Глава 3. К ТОРЖЕСТВЕННОМУ МАРШУ

Мероприятия на «арене Луитпольда» были статичными, движения в них было немного. Когда Гитлер шествовал к памятнику по 18-метровой полосе, вымощенной гранитными плитами, эсэсовцы, выстроенные по обе стороны этой полосы, стояли по стойке «смирно». По этой же полосе маршировали знаменосцы. В фильме «Триумф воли» это эффектно снято: две знамённые реки обтекают трибуну, на которой стоит Гитлер, устремив взор куда-то вдаль (наверное, чтобы не смотреть на фабричную трубу). Но маршировать вдоль трибун устройство арены не позволяло – и для Гитлера это было весьма существенным недостатком. Он считал парады важнейшим политическим инструментом национал-социализма и не уставал повторять: «Не уяснив этого, невозможно понять смысл нашей архитектуры». Таким образом, кроме арены, Гитлеру требовалось место для торжественных маршей.

Такое место нашлось буквально в километре от «арены Луитпольда». Это большое, почти квадратное (примерно 400 х 400 м) поле, которое было названо именем графа Цеппелина – в 1909 г. пионер немецкого воздухоплавания совершил здесь посадку на своём дирижабле LZ6. «Поле Цеппелина» идеально подходило для проведения парадов и уже в 1933 г. здесь маршировали участники съезда НСДАП – пока ещё перед импровизированными деревянными трибунами, над которыми возвышался огромный (размах крыльев – 30 м!) фанерный орёл со свастикой в лапах. Он был наскоро сооружён под руководством 28-летнего архитектора Альберта Шпеера, прибывшего из Берлина для оформления съезда. Его послал в Нюрнберг гауляйтер Берлина Геббельс, который незадолго перед этим занимался украшением столицы перед первомайским праздником. Осмотрев сделанное, Шпеер вздохнул: «Как на сельской ярмарке». Задетый за живое Геббельс обиженно бросил: «А кто вам мешает? Вот в Нюрнберге будет съезд – поезжайте туда и постарайтесь сделать лучше». Молодой и честолюбивый архитектор постарался. Всё сделанное им понравилось Гитлеру – в том числе и тот самый орёл, который оказался не только импозантным, но и устойчивым (многие опасались, что он рухнет). Так началось восхождение Шпеера. Через год он уже стал «личным архитектором» Гитлера, представив ему перспективный план строительства съездовского комплекса.

В план Шпеера входило также преобразование «поля Цеппелина» (название решили сохранить). В 1934 г. началось сооружение трибун вокруг будущей площади. С трёх её сторон были построены трибуны для зрителей. Основу их конструкции составляли 34 каменные башни, в которых были устроены входные тоннели и туалеты, а наверху были площадки для установки знамён. Между башнями располагались секции сидений.

Всё это сооружение напоминало крепостную стену – но стена была разомкнутой, т.к. четвёртую, восточную трибуну отодвинули, так что между ней и разомкнутым квадратом образовалась полоса шириной 50 метров.

Именно по ней и маршировали парадные колонны во время съезда – в «день трудовой повинности» и в «день политических руководителей». Здесь же проходил военный парад и показные учения в «день Вермахта», а на квадратном поле перед трибунами проводились массовые гимнастические упражнения и танцы в «день общности».

Эта трибуна, строительство которой было закончено в 1937 г., являлась самой выдающейся частью комплекса. За образец Шпеер взял знаменитый Пергамский алтарь, созданный в Малой Азии во 2 в. до н.э. Трибуна длиной 370 м, облицованная местным светлым камнем – известняком с вкраплениями кварца, имела массивную ступенчатую среднюю часть, несколько вынесенную вперёд и возвышавшуюся над сидениями. Их ряды завершались по бокам массивными пилонами, а сзади были установлены колоннады той же высоты (20 м), что и средняя часть трибуны, на которой был расположен ораторский подиум, вознесённый на 10-метровую высоту. Это было место, где, как первосвященник в «святая святых» храма, стоял Гитлер, и в отношении него действовало главное правило нацистской архитектуры: «Места, где стоит фюрер, должны быть особо выделены». Разумеется, с дальних трибун, т.е. с расстояния почти 400 м, зрители не могли разглядеть Гитлера, и он в одной из своих речей специально об этом сказал: «Не каждый видит меня, и не каждого могу видеть я. Но я чувствую каждого из вас, и каждый из вас чувствует меня».

Для того, чтобы «подогреть» чувства участников съезда, Шпеер обильно украшал свои постройки знамёнами, которые стали неотъемлемой частью архитектуры Третьего рейха. Кроме того, средняя часть «трибуны Цеппелина» была увенчана огромной позолоченной свастикой в лавровом венке, и на боковых пилонах были установлены гигантские чаши, в которых горел огонь во время съездовских парадов. А в 1936 г. Шпеер придумал для ночного парада «политических руководителей» нечто особенное. По периметру трибун он установил 150 мощных зенитных прожекторов, направленных в небо. Когда в темноте эти прожекторы, расставленные с интервалом 12 м, включались, вся «поляна Цеппелина» оказывалась в кольце световых столбов, похожих на колонны гигантского храма, где-то в невообразимой высоте сходящиеся в сияющий купол. Это и был тот самый «Lichtdom» – «собор из лучей света», который было видно даже в Праге (320 км от Нюрнберга!). Восторгу же тех, кто находился внутри этого «собора», не было предела. Не зря Шпеер до конца жизни (он умер 1 сентября 1981 г., от кровоизлияния в мозг) особенно гордился этим своим изобретением, гораздо больше, чем всем тем, что было построено по его проектам...

...Альберт Шпеер всегда питал слабость к колоссальным сооружениям. В своих «Воспоминаниях» он написал: «Я был готов, как Фауст, продать душу за такое – и вот я нашёл своего Мефистофеля» (стр. 44). Под Мефистофелем, понятно, он имел в виду Гитлера, который считал себя крупным специалистом в области архитектуры и мог сутками просиживать вместе со Шпеером над макетами «воплощённых в камне слов фюрера», как тогдашняя немецкая пресса называла планируемые сооружения. По замыслу Шпеера, они должны были быть такими, чтобы даже их руины производили гордое и величественное впечатление. Гитлер вполне разделял этот замысел. «Даже если голос нашего движения когда-нибудь смолкнет, – говорил он, – построенное нами ещё долго будет приводить в восхищение потомков»...

Для Шпеера жизнь сложилась так, что ему пришлось отойти от «чистой» архитектуры. Назначенный в 1937 г. «генеральным строительным инспектором», т.е. главным строителем Третьего рейха, он был вынужден заниматься главным образом организационными делами, к которым обнаружил незаурядные способности. Неумолимая логика войны привела его в 1942 г. на пост министра вооружений Германии, а в 1945 г. – на скамью подсудимых в Нюрнберге. Как и всю остальную гитлеровскую верхушку, Шпеера судили за преступления против человечности, прежде всего – за использование пленных для работы на военных заводах. Шпеер как министр знал о жестоком обращении с пленными, о массовой их гибели от голода, пыток и непосильного труда. Его министерство также курировало строительство и оснащение «фабрик смерти» – нацистских лагерей уничтожения. Однако шпееровские адвокаты сумели найти смягчающие обстоятельства для своего подзащитного. Трибуналу были представлены документы, показывающие, как Шпеер пытался облегчить участь военнопленных, прежде всего британских и французских, работавших на военных заводах. Шпеер сумел убедить судей, что о самых чудовищных преступлениях гитлеризма, таких, как массовое уничтожение евреев, он не был информирован. Кроме того, он весьма достойно вёл себя на суде – из всех подсудимых только Шпеер полностью признал вину, как свою личную, так и общую вину нацистского руководства. Всё это вместе взятое спасло его от петли – судьи, голосовавшие за смертную казнь, оказались в меньшинстве.

Шпеера приговорили к 20-летнему тюремному заключению, которое он полностью отбыл в берлинской тюрьме Шпандау. Ещё сидя за решёткой, он начал писать мемуары, потихоньку передавая написанное жене, которая приходила к нему на свидания. Выйдя в 1966 г. на свободу, он уехал в Хайдельберг, где у него была вилла, доставшаяся от отца. Там он закончил работу над своими воспоминаниями, которые вышли в конце 60-х – начале 70-х годов и пользовались большим успехом у читателей во всём мире. Шпеера стали приглашать на публичные выступления, брать у него интервью. Он полно и подробно описывал гитлеровское государство, решительно и безоговорочно осуждал нацизм, признавая свою вину и вину своего поколения – а также мягко и ненавязчиво рассказывал о «хорошем нацисте» Шпеере, который смог остаться приличным человеком, даже служа бесчеловечному режиму.

Сегодня историкам известно гораздо больше – и об истинной осведомлённости Шпеера в отношении гитлеровских планов, и о его личном участии в преступных акциях нацистов. Имей тогда Нюрнбергский трибунал эти сведения – Шпеера скорее всего повесили бы. Но в те послевоенные годы ему удалось создать образ человека, который просто хорошо работал – и когда строил исполинские сооружения, которые должны были пережить тысячелетия, и когда отлаживал немецкую военную промышленность, которой восхищался весь мир. Собственная семья тоже не считала Шпеера преступником. Жизнь всех его шестерых детей, родившихся между 1934 и 1942 г., сложилась вполне благополучно, старший сын, Альберт, стал известным архитектором – в его лице в архитектуру пришло четвёртое поколение Шпееров. Финансовых проблем у семьи не было, доходы от шпееровских книг и лекций позволяли не бедствовать. На склоне лет Шпеер пережил даже «вторую молодость» – роман с некоей жительницей Лондона, которая и вызвала врачей в тот номер лондонской гостиницы, где закончилась жизнь «личного архитектора фюрера»...

...Не знаю, надеялся ли Шпеер в конце своей жизни, что жители Нюрнберга будут восхищаться его постройками 40-летней давности. Но в послевоенном Нюрнберге хотели в основном одного – по возможности убрать с глаз долой то, что можно было убрать. Начали, разумеется, со свастики на шпееровской трибуне – американцы взорвали её 20 апреля 1945 г., сразу после взятия Нюрнберга, кадры кинохроники, зафиксировавшие этот взрыв, обошли весь мир. В 1967 г. взорвали колоннаду на трибуне, отчего сразу стала выделяться угловатая средняя часть, с которой удалили ораторский пульт Гитлера, оставив лишь площадку, на которой он стоял. Боковые пилоны также наполовину укоротили, убрав с них шестиметровые чаши для огня. Одну из них оставили здесь же – внутри средней части трибуны есть просторный зал, за отделку потолка прозванный «золотым». Этот зал предназначался для отдыха наиболее почётных гостей, присутствовавших на парадах, а с 1984 г. в нём размещалась предшественница нынешнего «Документационного центра» – выставка «Очарование и насилие», рассказывавшая о нацистских съездах. Вот в качестве экспоната выставки чаша с трибуны и оказалась в «Золотом зале». А для второй чаши было найдено ещё более мирное применение – она стала «лягушатником», в котором плещутся самые маленькие посетители бассейна при городском стадионе. Стадион этот, существующий с 1928 г., был в 1993 г. подвергнут капитальной реконструкции, и сегодня ничто не напоминает ту арену, на которой Гитлер в «день Гитлерюгенда» приветствовал восторженную молодёжь.

... Городской стадион хорошо виден со шпееровской трибуны, которая и в урезанном виде активно используется – тут проводятся рок-концерты, автогонки, а когда их нет, доступ к ней свободен и мне никто не мешает забраться на возвышение, где когда-то стоял Гитлер. Отсюда хорошо видна часть «поля Цеппелина», окружённая тремя трибунами с башнями. Вся территория сегодня обнесена забором, закрывающим доступ внутрь, и трибуны потихоньку разрушаются – они больше никому не нужны. Смотрю на эти полуруины и думаю – где то величие, которого добивались их строители? Я, конечно, дилетант в архитектуре, но сейчас, когда вокруг трибуны пусто, она для меня выглядит уныло и совершенно не величественно. Величие ей придавали именно торжественные марши, с их флагами, языками пламени, лучами прожекторов, но прежде всего – десятки тысяч людей, приходивших сюда взглянуть на своего фюрера. Он-то считал, что немцы будут, по-современному говоря, энергетически подпитываться от этих каменных исполинов, наполняясь гордостью за Германию. Но мне кажется, что канал работал и в обратную сторону – каменные исполины подпитывались энергией от людских масс, от их восторга и того счастья, которое, как пел Александр Галич, «не в том, что один за всех, а в том, что все, как один».

Эта энергия превратила съездовские постройки в нечто большее, чем просто памятники эпохе. Во всяком случае, в Нюрнберге поняли, что окончательно уничтожить их не удастся, и стали делать всё возможное для того, чтобы сковать их, не дать вырваться наружу злой энергии, которую они накопили. В предыдущей главе уже говорилось, как в этом помогает музыка. В следующей главе мы на примере «Документационного центра» подробно разберём, как в сегодняшнем Нюрнберге работают с прошлым. Но суть проста – сюда должны приходить люди, не желающие становиться массой. Люди, помнящие свою историю, и знающие – каменные чудовища, которые сейчас лежат в анабиозе, очнутся, если здесь произнесут «Хайль!» в чей-то персональный адрес...

Глава 4. НЕДОСТРОЕННЫЕ ГИГАНТЫ

Трибуна, описанная в предыдущей главе, отнюдь не была вершиной архитектурной фантазии Гитлера. Для основной части съездовского комплекса он запланировал сооружения поистине великанские. Они должны были разместиться на обширной пустоши, к которой с севера примыкала «арена Луитпольда», а её восточную оконечность составляло «поле Цеппелина». В северной части этой пустоши расположен большой водоём искусственного происхождения, который немцы называют Dutzendteich – Камышовый пруд. Заложили его, как считают историки, ещё в 13 веке, запрудив несколько мелких речушек, которые протекали в здешних краях, принадлежавших богатому нюрнбергскому семейству Вальдштромер.

В окрестностях города существовала целая система таких прудов-садков, предназначенных для разведения рыбы. Средневековый Нюрнберг очень серьёзно заботился о том, чтобы горожанам хватало продуктов, и рыбные садки были частью городской «продовольственной программы». В 1495 г. Камышовый пруд был выкуплен городом у прежних владельцев. Водоём привели в порядок, поделив его на части специальными плотинами, и в результате возникла целая система прудов различной величины. Их число и размеры постоянно менялись, так что сегодня многие считают, что это многообразие отражено в названии прудов: Dutzend по-немецки «дюжина». На самом деле прудов тут никогда не было больше восьми, а их название – это трансформировавшееся старонемецкое слово Dutze, «камыш».

Рыбная ловля в этих местах продолжалась до 1873 г. Поскольку Камышовый пруд был городской собственностью, рыбу вылавливали организованно и улов распределяли «по спискам». Излишки доставались зрителям, в которых недостатка не было. Но публику сюда приманивала не только свежая рыбка – в 19 в. у жителей Нюрнберга пользовался всё большей популярностью загородный отдых, для которого лесистая местность возле Камышового пруда подходила как нельзя лучше. Уже в 1826 г. горожане катались здесь на лодках, а зимой, по замёрзшему пруду – на коньках. В 1870 г. здесь появилась железнодорожная станция, а в 1896 г. – остановка электрического трамвая, на котором за полчаса можно было доехать до центра города.

К 1906 г., когда открылась Баварская выставка, здесь уже был настоящий парк – с лодочной станцией, кафе, ресторанами, освещённой набережной с гирляндами цветных огоньков, отражавшихся в воде. Такими же гирляндами были украшены гондолы, скользившие по озеру под музыку ресторанных оркестров. А во время выставки на пруду был построен настоящий маяк, придавший всему пейзажу некий приморский аромат, которому совершенно не мешала дымившая неподалёку фабрика...

Вот в этом-то романтическом уголке и должен был, по замыслу нацистов, возникнуть грандиозный съездовский комплекс. В качестве его архитектурной оси «север-юг» была запланирована вымощенная гранитными плитами полоса шириной 40 м и длиной два километра, направленная точно на нюрнбергский Бург – старинный замок германских императоров. Немецкое название этого сооружения – Große Straße – часто переводят как «Великая улица», но мне кажется более подходящим перевод «Большая дорога», т.к. к гитлеровским завоевателям мира отлично подходило словосочетание «бандиты с большой дороги».

Символично, что коричневые колонны впервые должны были маршировать здесь на «Съезде мира» 1939 г. Хотя он, как известно, не состоялся, но дорога, идеально приспособленная для маршировки, была построена к его началу. Гранитным плитам специально придали шероховатость, чтобы на них не скользили подкованные сапоги. Стыки плит представляли собой идеальные прямые, по которым легко было равняться марширующим колоннам. Даже размер плиты точно соответствовал двум строевым шагам – всё для удобства тех, кто тут будет, как говорят в армии, «рубить строевым».

Северную оконечность «Большой дороги» планировалось отметить двумя высокими колоннами, как бы обозначавшими вход на площадь перед «Выставочным залом», больше всего напоминавшим непомерно растянутую триумфальную арку. Это здание своим фасадом выходило на большую улицу (сегодняшняя Bayernstrasse), отделявшую «арену Луитпольда» от строящегося съездовского комплекса. «Выставочный зал» и колонны существовали только на бумаге, их строительство даже не было начато – а вот площадь перед залом успели создать, для чего пришлось значительно уменьшить размеры Камышового пруда, который «Большая дорога» разделила на два – Большой, в восточной части, и Малый, в западной. В результате вновь возникший Малый пруд и построенная «Большая дорога» как бы огородили часть пустоши, простиравшейся на юго-запад. Именно на ней в 1937 г. было начато строительство Немецкого стадиона.

Сказать, что этот стадион должен был стать самым большим спортивным сооружением в мировой истории – значит не сказать ничего. Только сравнения помогут понять, что же задумывал автор проекта Шпеер. Например, самый большой стадион планеты, «Маракана» в Рио-де-Жанейро, вмещает 180 тыс. зрителей. Немецкий стадион был рассчитан на 400 тыс. – и мог бы вместить гораздо больше. Его полукилометровая подкова, образованная трибунами, упиралась в невысокую площадку, ступени от которой спускались к «Большой дороге». Эта «площадка», на которой мог бы свободно расположиться сегодняшний нюрнбергский стадион на 40 тыс. зрителей, была предназначена не для публики – во время национал-социалистических мероприятий на ней должны были размещаться знамёна и штандарты. Под стать гигантским размерам стадиона были и его трибуны.

Чтобы выбрать оптимальный наклон, соответствующий их 82-метровой высоте, теоретических расчётов было недостаточно. Поэтому во франконском посёлке Оберклаузен (40 км к востоку от Нюрнберга) построили модель трибуны в натуральную величину. Выяснилось, что зрителям, сидящим на верхних рядах (на высоте 27-этажного дома!), потребуются специальные очки, чтобы разглядеть происходящее внизу. Ещё одна деталь. В предыдущей главе упоминались шестиметровые чаши для огня на «трибуне Цеппелина». Для Немецкого стадиона была запланирована установка точно таких же чаш по всей верхней кромке трибун. В масштабах стадиона эти чаши, в которых могут купаться дети, выглядят небольшими зубчиками на подковообразной стене.

Многие задавались тогда вопросом – зачем нужен такой стадион? Для каких видов спорта пригодна арена, которая в восемь раз больше футбольного поля? Когда Шпеер задал этот вопрос Гитлеру, указав на то, что стадион не соответствует олимпийским стандартам, Гитлер отмахнулся: «Когда здесь будут проходить Олимпийские игры, стандарты будем определять уже мы». Но вообще-то нацисты собирались проводить здесь не Олимпийские, а «национал-социалистические военно-спортивные» игры. В их программу должны были входить такие виды спорта, как преодоление штурмовой полосы (в том числе водных преград), стрельба, метание гранат на точность и дальность, а также ряд похожих дисциплин, как нельзя лучше показывавших нацистское «миролюбие». Все спортсмены должны были выступать, одетые в форму германской армии. Логично – яркие спортивные костюмы, привычные для нашего времени, на тех «играх» были бы неуместны...

До начала войны строители успели лишь вырыть гигантский котлован глубиной в 10 м. Точнее, два котлована – при рытье первого наткнулись на подземный ключ и пришлось рыть новый котлован, несколько севернее. После того, как строительные работы были прекращены, оба котлована постепенно заполнились водой, но после окончания войны южный котлован использовался как гигантская помойная яма – сюда сбрасывали всё, что осталось от Нюрнберга, превращённого в руины. В результате к началу 60-х годов на месте ямы возник большой холм, в настоящее время уже поросший кустарником и невысокими деревьями. Никто не знает точно, что скрывается в его чреве, кроме битого камня и городского мусора. Однако есть подозрения, что этот мусор содержал ядовитые вещества, и они постепенно просачивались в воду, заполняющую северный котлован, который после войны превратился в небольшое озеро. В Нюрнберге его называют Silbersee, «Серебряное озеро».

Возможно, озеро получило своё название из-за того, что при соответствующем освещении поверхность воды выглядит как серебряное зеркало. Это объясняется наличием в озере глубинного, более холодного и плотного слоя с повышенным содержанием сероводорода и других ядов. Когда сильный ветер нагоняет волну, газ с неприятным запахом просачивается на поверхность. Кроме того, в больших дозах он парализует нервную систему, так что человек, погрузившийся в это озеро, рискует жизнью – после войны здесь погибло около 50 купальщиков, и сегодня купание в озере категорически запрещено. Однако в тихую погоду поверхностный слой воды служит надёжной защитой, поэтому на берегах озера, обильно поросших камышом, вполне уютно чувствуют себя птицы. Люди тоже охотно приходят сюда отдохнуть – просторную поляну между Серебряным озером и Малым Камышовым прудом жители Нюрнберга давно облюбовали для пикников...

...Вся эта территория хорошо видна с насыпи, которая начинается прямо от Bayernstrasse и тянется вдоль «Большой дороги» метров на 100. Эта насыпь скрывает под собой гигантские гранитные блоки, заготовленные для строительства стадиона – после войны их просто засыпали землёй. Забираюсь наверх, смотрю в сторону озера и пытаюсь на этом месте вообразить стадион. Его модель я помню очень хорошо, но не получается совместить её ни с озером, ни с холмом, ни с людьми, уютно устроившимися на поляне – погода как раз для отдыха. Каменное чудовище как бы придавливает всё это, стирает с лица земли, люди рядом с ним не видны вообще... Отворачиваюсь, смотрю направо, в сторону большого пустыря, поросшего кустарником, сквозь который тут и там проглядывают остатки каких-то строений.

На этом месте с 1912 г. располагался нюрнбергский зоопарк – и как раз его я могу себе представить очень живо! Правда, не потому, что воображение хорошее, а потому, что видел старую открытку с планом зоопарка...

Вот этот холм с кое-где сохранившимися каменными ступенями – всё, что осталось от искусственной горы, которая была построена, чтобы серны и архары чувствовали себя в своей стихии. Под фотографией написано, что в 1928 г. эта гора обрушилась, пострадали ли при этом животные – не упоминается... Вон те неглубокие котлованы – это были пруды, их тут было четыре, а два потом засыпали. В них гнездились в основном водоплавающие пернатые, а в дальнем углу, наверное, жили морские котики, судя по бетонному остову, торчащему из земли – это для них было сделано лежбище... А небольшая поляна, где сейчас бегает какая-то лохматая собака, была аллеей, на которой стояли клетки с попугаями. Те, кто приходили в этот зоопарк ещё детьми, чаще всего вспоминают именно пёстрых попугаев...

В 1939 г. зоопарк переехал на новое место – в живописный район Schmausenbuck на восточной окраине Нюрнберга. Новый зоопарк был более просторным, а также более комфортабельным для его обитателей – город не был стеснён в средствах, строительство щедро финансировалось из Берлина. На освободившейся территории не планировалось никаких построек – просто зоопарк, с точки зрения Гитлера, совершенно не вписывался в съездовский комплекс. Разумеется, имела место забота о животных – им было бы неуютно рядом с огромной стройкой. Но я почему-то вообразил, как мальчишки из «Гитлерюгенда» тайком убегали бы со съездовских парадов в зоопарк, до которого рукой подать. Мне сразу же вспомнился советский фильм «Офицеры» – точнее, сцена из него, где лопоухий суворовец на строгий вопрос деда-генерала, что он делал в самовольной отлучке, потупившись, отвечает: «Бегемота смотрел»...

Двое из трёх бегемотов нюрнбергского зоопарка погибли в 1943 г., во время бомбёжки и вспыхнувшего пожара. Лишь бегемотиха по прозвищу «Гретель» догадалась нырнуть в бассейн и сидела там, пока не догорел её вольер. Правда, вода в бассейне нагрелась почти до кипения, но благодаря толстой шкуре бегемотиха выжила. А всего во время войны и сразу после неё погибли две трети обитателей зоопарка – кто от бомбёжек, кто от бескормицы, многих животных убили вырвавшиеся на волю военнопленные, дававшие таким образом выход своей ненависти ко всему немецкому. В послевоенные годы было постепенно отремонтировано всё разрушенное, восстановлено и даже значительно увеличено поголовье животных. Сегодня зоопарк Нюрнберга хорошо известен как в Германии, так и за её пределами. А то место, где он располагался до переезда, до сих пор пустует. Там нет даже информационных стендов, которые в изобилии расставлены по всей территории бывшего съездовского комплекса...

Всем вышеописанным объектам в Нюрнберге постепенно нашли применение. Про котлован мы уже говорили, но для Немецкого стадиона успели, кроме того, положить часть фундамента. После войны его использовали для строительства Messe – ярмарочно-выставочного комплекса. Примыкающая к комплексу «Большая дорога» стала большой автомобильной парковкой, а по её свободным участкам молодёжь катается на роликах. Площадь, которая разделила надвое Камышовый пруд, дважды в год превращается в Луна-парк. Сюда привозят различные аттракционы – карусели, «американские горки», «колесо обозрения» – и устраивают двухнедельное народное гулянье. Этот праздник ещё в 1826 г. основал баварский король Людвиг I, и немцы традициям не изменяют. А настоящие проблемы у Нюрнберга возникли с использованием ещё одного недостроенного гиганта – «Нового зала конгрессов», заложенного в 1935 г.

Этот зал должен был заменить старый «Зал конгрессов» на «Арене Луитпольда». Место для строительства было выбрано в северной части Большого Камышового пруда, на почти прямоугольной площади, один из углов которой, как полуостров, входит в пруд. Именно на этом углу стоял маяк, построенный в 1906 г. для Баварской выставки. В 1936 г. его снесли, чтобы освободить место для строительства, и к началу войны была возведена громадная «подкова», по размерам в полтора раза превышающая римский Колизей. Она представляла из себя трёхъярусный кольцевой коридор 40-метровой высоты, опоясывавший зрительный зал на 50 тыс. мест, который должен был разместиться внутри «подковы». Её концы упирались в два больших здания-холла несколько меньшей высоты. Между этими двумя зданиями на входе в зал было запланировано ещё и третье, как бы вдвинутое в них. Архитекторы долго не могли выбрать конструкцию крыши для всего гигантского сооружения. В конце концов был спроектирован выпуклый безопорный купол с застеклённой вершиной, увеличивавший общую высоту зала, в котором, по словам Гитлера, «должен ежегодно собираться цвет национал-социалистического движения», до 70 м.

Именно зал, в котором Гитлер должен был произносить важнейшие речи, придавал смысл всему сооружению. Разумеется, после войны не поднимался вопрос о том, чтобы достроить этот «Колизей», как его прозвали в Нюрнберге. А сама «подкова», ничем не прикрытая, представляла собой некий строительный курьёз, сочетавший в себе монументальность с никчёмностью, чудовищные внешние размеры с ничтожностью внутренних объёмов, пригодных для использования. А как-то использовать это строение было необходимо, поскольку его снос был для города непосильной задачей. Недостатка в различных идеях в общем-то не было. В 1962 г. было предложено разместить стадион внутри «подковы», благо места хватало. Позднее появился ряд других проектов – большого торгового центра, садово-парковой выставки, предлагалось даже проложить дорогу, рассекающую «подкову» пополам. Но все эти проекты так и остались проектами. Один из двух холлов на входе заняла нюрнбергская филармония, некоторые помещения в кольцевых коридорах использовались как складские, но в целом «Колизей» был весьма обременительным наследством для городских властей.

Идея организации музея в «подкове», что называется, «витала в воздухе» и обсуждалась достаточно давно и активно. С 1984 г. в Нюрнберге действовала выставка под названием «Очарование и насилие», рассказывавшая о нюрнбергских съездах НСДАП. Её задача состояла в том, чтобы объяснить, какими способами нацисты сумели привлечь немцев на свою сторону, и показать, как они манипулировали сознанием людей, используя съездовские ритуалы. Выставка была постоянно действующей и располагалась во внутренних помещениях «трибуны Цеппелина», в том самом «Золотом зале», который упоминался в предыдущей главе. Там выставке было тесновато, и в 1994 г. городские власти приняли решение перенести её в «Колизей» – но сначала его надо было «разрядить», найти какое-то архитектурное решение, чтобы нейтрализовать то монументально-давящее впечатление, которое производил этот остаток Третьего рейха. Тем самым решалась очень важная задача – создать правильный настрой у тех, кто придёт на встречу с мрачным прошлым Германии.

Поэтому город Нюрнберг объявил международный конкурс на проект нового музея. В 1998 г. определился его победитель – австрийский архитектор Гюнтер Домениг. Его идея – проложить коридор-галерею сквозь «подкову». Эта галерея из стекла и стали выглядит как стрела, пробивающая каменную тушу. Впечатление строится на контрастах: стреловидные обводы неправильной формы – против тяжеловесной геометрии дуг и углов, серо-голубая лёгкость, подчёркнутая блестящими стёклами – против коричневой гранитной массы...

Функции выставки были расширены, она была дополнена специальным учебным центром, который должен был, взаимодействуя с соответствующими образовательными учреждениями и архивами, организовывать тематические семинары и экскурсии, прежде всего для молодого поколения. Новое учреждение получило название «Документационный центр». В 2001 г. он был в торжественной обстановке открыт тогдашним федеральным президентом Йоханнесом Рау. Представители церкви, выступавшие на открытии, выбрали для своих речей библейскую тему – слова Иисуса о том, что «камни возопиют». Но в этом музее говорят не только камни – к «старым» экспонатам добавилось множество новых, широко используются компьютерные технологии, например, потрясающая по качеству компьютерная анимация, «оживившая» Немецкий стадион.

Моё личное впечатление от выставки – всё сделано по-немецки скрупулёзно и очень честно. Экспозиция не ограничивается съездами – представлена практически вся история гитлеризма, от его зарождения в начале 20-х до Нюрнбергских процессов. Обилие фотоматериалов просто невероятное, есть даже фотоснимок газеты «Правда» 1936 г. с ехидной карикатурой про нюрнбергский съезд. Атмосфера тех лет воссоздана очень точно, однако окунуться в неё на эмоциональном уровне не выходит. Всё-таки наши знания о том времени образуют некий защитный барьер, делая восприятие чисто умозрительным.

Но один экспонат мой барьер всё-таки пробил. Это был предвыборный плакат НСДАП от 1932 г., когда нацистам до власти оставался буквально один шаг. В отличие от других плакатов этот – очень неброский. На сером фоне изображена толпа – серые одежды, серые лица, на которых написано безнадёжное отчаяние. И надпись крупными буквами: «Наша последняя надежда: ГИТЛЕР». Долго я стоял возле этого плаката. Конечно, в наши дни подобные приёмы хорошо известны – манипулирование сознанием, нейролингвистическое программирование, да и много ещё всякого напридумывали, чтобы не просто обманывать людей, но влезать к ним в души, как воришка забирается в карман прохожего. Однако в 1932 г. от такого ещё не умели защищаться...

...Если зайти со стороны пруда, то стеклянно-стальную стрелу не видно, и выглядит «подкова», как самый обычный амфитеатр, ничуть не более зловещий, чем римский Колизей. Это строение, конечно, здесь доминирует, видно его отовсюду, даже со смотровой площадки нюрнбергского Бурга, до которого по прямой километров шесть. Как-то я уже привык к этому «Колизею», к тому что он тут стоит и стоять будет. Но всё-таки хорошо, что его не достроили...

(продолжение следует)