП, и называлась: «Рождественская ёлка для всех». Не забыли также и нуждающихся. Штурмовики в коричневых рубашках приходили к ним домой, желали счастливого Рождества, вручали подарки, и обязательно – маленькую ёлочку...
Благодаря возвращению старого праздника, вновь сделавшего Нюрнберг привлекательным для всего мира, популярность нового бургомистра в городе значительно выросла. Понятно, дело было не только в Рождестве – Либель вообще очень много делал для Нюрнберга, и молодой историк из Эрлангена Маттиас Браун, написавший о нём диссертацию, считает, что уважение горожан он вполне заслужил (при этом историк добавляет – горожан, не подвергшихся репрессиям). Сказывалось и то, что семью Либелей в Нюрнберге хорошо знали – дед бургомистра был издателем, а отец владел типографией. И уж конечно, Вилли Либель весьма выгодно смотрелся на фоне такой одиозной личности, как Штрайхер. Впрочем, у того хватало ума не лезть в дела бургомистра, к которому фюрер относился с большой симпатией. Кстати диссертация Брауна так и называется – «Любимый бургомистр Гитлера»...
Особым вниманием нацистов пользовались те нюрнбергские традиции, которые напоминали о былом имперском величии. Нюрнберг с 1423 г. был местом «вечного хранения» короны Германской империи. К ней прилагались скипетр, держава, меч Карла Великого – символ имперской власти, а также ряд религиозных реликвий, в том числе легендарное «копьё судьбы», которым, по преданию, римский центурион заколол распятого на кресте Иисуса. Все эти сокровища хранились в церкви госпиталя Святого духа, рядом с нынешним Музейным мостом, а раз в год выносились на Рыночную площадь и демонстрировались народу. В 1796 г., в преддверии распада империи, в Нюрнберге стало неспокойно. Поэтому тогдашняя императорская династия Габсбургов распорядилась перевезти сокровища в Вену и поместить их во дворце Хофбург.
Как и многие жители Нюрнберга, Либель мечтал о том, чтобы вернуть имперские сокровища в родной город. В 1936 г. он даже распорядился изготовить копию меча Карла Великого, и с помпой вручил её Гитлеру, посетовав, что это лишь копия, а не оригинал. Собственно, все его тонкие намёки были совершенно излишни – Гитлер и сам прекрасно понимал, какие политические дивиденды принесёт ему возвращение имперских сокровищ. Они были символом славного прошлого древней Германской империи, наследниками которой объявляли себя нацисты. И когда в 1938 г. Австрия «добровольно присоединилась» к Третьему рейху, сокровища по гитлеровскому приказу тайно вывезли из Вены.
Либель принимал участие в этой акции, о чём проинформировал городской совет на заседании 31 августа. Он рассказал, как под охраной эсэсовцев сокровища везли на спецпоезде с вагоном-рестораном, что у австрийских чиновников, участвовавших в погрузке, «глаза были на мокром месте». В заключение Либель подчеркнул, что информация сугубо доверительная, поскольку фюрер лично попросил пока об этом не распространяться. Официально о «возвращении домой имперских реликвий» было объявлено 5 сентября 1938 г., когда их привезли в Нюрнберг и выставили в церкви св. Екатерины.
...В библиотеку я иду как раз мимо руин этой церкви. Сохранилось не так мало – нижняя часть стен, каменное кружево на остатках готических окон. Руины приведены в порядок, законсервированы и выглядят совсем не страшно, как будто зал под открытым небом. Летом здесь действительно проводятся концерты. Хорошо видно, какой красивой и величественной была эта церковь. Неудивительно, что корону и всё прочее выставили именно в ней. Разумеется, власти постарались застраховаться от всяких неожиданностей – из Мюнхена были привезены специальные витрины для экспонатов, церковь, кроме эсэсовцев, охраняли полицейские в штатском. Даже закрыли близлежащий трактирчик, как недостойный торжественности момента. Хотя это было, пожалуй, чересчур – наверняка многочисленные посетители, желавшие взглянуть на вновь обретённые сокровища, были бы не прочь выпить и закусить после осмотра. Тогдашние газеты восторгались – символы древней империи наконец-то вернулись после 142 лет отсутствия, Нюрнберг снова стал «шкатулкой с драгоценностями». Никто не подозревал, что через год всё изменится...
После начала войны с Польшей, переросшей во Вторую мировую войну, сокровища были изъяты из церкви и в феврале 1940 г. помещены в глубокий бункер, специально выстроенный для хранения исторических и культурных ценностей Нюрнберга. Он находится недалеко от дома Дюрера и известен как Kunstbunker. В нём же хранились до конца войны произведения искусства, связанные с историей Нюрнберга, которые немцы вывезли из оккупированных стран. Например, в марте 1940 г. в бункер попал деревянный алтарь краковской церкви девы Марии, который в конце 15 в. выполнил знаменитый нюрнбергский резчик по дереву Витт (немцы произносят его имя как Вайт) Штосс. Либель приложил большие усилия, чтобы заполучить этот алтарь, о чём подробно рассказано в книге Валерии Соколовой «Нюрнберг и нюрнбержцы». Либель же добился того, чтобы в июне 1942 г. в город привезли знаменитый бронзовый фонтан «Нептун». В 1660 г. нюрнбергские скульпторы Георг Швайгер и Кристоф Риттер отлили его, использовав бронзовые пушки, оставшиеся после Тридцатилетней войны. За сто с лишним лет Нюрнберг так и не нашёл подходящего места для установки этого фонтана, и в конце концов в 1797 г. продал его Павлу I. С тех пор бронзовый Нептун со свитой украшал Верхний парк Петергофа, пока в сентябре 1941 г. город не захватили немцы.
Жители Нюрнберга, оставшиеся в живых, могли видеть все эти произведения искусства лишь в 1946 г., когда их грузили в машины для отправки законным владельцам. Сам Либель этого уже не увидел – он застрелился 19 апреля 1945 г., когда американские танки вошли в Старый город. К тому времени от Нюрнберга остались одни руины, как и от гитлеровского Тысячелетнего рейха, принесшего столько горя всему миру. Десятки лет после войны немцы жили с опущенной головой, не решаясь произнести слова «немецкий народ». Правда, в ГДР дело обстояло несколько иначе – там не боялись слова «народный», у них были «народные предприятия», «народная армия», «народная полиция». Но за этими словами, точно так же, как при Гитлере, оказалась ложь и пустота.
К счастью, когда люди осознали, что их власть лишь прикидывается народной, они сами смогли её свергнуть. Для этого им не понадобились ни танки, ни бомбардировщики – они просто вышли на улицы. Потом те события назвали «осенней революцией 1989 года». Зрелище было грандиозное – десятки тысяч людей шли по Лейпцигу, Дрездену, Восточному Берлину, и все громко скандировали одну-единственную фразу:
МЫ – НАРОД!
Гитлеровское «для всех» подразумевало «для всех, кроме евреев». Но пассивным исключением их из общественной жизни дело не ограничивалось. Любая акция нацистов, даже если она несла положительный заряд, обязательно сопровождалась антиеврейскими выпадами. Тот же Вилли Либель, говоря о необходимости возвращения нюрнбергской рождественской ярмарки на Рыночную площадь, не забывал упомянуть евреев, якобы виновных в том, что ярмарку перенесли в другое место.
Против евреев было направлено вообще всё, что делали и говорили нацисты. И такая массированная обработка людских умов приносила плоды. Неприязненное отношение немцев к евреям, которое в Германии имело место всегда, стало заметно усиливаться. Но Гитлеру, который хотел не изолировать евреев, а уничтожить их, простой неприязни было недостаточно. Ему требовалась ненависть – такая, которая владела самим Гитлером. Но можно ли было внушить такую ненависть не штурмовикам и эсэсовцам, а всему немецкому народу, который в большинстве своём состоял из нормальных людей? И можно ли было вообще добиться от народа, чтобы он совершал преступления или хотя бы безучастно наблюдал за тем, как они совершаются от его имени?
Сегодня мы знаем, что нацисты никогда не оставляли своих попыток развратить немецкий народ. О том, чего они в этом направлении достигли, речь впереди. Но в первые годы после прихода Гитлера к власти и он сам, и его сторонники усиленно заботились о том, чтобы придать своим действиям видимость законности и справедливости. Такая стратегия открывала гораздо более заманчивые перспективы. Ведь если новая власть сумеет найти убедительные аргументы, чтобы оправдать свои действия, и избежать при этом явных безобразий, которые оправдать невозможно – население её поддержит и возьмётся за дело с присущими немцам смекалкой и основательностью. Без этой самой немецкой основательности были бы невозможны чудовищные преступления нацистов, которые заставили содрогнуться весь мир.
Две описанные выше антисемитские стратегии не содержат никаких идеологических различий. Они – просто два инструмента в одних и тех же руках. Как раз в Нюрнберге это хорошо видно на примере того, как погибли две городских синагоги. Одна из них, построенная в 1902 г. на улице Essenweinstraße, недалеко от оперного театра, была уничтожена в ходе общегерманского еврейского погрома в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. Этот погром вошёл в историю под названием «Хрустальная ночь», потому что излюбленным развлечением погромщиков было битьё стёкол, так что улицы немецких городов оказались засыпаны стеклянной крошкой, сверкавшей, как хрусталь. В нюрнбергской синагоге стёкол не били – её сожгли пожарные. Очевидец Фриц Надлер вспоминает, как двое из них закатывали внутрь бочку с бензином. Другие пожарные готовились поливать из шлангов близлежащие строения, чтобы те не загорелись. Вообще, весь погром выглядел хорошо организованным, хотя Геббельс и объявил его стихийной реакцией возмущённого населения на убийство евреями советника немецкого посольства в Париже Эрнста фон Рата.
По словам Надлера, возмущённое население на улицах Нюрнберга в ту ночь было одето в основном в коричневые рубахи штурмовиков. Редкие прохожие старались незаметно прошмыгнуть мимо них. Правда, на соседней улице Надлер заметил небольшую толпу зевак, глазевших на пылающую синагогу. Когда штурмовики стали выгонять евреев из соседних домов, кто-то из зевак крикнул: «Кидайте и жидов в огонь!» Но крикуна никто не поддержал и он умолк, так что весь погром проходил не под крики толпы, а под треск горящих балок и звон лопающихся от жара стёкол.
Скромная синагога на Essenweinstraße принадлежала небольшой ортодоксальной группе, отделившейся от еврейской общины Нюрнберга. Духовным и религиозным центром этой общины была главная нюрнбергская синагога, с 1874 г. стоявшая возле Госпитального моста, на самом углу площади Ханса Закса. Это удивительно гармоничное здание, выстроенное в мавританском стиле, гордо возвышалось над фахверковыми домами, окаймлявшими берег Пегница. За столь выигрышное место, практически в центре города, магистрат запросил с общины солидные деньги, да и строительство обошлось недёшево. Но для нюрнбергских евреев синагога была не просто домом молитвы – это был символ их самоутверждения. Целых 350 лет, с 1499 по 1850 г., в Нюрнберге не было ни одного еврея. И молодая община не жалела сил, чтобы показать всем – мы снова стали заметной и уважаемой частью общества.
С момента своего возникновения эта синагога была бельмом на глазу всех немецких антисемитов, начиная с Вагнера – впервые увидев её в Нюрнберге, композитор разочаровался в городе, в котором он собирался спасать Германию. Бургомистр Либель, хвастаясь тем, как при нём расцвёл Нюрнберг, вздыхал, что, мол, друзья из других городов ему пеняют: «Всё у вас хорошо – но неужели эта старая чужеземная постройка так и будет здесь стоять?» А он, бургомистр, лишь разводит руками – время ещё не пришло. Это была чистая правда. Жители Нюрнберга ещё не созрели для того, чтобы спокойно смотреть, как орава штурмовиков под покровом ночи поджигает ТАКУЮ синагогу.
И нацисты пошли другим путём. Существующее распоряжение Гитлера «О преобразовании города партийных съездов Нюрнберга» давало возможность городским властям отчуждать необходимые им участки земли. На этом основании городской совет своим решением от 31 июля 1938 года отобрал у еврейской общины тот участок, на котором стояла синагога. Строго говоря, решение принимал один человек – Вилли Либель. На закрытом заседании он проинформировал «узкий круг» о том, что архитектурно-строительным управлением города уже спланирован снос синагоги. Выделены деньги, подготовлена техника, не забыт даже кран, чтобы снять шпиль со звездой Давида, венчавший купол. Не сбросить, а именно снять – по-немецки аккуратно, с соблюдением строительных норм и правил... Затем началось открытое заседание городского совета, где Либель заявил, что нюрнбергской общине было предложено «добровольно» передать участок городу. Но она отказалась, а раз так – придётся употребить власть.
Власть употребили 10 августа, когда пробил «исторический час». Именно так местная газета озаглавила свою статью, в которой описывалось, как тысячи жителей Нюрнберга заполнили собой площадь и прилегающие улицы, чтобы стать свидетелями торжественного момента. Торжество, разумеется, не обошлось без речей, и «гвоздём программы» стала речь «фюрера франконцев» Штрайхера. Он говорил в своей привычной подстрекательской манере, что-де, нашему городу, который на протяжении всей своей славной истории был воплощением немецкого духа, угрожают евреи; они выстроили свою безобразную синагогу среди чудесных старинных домов, которые так украшают Нюрнберг; и если евреи возьмут верх – конец немецкому народу.
Немецкий народ, стоявший на площади, реагировал на столь ужасную перспективу одобрительным гулом и криками «Зиг хайль!». Почувствовав, что слушатели пришли в нужное состояние, Штрайхер театрально воздел руки к небу и бросил в толпу: «Нужно ли нам здесь это уродливое чужеземное строение?» Над площадью пронёсся многоголосый рёв: «Не-е-ет!» «Тогда, – воодушевлённо завопил Штрайхер, – я даю нюрнбергским рабочим исторический приказ: Начинайте!» Именно команда судьи «Начинайте!», по-немецки «Fanget an!», открывала состязание певцов в опере Вагнера «Майстерзингеры из Нюрнберга». Гитлер слушал эту оперу не меньше сотни раз – до того он её любил...
Начать оказалось проще, чем закончить – снос синагоги продолжался три недели. Стены здания, построенного мастерами своего дела, не поддавались отбойным молоткам. А время поджимало – Штрайхер пообещал, что к 5 сентября, к моменту приезда Гитлера, от синагоги не останется камня на камне. Поэтому вызвали армейских сапёров, и те взорвали остатки здания. Интересно, что на месте синагоги, которое якобы понадобилось городу, ничего не собирались строить. Либель на заседании пообещал сообщить о «дальнейших творческих планах», но как-то, похоже, руки не дошли...
Вот это и был тот идеал, к которому стремились национал-социалисты: разрушать не тайком в ночи, а открыто, средь бела дня, не в угарной атмосфере погрома, а за три месяца до него, после тщательной подготовки и при большом стечении народа. Среди людей, собравшихся тогда на площади, наверняка были те, кто понимал – на их глазах совершается преступление. Но подавляющее большинство было убеждено в том, что всё происходит на совершенно законном основании. Именно ощущение законности происходящего оказалось идеальной приманкой для немецкого народа, о законопослушности которого ходят легенды. Немец никогда не станет подвергать сомнению целесообразность закона. Тем более он не будет спрашивать, откуда такой закон взялся. Сказал же Бисмарк: «Тем, кто любит колбасу и уважает законы, не надо видеть, как делается то и другое».
Разумеется, Гитлер не мог не воспользоваться столь выгодной для него особенностью немецкого национального характера. Можно было сколько угодно клеймить мировое еврейство по мюнхенским пивным, но тот, кто хотел натравить на евреев весь немецкий народ, должен был возвести антисемитизм в Германии в ранг закона. Именно этим и занимались нацисты с момента прихода к власти. Начиная с 1933 года горохом сыпались законодательные акты, дискриминирующие евреев в профессиональной сфере, вопросах культуры и быта. Но для Гитлера это были полумеры, не решавшие главного вопроса – изоляции (и последующего уничтожения) евреев как расы. Штрайхеровский «Штурмовик» захлёбывался слюной, описывая, как похотливые евреи поганят арийских девушек – но германские суды ни в 1933, ни в 1934 годах ещё не видели в том состава преступления.
В 1935 г. Гитлер решил с этим покончить и потребовал всеобъемлющего антиеврейского закона. Символично, что сия идея пришла ему в голову во время партийного съезда в Нюрнберге – типичная импровизация в его стиле. Он не собирался долго готовить и прорабатывать закон, качество которого вообще не имело значения. Гитлер просто вечером в пятницу 13 сентября 1935 г. потребовал, чтобы утром в воскресенье 15-го закон лежал у него на столе. Дело в том, что на 15 сентября 1935 г. в Нюрнберге было назначено выездное заседание немецкого парламента – рейхстага. Организовать его ничего не стоило – после «выборов» 1933 г. этот, с позволения сказать, «парламент» состоял из одних нацистов, которым всё равно надо было ехать на свой съезд. Рейхстаг должен был «преподнести подарок съезду» и принять «Закон об имперском флаге» (а заодно, по замыслу Гитлера, и закон против евреев – «чтобы два раза не вставать»).
По новому закону государственным флагом Третьего рейха становился красный флаг со свастикой. Национальные же цвета по-прежнему определял красно-бело-чёрный триколор, перешедшей в наследство от кайзеровской Германии. Эти цвета – красный как цвет крови, белый как символ солдатской доблести и чёрный в знак траура по погибшим героям – украшали ленточки немецких боевых наград. Позднее, уже во время войны с Советским Союзом, солдаты придумали для такой ленточки (в центре широкой красной полосы узкая белая, внутри которой совсем узенькая чёрная) своё толкование: «В середине дорога, по бокам снег, а вокруг нас Красная Армия...»
...И вот министры юстиции и внутренних дел, спешно вызванные к Гитлеру, получают боевую задачу – написать закон. Министры срочно вызывают из Берлина своих заместителей, те – референтов и экспертов. Чиновная братия, расположившаяся в управлении полиции, строчит законопроекты, министр внутренних дел Фрик отвозит их Гитлеру, тот вносит свои поправки, после чего бумаги возвращаются обратно – в общем, работа кипит, не прекращаясь ни на минуту. Наконец, в воскресенье утром Гитлер одобряет свежеиспечённый «Закон о защите крови», но тут же требует ещё один – «Закон об имперском гражданстве». Чиновники, валящиеся с ног, близки к истерике – но успевают к началу заседания рейхстага, и его председатель Геринг получает три листочка машинописного текста. Это и были те самые «Нюрнбергские законы», которые стали олицетворением беззакония.
...До чего же в Нюрнберге всё близко! От обелиска в память о разрушенной синагоге на Essenweinstraße мне надо пройти всего один квартал, повернуть направо – и вот я уже возле «высотки» больничной кассы АОК. Рядом с ним, на информационном стенде – фотография стоявшего на этом месте дома «Индустриально-культурного общества». Вычурное здание, как бы составленное из нескольких теремков, было построено в 1905 г. и являлось в Нюрнберге наиболее выдающимся воплощением модного тогда архитектурного стиля «модерн». Я вспоминаю другую фотографию этого здания, где оно увешано флагами со свастикой. Здесь и проходило заседание рейхстага 15 сентября 1935 г., на котором были приняты «Нюрнбергские законы». Приняты, разумеется, единогласно – ещё когда законы сочинялись, Гитлер велел записать в их преамбулу: «... рейхстаг единогласно принял...».
«Нюрнбергские законы» устанавливали, что немецкое гражданство могут получить только те, в ком течёт арийская кровь, и запрещали не только браки, но и внебрачные отношения между евреями и немецкими гражданами. Если такие браки были уже заключены, они объявлялись недействительными, а под внебрачными отношениями гитлеровские юристы могли понимать всё, что угодно. Один такой юрист, нюрнбергский судья Освальд Ротхауг, так и заявил: «Мне достаточно, что арийская девушка сидела на коленях у еврейской свиньи». Этот «судья» прославился тем, что вынес единственный в Германии смертный приговор на основании «Нюрнбергских законов». Приговорённого звали Лео Катценбергер, он был главой еврейской общины Нюрнберга. На улице Spittlertorgraben, рядом со входом в парк Розенау, стоял дом, принадлежавший Катценбергеру (Гитлер от своей гостиницы «Deutscher Hof» мог дойти до него пешком за полчаса!). В доме был его обувной магазин, а также квартиры, сдаваемые внаём. В начале 1938 г. в одну из них вселилась молодая фотохудожница Ирена Шеффлер. Красивая девушка, немножко наивная, немножко беспомощная, немножко взбалмошная. Именно такой она предстаёт перед нами в фильме «Лео и Клер», который повествует об их трагической истории.
...Если между молодой женщиной и пожилым мужчиной вспыхивают романтические отношения – соседи, конечно, завидуют. В нормальной стране эта зависть выливается в сплетни и пересуды на скамейке. Но в нацистской Германии каждый знал – если тут замешаны евреи, надо сообщить куда следует, и те, кому положено, разберутся по всей строгости «Нюрнбергских законов». Тем более во время войны (Катценбергер был арестован в 1941 г.), когда немецкие мужчины, героически сражающиеся на фронтах, не могут уберечь немецких женщин от поползновений...
Практически все, описывающие эту историю, обязательно подчёркивают, что между Лео Катценбергером и Иреной Шеффлер (с 1939 г. по мужу Зайлер) ничего такого не было – как будто это имеет какое-то значение! Понятно, что Ирена и Лео утверждали это на суде – там речь шла о жизни и смерти. Но зачем сегодня уподобляться мерзавцу в судейской мантии, совавшему нос в то, что его совершенно не касалось? Тем более, что правда была Ротхаугу безразлична – приговор он вынес ещё до того, как начался суд. В марте 1942 г. Лео Катценбергер был казнён, а Ирена Шеффлер получила два года тюрьмы «за дачу ложных показаний под присягой» – даже в такой мелкой пакости Ротхауг себе не отказал... (см. подробно о трагической судьбе Катценбергера в материале Самсона Мадиевского «Именем немецкого народа!», опубликованного в «Рубеже» в №№ 5, 6 за 2006 г. – Ред.)
Заслуги этого служителя Фемиды оказались таковы, что он вместе с наиболее отличившимися гитлеровскими юристами попал на скамью подсудимых в Нюрнберге – на один из Нюрнбергских процессов, последовавших за тем, знаменитым. Ирена Шеффлер, выжившая в тюрьме, выступала там в качестве свидетельницы. В 1947 г. Ротхауг был приговорён к пожизненному заключению. Но в 1953 г. ему изменили приговор на 20 лет тюрьмы, а в 1956 г. вообще помиловали. Это было время, когда немцы, оправившись от послевоенного шока, стали «заметать сор под коврик» и делать вид, что при Гитлере ничего особенного не происходило.
Не один Ротхауг – многие нацистские преступники оказались тогда на свободе. Например, непонятно как уцелевший в конце войны шеф нюрнбергского гестапо, обергруппенфюрер СС Бенно Мартин. Кроме всего прочего, он был виновен в том, что ещё в 1936 г. пытал немецких коммунистов, а также в бесчеловечном обращении с советскими военнопленными в концлагере Лангенценн под Нюрнбергом. Это те обвинения, которые ему были предъявлены на двух судебных процессах, в 1949 и 1953 г. Оба раза Мартин был оправдан, и в 1975 г. умер в Мюнхене свободным и невиновным человеком – так же, как и Ротхауг, который в 1967 г., за пару месяцев до своей смерти, утверждал, что приговор, вынесенный им Катценбергеру, был «по сути верным». А оба его заседателя на том процессе, Фербер и Хоффман, вообще отделались лёгким испугом. В 1967 г. они получили 3 и 2 года тюрьмы соответственно, но в 1970 г. этот приговор был отменён, после чего оба с чистой совестью писали в анкетах «не судим».
... Они ни в чём не раскаялись. Раскаяние и осознание вины пришло к немцам гораздо позже. В Нюрнберге только в 1988 г. сообразили, что надо как-то отметить место, где стояла главная городская синагога. Вспомнили и про Лео Катценбергера – его именем назвали пешеходную дорожку вдоль берега Пегница. Она начинается как раз возле памятника синагоге, стоящего прямо напротив госпиталя Святого духа – старейшего в Германии дома престарелых, существующего с 1339 г. Памятник получился очень впечатляющий. На сером столбе, как на постаменте – камень, настоящий камень, оставшийся от разрушенной синагоги. За столбом – стела с бронзовым барельефом здания, по бокам, на бортиках из нюрнбергского песчаника – бронзовые буквы. На немецком и иврите – слова царя Соломона (Притчи, 24:12): «Скажешь ли: вот, мы не знали этого – а Испытующий сердца разве не знает? Наблюдающий за душой твоей знает всё и воздаст человеку по делам его». Не напоминание – горький упрёк евреев тем немцам, которые десятилетиями молчали о происходившем здесь кошмаре. И я вспоминаю слова Иисуса, великого пророка и учителя, евреями так и не признанного:
ЕСЛИ Я УМОЛКНУ – КАМНИ ВОЗОПИЮТ.
(продолжение следует)