История

Александр ЯНОВ

История русской идеи*

* Продолжение. Начало в № 2 – 5.

10. Террор спецслужб и еврейский вопрос

В одном из предыдущих очерков я обещал читателю продемонстрировать документально абсолютную уверенность третьего поколения славянофилов в том, что сокрушив Германию, Россия непременно займет ее место на сверхдержавном Олимпе. Уверенность, которой заразили они своих бывших оппонентов – западников. Оказалось, как и следовало ожидать, что проистекала эта уверенность из общего их взгляда на роль России в мире. И на будущее мира вообще. Из взгляда, отражавшего особенности режима контрреформ (1881 – 1905), породившего этих «третьих» (назовем так для краткости третье славянофильское поколение). Придется начинать с этих особенностей. 

«Россия под надзором полиции» 

Это, собственно, название статьи Петра Струве («Освобождение», 1903). Автор так суммировал в ней итоги того, к чему привел Россию режим контрреформ: «всемогущество тайной полиции». Говоря современным языком, террор спецслужб. Можем ли мы доверять оппозиционеру из заграничного журнала? Даже бывший начальник Департамента полиции А.А. Лопухин был совершенно с этим диагнозом согласен: «Все население России оказалось зависимым от личных мнений чиновников политической полиции». Джордж Кеннан, родственник знаменитого дипломата, описал это еще эффектнее. Ему тогдашние российские спецслужбы представлялись «вездесущим регулятором всего поведения человека, своего рода некомпетентной подменой божественного Провидения». 

Иначе говоря, на финишной прямой, на последней накануне «национального самоуничтожения» ступени деградации оказалось русское самодержавие полицейской диктатурой, идейно пустой, интеллектуально нищей. Удивительно ли, что таким же было и порожденное им славянофильство? Ни следа не осталось в нем от наивной утопии его родоначальников, все еще мерцавшей, как мы помним, отраженным светом декабристского свободолюбия. Даже от романтических порывов второго поколения ничего не осталось – ни от православной окрыленности Достоевского, ни от мрачного византийского вдохновения Константина Леонтьева. Вот три главных постулата, которыми они руководились. 

Первый был сформулирован знаменитым «белым генералом» Михаилом Скобелевым: «Путь к Константинополю должен быть избран теперь не только через Вену, но и через Берлин». Второй принадлежал Сергею Шарапову: «Самодержавие окончательно приобрело облик самой свободолюбивой и самой желанной формы правления». Последний был основан на «открытии» популярного и в наши дни Михаила Меньшикова, «великого патриота» и «живоносного источника русской мысли», по выражению нашего современника, известного писателя-деревенщика Валентина Распутина. Состояло открытие в том, что «входя в арийское общество, еврей несет в себе низшую человечность, не вполне человеческую душу». 

Понятно, что пришлось «третьим» отречься от всего идейного арсенала, доставшегося им от второго поколения. Их воинственность, то, что именовал Соловьев «национальным кулачеством», зашкаливала, все больше напоминая полубезумное фанфаронство николаевских идеологов накануне Крымской войны. Вот образец. «За самобытность приходилось еще недавно бороться Аксакову, – восклицал Шарапов, – какая там самобытность, когда весь Запад уже успел понять, что не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе все, новую культуру и идеалы внесет в мир, новую душу вдохнет в дряхлеющее тело Запада». Но главное было даже не в этом. Повторяя давнюю ошибку Ивана Грозного, совершили «третьи» самоубийственный для России 

«Поворот на германы» 

Еще для Достоевского воплощением всех европейских зол была Франция. Ей пророчил он мрачное будущее: «Франция отжила свой век, разделилась внутренне и окончательно сама на себя навеки... Францию ждет судьба Польши и политически жить она не будет». Что же до Германии, руководимой Бисмарком, «единственным политиком в Европе, проникающим гениальным взглядом своим в самую суть вещей», то все симпатии Достоевского были на ее стороне. Тем более, «что Германии делить с нами? Объект ее все западное человечество. Она себе предназначила западный мир Европы, провести в него свои начала вместо романских и впредь стать предводительницею его, а России она оставляет Восток. Два великих народа, таким образом, предназначены изменить лик мира сего». 

Если эта тирада напомнит кому-нибудь грядущий пакт Молотова-Риббентропа, то не забудем, что речь тогда все-таки шла не о нацистской Германии. А о цинизме что ж, славянофилы они славянофилы и есть, даром что ли покинул их Соловьев? Важно здесь для нас одно: к Германии Достоевский относился более чем дружелюбно. Леонтьев предлагал даже использовать Германию для уничтожения «худшей из Европ», ибо именно «разрушение Парижа облегчит нам дело культуры в Царьграде». Итог подвел Данилевский: «Россия – глава мира возникающего, Франция – представительница мира отходящего». В этом все без исключения гранды второго поколения были едины. 

И вдруг возникает Сергей Шарапов, совсем молодой еще в конце 1880-х человек, но уже редактор Русского голоса и издатель влиятельного Московского сборника, и переворачивает все их приоритеты вверх дном: «В предстоящей мировой борьбе за свободу арийской расы, находящейся в опасности вследствие агрессивной и безнравственной политики Германии, последняя должна быть обезврежена». Поворот, согласитесь, ошеломляющий. Обоснование тоже: «французы уже пережили свою латинскую цивилизацию. [А поскольку] блестит луч с Востока, греет сердце, и это сердце доверчиво отворяется, то зла к нам во Франции мы больше не встретим». 

А вот «Германия – другое дело. Позднее дитя латино-германского мира, не имеющее никаких идеалов, кроме заимствованных у еврейства, не может не ненавидеть новую культуру, новый свет мира». Как видим, «обезвреживание» Германии тоже оказалось для «третьих» частью всемирной борьбы против еврейства, во главе которой и предстояло стать «новому свету мира». Теперь понятно? «Не в прошлом, свершенном, а в грядущем, чаемом, Россия – по общей мысли славянофилов – призвана раскрыть христианскую правду о земле». И звучала эта правда отныне как «Россия против еврейства». 

Облик грядущего 

Я так много говорю о Шарапове потому, что именно он, единственный из «третьих», оставил нам исчерпывающий ответ на вопрос, поставленный в начале этого текста, своего рода программу своего поколения: Я хотел в фантастической форме дать читателю практический свод славянофильских мечтаний, показать, что было бы, если бы славянофильские воззрения стали руководящими в обществе. Называется роман «Через полвека», опубликован в 1901 году. Вот что, по мнению «третьих», ожидало Россию после того, как Германия будет «обезврежена».

Москвич 1951 года встречается с человеком из прошлого и отвечает на его недоуменные вопросы. 

«– Разве Константинополь наш? 

– Да, это четвертая наша столица. 

– Простите, а первые три? 

– Правительство в Киеве, вторая столица Москва, третья – Петербург». 
 

Внешне автор словно бы следует предписаниям Леонтьева: и Константинополь наш, и правительство в Киеве, но смысл, душа леонтьевского предписания – «отдать Германии петровское тусклое окно в Европу и весь бесполезный и отвратительный наш Северо-Запад за спокойное господство на юге, полном будущности и духовных богатств» – утрачены. О превращении Петербурга в «балтийскую Одессу» и «простой торговый васисдас» речи нет. Духовные богатства автора не волнуют, были бы территориальные. Тут он красноречив сверх всякой меры. Каковы же границы будущей России? 

Персия представляет нашу провинцию, такую же, как Хива, Бухара и Афганистан. Западная граница у Данцига. Вся Восточная Пруссия, Чехия с Моравией, мимо Зальцбурга и Баварии граница опускается к Адриатическому морю. В этой Русской империи Царство Польское с Варшавой, Червонная Русь со Львовом, Австрия с Веной, Венгрия с Будапештом, Сербо-Хорватия, Румыния с Бухарестом, Болгария с Софией, Греция с Афинами. 

Когда-то, за много лет до шараповских откровений, Леонтьев предсказывал: «Чувство мое пророчит, что когда-нибудь Православный Царь возьмет в свои руки социалистическое движение и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни вместо буржуазно-либеральной». И добавлял для тех, кто еще не понял: «и будет этот социализм новым и суровым трояким рабством – общинам, Церкви и Царю». 

Конечно, для Шарапова социализм табу, ему это не по чину, он не Леонтьев, да и Леонтьев промахнулся насчет Православного социалистического Царя. Но все-таки, если соединить два эти столь разных, казалось бы, прогноза, невольно создается впечатление, что истинным наследником Русской идеи стал, хоть и не православный, но социалистический царь Иосиф. Тем более, что и террор спецслужб оказался при нем почище, чем во времена Шарапова. Мы еще вернемся к этому удивительному совпадению. 

Покуда скажем лишь, что в некоторых деталях Шарапов ошибся. С Константинополем и с Грецией вышла осечка. С Австрией и Сербо-Хорватией тоже. Иран не вошел в советско-славянскую империю, а с Афганистаном и вовсе оскандалились. Но общее предвидение гигантской империи, простершейся на пол-Европы и основанной на леонтьевском предчувствии, что социализм будет «новым рабством», оказалось верно. Пусть с совершенно иной идейной начинкой, пусть лишь на полвека, но оно оправдалось. 

Какое еще нужно доказательство, что Соловьев был прав и Россия больна? И что дореволюционные славянофилы при всей своей гротескности угадали природу этой болезни куда лучше тогдашних либералов, до конца уверенных, что Россия всего лишь запоздалая Европа? И не урок ли здесь для сегодняшних русских европейцев, заклинившихся на Путине, игнорируя проекты Изборского клуба? 

Сергей Шарапов

Еврейский вопрос 

Конечно, согласно Шарапову, в 1951 году и Всеславянсий союз оказался лишь маской русской сверхдержавности, отброшенной за ненадобностью: Помилуйте, это смешно. Вы посмотрите, какая необъятная величина Россия и какой маленький к ним привесок славянство. Неужели было бы справедливо нам, победителю и первому в мире народу, садиться на корточки ради какого-то равенства со славянами? 

Да и до славян ли, когда «речь идет о непомерном размножении в Москве еврейского элемента, сделавшего старую русскую столицу совершенно еврейским городом»? Дело ведь дошло до того, что «была уничтожена процентная норма для учащихся евреев во всех учебных заведениях». Даже в фантастическом будущем такой либеральный разврат ужасает автора. Для того ли «обезвредили» мы Германию с ее заимствованными у еврейства идеалами, чтоб допустить такое дома? Подобает ли «первому в мире народу» и «новому свету мира» мириться с засильем этих, «с не вполне человеческой душой»? 

Впрочем, как мы знаем, ужасался Шарапов зря: процентная норма для учащихся евреев была при царе Иосифе благочестиво восстановлена. И бушевавшие в тогдашней Москве истерические кампании против «безродных космополитов» и «убийц в белых халатах» свидетельствовали, что к его предупреждению прислушались. Социалистический царь и впрямь превратил еврейский вопрос в самую насущную проблему России. И вообще Москва 1951 года куда больше, согласитесь, напоминала предсказание Шарапова, нежели видение Ленина. 

Взгляды, как и в начале ХХ века, расходились лишь по поводу того, что с этим проклятым «вопросом» делать. Шарапов предлагал бойкот евреев со стороны «коренных русских людей, которые, наконец, почувствовали себя хозяевами своей земли». Просто не брать их ни на какую работу, кроме черной. Единомышленники его, как Владимир Пуришкевич, возглавлявший Союз Михаила Архангела, и Николай Марков, шеф Союза русского народа, опираясь на диктум «великого патриота» Михаила Меньшикова, что «народ требует чистки», нашли, однако, рекомендации Шарапова слишком либеральными. Они требовали «чистки» более радикальной. Например, выслать всех евреев куда-нибудь за Полярный круг, к чему, по многим свидетельствам, склонялся в конце своих дней и социалистический царь. 

Ритм самодержавия 

Как видим, «красные бесы», захватившие власть в России в Октябре 1917, превратились со временем в «бесов черных». О том, что все утопии раньше или позже вырождаются, было известно давно. Но тому, что вырождаются они в собственную противоположность, научила нас только история России ХХ века. И все-таки главного Шарапов не понял, историю отечества учил по Карамзину, а не по Ключевскому: режим террора, породивший как его утопию, так и кампанию против безродных космополитов «через полвека», оказался не только преходящим, он сменился, как и следовало ожидать, режимом либерализации. 

В первом случае сокрушен он был гигантской всероссийской забастовкой и отвратительной для славянофилов Конституцией, во втором – «оттепелью» и реабилитацией жертв террора. Более того, в этом постоянном чередовании режимов террора и либерализации и состоит, собственно, как мы знаем, регулярный ритм самодержавного политического процесса. И потому сработал этот ритм, конечно, не только при жизни Шарапова, но и после смерти царя Иосифа. Так, как срабатывал он в русской истории всегда. 

Вспомним, например, что произошло в 1801 году после того, как Павел I «захотел, – по словам Карамзина, – быть Иоанном IV и начал господствовать всеобщим ужасом, считал нас не подданными, а рабами, казнил без вины, ежедневно вымышляя новые способы устрашать людей». Разве не пришло тогда на смену режиму террора «дней Александровых прекрасное начало»? Разве не сменила аналогичный террор Николая I Великая реформа и «дениколаизация» страны, если можно так выразиться, Александром II? 

И разве не продолжало в том же ритме функционировать самодержавие и после торжества «мужицкого царства» в 1917? Вспомните хоть неожиданную смену «красного террора» и военного коммунизма НЭПом в 1920-е или десталинизацию в середине ХХ века или, наконец, Перестройку в конце тысячелетия. Вот и верьте после этого Солженицыну, что «советское развитие – не продолжение русского, но извращение его, совершенно в новом, неестественном направлении». В очень даже естественном для самодержавия направлении происходило это развитие. 

Если в чем-то и прав был Солженицын, так это в том, что Первая мировая война действительно прервала процесс очередной либерализации режима. Мы не знаем, чем закончилась бы эта либерализация, не будь войны, но знаем, что война и впрямь принесла стране национальную катастрофу. О том, могла ли Россия избежать этой страшной войны – и катастрофы – мы и поговорим в следующем очерке. 

От редакции. Первая из приведенных здесь статей Янова посвящена Балканской войне, которая, стала для России как бы черновым наброском или репетицией ее участия в Первой мировой войне.

Тот же вечный побудительный мотив – стремление к неограниченному территориальному расширению. Предупреждение в виде практически нулевого результата и, значит, напрасных людских и материальных потерь уроком не стало.

Не усвоив этот урок, славянофилы/панслависты втянули Россию, все с теми же целями, в Мировую войну, конечным результатом чего стало то, о чем пишет Янов: без славянофильства мир никогда и не узнал бы о ленинизме. Действительно, именно поражение России в Мировой войне проложило дорогу к большевистскому путчу в октябре 1917 г.

Я хотел бы обратить внимание читателей на признание Янова, что при написании данного цикла статей ему пришлось оставаться «в рамках отведенного мне редакцией Дилетанта места для попытки воссоздания истории русского национализма». Это чувствуется во всех статьях цикла, но особенно во второй из приведенных здесь. Статья эта вместила в себя огромное содержание, но для некоторых важных деталей в ней просто не хватило места. Я позволю себе дополнить ее, используя материалы моей книги «Советский проект» (первый том двухтомника «Евреи и Советский проект»).

Во второй из представленных здесь статей Янов пишет о «третьем поколении славянофилов», которое вышло на политическую арену на рубеже ХIХ – ХХ веков, что оно стало порождением режима контрреформ с его «всемогущей тайной полицией».

Для начала скажем, что этих «третьих», как правило, славянофилами уже не называют. Последним, кого так называли, был Константин Леонтьев (1831 – 1891). Славянофилы, при всей их преданности самодержавию, были «теоретиками». А где-то к рубежу веков та самая «всемогущая тайная полиция» смекнула, что одними теоретиками уже не обойдешься, нужна реальная сила, которую можно противопоставить растущим рядам либералов и революционеров. Были созданы организации, получившие названия черносотенных, идейное окормление которых осуществляли продолжатели славянофильского дела. Причастность к этим организациям, да и само время наложили на них отпечаток, и их тоже стали называть черносотенцами.

Да, они в некоторых отношениях отличались от своих предшественников, но, как видно из текста Янова, доминанта их устремлений, усилившись, в принципе оставалось той же. Ее можно было выразить словами «Russland über alles». Поскольку в Германии зрели подобные устремления, она естественным образом вышла на роль главного соперника.

К этому времени в либеральных и революционных партиях значительную роль стали играть евреи. Очень удобно было представить эти партии как вообще созданные евреями в их еврейских целях. Хорошо известно, что черносотенцы прославились организацией еврейских погромов. Ну, а раз главным противником России стала Германия, то понятно, что она вдохновляется еврейскими идеалами. В итоге у Сергея Шарапова получалось, что и внутри, и вне страны России приходится бороться против еврейства.

Лучшего вдохновителя черносотенцев трудно и представить.

Далее Янов в этой статье высказывает на первый взгляд парадоксальную мысль: «Истинным наследником Русской идеи стал, хоть и не православный, но социалистический царь Иосиф».

Как же так: Иосиф Сталин был революционером, так сказать, красносотенцем, а носители Русской идеи славянофилы и уж тем более их наследники черносотенцы – ярыми реакционерами. Да, снаружи они были разной окраски. Но внутри… В комментарии к одной из предыдущих статей Янова было показано, что еще во времена Чернышевского два вроде бы противоположных течения русской мысли сходились в преклонении перед «коллективизмом» (то есть, понятно, коллективизмом по-русски) и, мягко выражаясь, в неприязни к загнивающей (буржуазной, мещанской и т.д.) Европе.

Следующую ступень к соитию этих «противоположностей» представило творчество последнего собственно славянофила Константина Леонтьева. Янов пишет о «леонтьевском предчувствии, что социализм будет „новым рабством“».

Мы, менее стесненные газетной площадью, можем представить гениальное прозрение Леонтьева полнее. Я снова обращаюсь к тексту моей книги «…Советский проект»:

Леонтьев предсказал все «прелести» грядущего социализма, вплоть, по сути, до чекистских подвалов: «Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин, там и сям разбросанных... то, что теперь – крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством... Социализм есть феодализм будущего, который будет идти попеременным путем – и крови, и мирных реформ... Архи-либеральные коммунисты нашего (то есть 1880-х годов) времени ведут, сами того не зная, к уменьшению подвижности в общественном строе; а уменьшение подвижности – значит уменьшение личной свободы, гораздо большее против нынешнего ограничение личных прав... можно себе сказать вообще, что социализм, понятый как следует, есть не что иное как новый феодализм уже вовсе недалекого будущего... в смысле нового закрепощения лиц другими лицами и учреждениями, подчинение одних общин другим общинам... Теперь коммунисты... являются в виде самых крайних, до бунта и преступлений в принципе неограниченных, либералов, но... они, доводя либерально-эгалитарный принцип в лице своем до его крайности... служат бессознательную службу реакционной организации будущего. И в этом, пожалуй, их косвенная польза, – даже и великая». 

Все ужасы, которые он нарисовал, для него вовсе и не ужасы, – если таким путем Россия спасется от неизмеримо более ужасного западного либерализма, от навязываемых Европой «гнили и смрада своих новых законов о мелком земном всеблаженстве». И еще он писал: «Никакая пугачевщина не может повредить России так, как могла бы повредить ей очень мирная, очень законная конституция».

То есть Константин Леонтьев уже совместил в своем «учении» Русскую идею и все свойства рабского социализма. Для этого надо было быть гением – пусть злым, но гением.

Как говорилось выше, Леонтьев был «последним» славянофилом. Его последователи назывались уже черносотенцами. И они воплотили предвиденный им симбиоз двух вроде бы противоположных российских политических течений в жизнь. Правда, не сразу. Впрочем, некоторую странность в поведении черносотенцев можно было отметить почти с самого начала их существования.

То, что они переняли у революционеров насильственные методы деятельности, – это само собой. Их главной целью было сохранение самодержавия. Злейшими врагами оного были вроде бы революционные партии и организации. Но – вот какая странность – теракты черносотенцы устраивали, главным образом, не против революционеров, а против либералов! Тут не лишне вспомнить, что для Леонтьева самым ужасным врагом России был либерализм.

Подлинное соитие черносотенцев с самыми крайними революционерами – большевиками произошло во время Великой Октябрьской социалистической революции. Черносотенная верхушка, правда, сочла за благо податься в эмиграцию, где они кричали о еврейско-большевистском заговоре против России. Но, кстати, даже находясь в эмиграции (в Берлине), покушение они организовали на главу российских либералов Павла Милюкова!

А оставшиеся дома черносотенцы среднего и низового уровня пошли в услужение к большевикам, причем не за страх, а за совесть. Этому есть множество свидетельств. Ограничимся некоторыми.

В издававшемся в Париже историческом альманахе «Минувшее» В.Б. Лопухин, занимавший до Октябрьского переворота пост директора Департамента общих дел российского МИДа, в статье «После 25 октября» рассказывает, как в МИДе через несколько дней после переворота ждали первого большевистского министра иностранных дел Троцкого. Но тот почему-то не приехал, и было объявлено, что вместо него прибыли два его помощника. И вот они появились. Автор пишет: «Я смотрел на шедшего впереди и глазам своим не верил: двоюродный брат моей жены Евгений Дмитриевич Поливанов – двоюродный племянник бывшего военного министра Алексея Андреевича Поливанова, недавно перед тем окончивший университет молодой человек, о котором в бытность его студентом говорили, что он член черносотенного Союза русского народа… Расспросил Поливанова, с какого времени он примкнул к большевикам – оказалось с начала лета».

То есть еще до октябрьского переворота. Искал молодой человек свое место в разворачивающихся бурных событиях. Сначала нашел его среди черносотенцев. Потом, очевидно, пришел к заключению, что, в принципе, импонирующих ему целей скорее достигнут большевики и переметнулся к ним. Но как вам нравится: бывший черносотенец помощником у Троцкого?..

Крупнейший российский философ первой половины ХХ века Семен Франк в изданной в 1923 г., естественно, в эмиграции статье «Из размышлений о русской революции» писал: «Существует глубочайшее духовное родство, более того, в сущности, полное тождество между русским черносотенством и русским большевизмом, если брать то и другое не в их поверхностных политических обнаружениях, а в их истинном существе. Посетители пресловутых „чаен“ Союза русского народа и участники еврейских погромов при старом режиме были подлинными большевиками, так же как, с другой стороны, вся огромная масса палачей, провокаторов, всяческих держиморд большевистского режима суть подлинные черносотенцы, отчасти, и в весьма значительной мере, здесь, как известно, есть даже полное тождество личного состава».

Другой крупный мыслитель того времени, Сергей Булгаков, в статье «На пиру богов» в изданном в 1918 г. в России сборнике «Из глубины» вкладывает в уста одного из своих персонажей такие слова: «Фатальный ход мысли, обрекающий русский консерватизм на симпатии к большевизму, конечно, ради надежды на реставрацию; недаром же, как говорят, в рядах большевиков скрывается столько черносотенцев. И притом я уверен, что иные из них работают не только за страх, но и за совесть, все ради этого призрака. В этой ненависти к европейским политическим формам, вообще к „правовому государству“ и праву, есть нечто поистине азиатское, отчего мы и всегда изнемогали…» Ради этой ненависти и шли к большевикам черносотенцы.

Профессор Инар Мочалов в опубликованной  в 1992 г. в «Независимой газете» статье «Великая Вандея» рассказывал: «В отечественной демократической печати (от либеральной до социалистической включительно) конца 1917 – первой половины 1918 годов, пока большевики не заткнули ей окончательно рот, высказывалась точка зрения: Октябрь по сути своей и по своим следствиям был переворотом сугубо контрреволюционным, положившим начало российской Вандее». Мочалов приводит мнение В.И. Вернадского, высказанное в статье «Под гнетом насилия» в газете «Русские ведомости» 8 (21) ноября 1917 года: «Между большевизмом и черносотенством есть тесное внутреннее сродство. Сродны их основания, сродны приемы, сродны и результаты, к которым ведет их деятельность».

Даже некоторые видные черносотенцы высказывали свои симпатии большевикам. Наш современник Вадим Кожинов, сам последователь славянофилов и черносотенцев, в своей книге «Россия. Век ХХ» так характеризует позицию «одного из наиболее выдающихся руководителей и идеологов „черносотенства“ Б.В. Никольского», которого называет «учеником и продолжателем Константина Леонтьева». И вот его позиция в Гражданской войне: «Враги у нас общие – эсеры, кадеты и до октябристов включительно». «У нас» здесь означает «У нас, черносотенцев с большевиками».

И еще Никольский писал о большевиках: «В активной политике они с не скудеющею энергиею занимаются самоубийственным для них разрушением России, одновременно с тем выполняя всю закладку объединительной политики по нашей, русской патриотической программе, созидая вопреки своей воле и мысли, новый фундамент для того, что сами разрушают...»

Вот так, в решающий момент истории России вышло на поверхность затаенное родство двух, казалось бы, противоположных политических сил.

Ну, а товарищу Сталину уже и черносотенцы были не нужны: он сам воплощал в себе Русскую идею и Диктатуру пролетариата, черную сотню и красный террор.

Доминантой внешней политики государства оставалось безграничное территориальное расширение и утверждение сверхдержавности. Цена не играла роли.

В итоге Россия пришла к тому, о чем сказал Владимир Путин в одной из своих предвыборных статей в «Комсомольской правде» 13 февраля 2012 г.: «На нашей территории сосредоточено порядка 40 процентов мировых природных богатств. А население – это лишь 2 процента от жителей Земли. Смысл сложившейся ситуации очевиден. Не реализовав масштабный, долгосрочный проект демографического развития, наращивания человеческого потенциала, освоения своих территорий, мы рискуем превратиться в глобальном смысле в „пустое пространство“, судьба которого будет решаться не нами».

Это и будет конечной ценой, которую Россия заплатит за многовековое неуемное стремление к захвату все новых территорий, не считаясь с людскими потерями. Получите и распишитесь: огромная, богатая природными ресурсами, но пустая людьми территория. Никакие паллиативные меры, предложенные Путиным, существенно изменить ситуацию уже не смогут.

Но, судя по последним событиям, Путин урок все же не усвоил…

И что еще заслуживает особого внимания в последней из приведенных здесь статей Янова, так это отмеченный им «регулярный ритм самодержавного политического процесса». По крайней мере, начиная с царствования Павла I, неуклонно наблюдается чередование периодов реакции и оттепели. Ничего удивительного: когда становится очевидным, что «так жить нельзя», наступает оттепель; когда жизнь становится немного приемлемой, «московитство» спохватывается и снова загоняет страну в деспотизм.

Вы спросите, когда в России наступит очередная оттепель. Рискну высказать прогноз: лет через пять, когда в Европу хлынет поток дешевого сланцевого газа.

Израиль Зайдман