История
Александр ЯНОВ
История русской идеи*
* Продолжение. Начало в № 2 – 6.
12. Катастрофа
По мере того, как приближаемся мы в этом цикле к роковым датам июля 1914 и февраля 1917, центральные вопросы нашей темы все усложняются. Поначалу, как мы помним, казалось, что у них лишь два аспекта – военный и политический, теперь мы видим, как отчетливо раздваивается сам их политический аспект. Если в первой его части, до июля 14-го, все, в конечном счете, зависело от решения царя, то во второй – после его отречения – решали дело сменявшие друг друга Временные правительства.
И потому завершить цикл этим очерком мы, увы, не сможем. И здесь поговорим лишь
о том, что предшествовало царскому Манифесту 19 июля (1 августа) 1914 года,
которым, ссылаясь на свои «исторические заветы», Россия объявила, что
будучи «единой по вере и крови со славянскими народами, она вынуждена
перевести флот и армию на военное положение». Другими словами, вступила
в войну, которая иначе, чем катастрофой, закончиться для нее не могла.
Предварим мы этот разговор лишь двумя парадоксальными, скажем так,
соображениями. Во-первых, «Тринадцатый год кончился для России, –
вспоминал впоследствии П.Н. Милюков, – рядом неудач в балканской
политике. Казалось, Россия уходила [c Балкан] и уходила сознательно, сознавая
свое бессилие поддержать своих старых клиентов своим оружием или своей моральной
силой. Но прошла только половина четырнадцатого года и с тех же Балкан раздался
сигнал, побудивший правителей России вспомнить про ее старую, уже отыгранную
роль – и вернуться к ней, несмотря на очевидный риск вместо
могущественной защиты балканских единоверцев оказаться во вторых рядах
защитников европейской политики, ей чуждых».
Едва ли найдется читатель, сколь угодно антибольшевистски настроенный, который
объяснил бы этот неожиданный и на первый взгляд вполне безумный поворот
в политике России происками Ленина и большевиков, влияние которых на принятие
решений было тогда примерно равно влиянию на сегодняшнюю политику, скажем,
Лимонова и его национал-большевиков, т.е. нулю. Но если не они, то кто? Ну,
буквально же никого не остается, кроме панславистской камарильи в царской
«номенклатуре», поддержанной мощным напором «патриотической» истерии в прессе
и в коридорах Думы.
Вот я и говорю, что теоретически остановить вступление России в самоубийственную
для нее войну можно было: воевали в ту пору за племенные и конфессиональные
интересы разве что африканские племена и в этом смысле царский Манифест лишь
продемонстрировал немыслимую в тогдашней Европе африканскую отсталость России.
Но на практике – без сильного лидера «партии мира» и альтернативной
рациональной стратегии – сопротивляться истерии оказалось бесполезно.
К тому же выводу приводит и второй парадокс. Я имею в виду, что достаточно было
в России и здравомыслящих, т.е. не затронутых истерией людей, и не молчали они
и писали, что дело идет к катастрофе, и даже предлагали более или менее
серьезные планы остановить ее вступление в войну (мы еще поговорим о них
подробно) – но услышать их оказалось некому. Так же, как не услышали
Герцена за шумом, визгом и яростью одной из предыдущих «патриотических» истерий
в 1863 году.
«Для нас, людей, не потерявших человеческого здравого смысла, одно было ясно –
записывала в „Петербургском дневнике“ Зинаида Гиппиус, –
война для России не может кончиться естественно; раньше конца ее –
будет революция. Это предчувствие, более – это знание разделяли с нами
многие». Ужасное и всем нам странно знакомое ощущение, когда
предчувствуешь, знаешь, что твоя страна, и ты вместе с ней, катится в пропасть –
и ничего не можешь сделать, чтобы ее остановить. Ну, что сделали бы в такой
ситуации вы, читатель?
Самым пронзительным из этих предчувствий был знаменитый меморандум бывшего
министра внутренних дел Петра Дурново, предсказавший конец войны в таких
деталях, что историки уверены: не будь он извлечен из царского архива после
февральской революции, его непременно сочли бы апокрифом, т.е. подделкой,
написанной задним числом. А ведь вручен был этот меморандум царю еще
за 4 месяца до рокового июля. Не прочитал? Или, еще хуже, прочитав, не понял,
что читает приговор себе, свой семье и династии? И, что важнее, стране?
О планах спасения России
Основных попыток предотвратить вовлечение России в европейский конфликт я вижу
три. Самым нереалистичным, хотя и необыкновенно дальновидным, было предложение
Сергея Витте. Согласно ему, России следовало стать посредницей при создании
Континентального союза, в основе которого лежало бы примирение между Францией
и Германией, чего-то вроде будущего ЕС. Увы, полстолетия и две кровавых мировых
войны понадобились европейским политикам прежде, чем созрели они для этой идеи.
В начале ХХ века она повисла в воздухе.
Вторую попытку сделал П.Н. Милюков. Еще в 1908 году во время своего
балканского турне он убедился, что Сербия готова спровоцировать европейскую
войну. Общение с молодыми сербскими военными позволило ему сделать два
главных вывода. Во-первых, что «эта молодежь совершенно не считается
с русской дипломатией». Во вторых, что «рассчитывая на собственные силы,
она чрезвычайно их преувеличивает. Ожидание войны с Австрией переходило здесь
в нетерпеливую готовность сразиться, и успех казался легким и несомненным. Это
настроение казалось настолько всеобщим и бесспорным, что входить в пререкания
на эти темы было совершенно бесполезно».
Павел Милюков
Попросту говоря, сербы сорвались с цепи. У них был свой имперский проект –
Великая Сербия. И когда понадобилось для этого расчленить единокровную
и единоплеменную Болгарию – они без колебаний в 1913 году ее расчленили.
В союзе с турками, между прочим, с которыми еще в 1912-м воевали. Как доносил
русский военный атташе в Афинах П.П. Гудим-Левкович, «разгром Болгарии
коалицией Сербии, Турции, Греции и Румынии, т.е. славянской державы –
коалицией неславянских элементов с помощью ослепленной мелкими интересами
и близорукостью Сербии, рассматривается здесь как полное крушение политики
России на Балканах, о чем говорят даже мне, русскому, с легкой усмешкой
и злорадством».
А если понадобится завтра сербам расчленить для своих целей Австро-Венгрию, как
намеревались сербские военные, то уж перед этим они заведомо не остановятся.
Поэтому единственной возможностью уберечь Россию от вовлечения в европейский
конфликт перед лицом отвязанной Сербии представлялась Милюкову «локализация
конфликта», что в переводе с дипломатического на русский означало предоставить
Сербию ее судьбе. Обосновал он свое предложение так: «Балканские народности
показали себя самостоятельными не только в борьбе за освобождение, но и в борьбе
между собою. С этих пор с России снята обуза об интересах славянства. Каждое
славянское государство идет теперь своим путем и охраняет свои интересы.
Россия тоже должна руководиться своими интересами. Воевать из-за славян Россия
не должна».
Все, казалось бы, логично. И Сербия даже не названа по имени. Но шторм
в «патриотической» прессе грянул девятибалльный. Панслависты были вне себя.
Милюков чуть было не потерял свою газету «Речь». Пришлось отступать. Далеко.
Короче, повторил Милюков судьбу Сухомлинова, переменившего, как мы помним,
в аналогичной ситуации фронт за год до него. Третья попытка удержать Россию на
краю была (или могла быть) намного более серьезной и требует отдельного
обсуждения.
Ошибка Столыпина
Нет сомнения, что здравомыслящая часть высшей петербургской «номенклатуры» была согласна с Милюковым. Столыпин не раз публично заявлял, что «наша внутренняя ситуация не позволяет нам вести агрессивную политику». С еще большей экспрессией поддерживал его министр иностранных дел Извольский: «Пора положить конец фантастическим планам имперской экспансии». И уж во всяком случае вступаться за отвязанную Сербию было для России, как все понимали, смерти подобно. Ведь за спиной Австро-Венгрии, которую отчаянно провоцировали сербы, стояла европейская сверхдержава Германия. Но и не вступаться за них перед лицом бешеной «патриотической» истерии могло означать политическую смерть, как на собственной шкуре испытали в 1912 году Сухомлинов, а в 1913-м Милюков. Вот перед какой страшной головоломкой поставила предвоенную «номенклатуру» царствовавшая в тогдашней России очередная ипостась славянофильства, панславизм.
Единственным человеком, чья репутация спасителя России могла противостоять
панславистскому шторму, был Столыпин. Во всяком случае в 1908 году – пока
страх перед революцией еще не окончательно развеялся в «номенклатурных» сердцах.
И тут совершил он решающую ошибку: он недооценил опасность. Отчасти потому, что
внешняя политика вообще мало его занимала. От нее требовал он лишь одного –
мира. По крайней мере, на те два десятилетия, что нужны были ему для радикальной
«перестройки» России. Его увлеченность своей крестьянской реформой понятна.
Но простительно ли было Председателю совета министров империи не обращать
внимания на растущую напряженность в Европе, на отвязанность Сербии
и националистическую истерию в России? На то, от чего с ума сходил его
собственный министр иностранных дел? На то, что один неосторожный шаг Сербии –
а Россия, как мы знаем, удержать ее от такого шага не могла – и камня
на камне не осталось бы от всей его «Перестройки»? И достаточно ли было для
того, чтоб ее спасти, делать время от времени антивоенные заявления?
На самом деле требовалась столь же радикальная переориентации внешнеполитической
стратегии России, какую предпринял он в политике внутренней. И для этого
следовало создать столь же квалифицированную команду, какую создал Столыпин для
крестьянской реформы. Днем с огнем искать людей, способных предложить
принципиально новые идеи. Ничего этого, увы, Столыпин не сделал. Самонадеянность
подвела, Не понимал, что для царя и его окружения он всего лишь мавр, которого
вышвырнут, едва убедятся, что он свое дело сделал. Не понимал, что время, короче
говоря, работает против него и надо спешить.
Так или иначе, сильную внешнеполитическую команду Столыпин после себя
не оставил, «людей с идеями» не нашел. И это особенно обидно, потому, что
и ходить далеко для этого не нужно было.
Человек, предлагавший своего рода ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЙ ЭКВИВАЛЕНТ столыпинской реформы, был под боком, в его собственном МИДе, лишь двумя ступенями ниже министра.
План Розена
К сожалению, узнали мы об этом слишком поздно. Узнали из мемуаров Р.Р. Розена,
изданных в 1922 году в эмиграции в Лондоне. Розен, кадровый русский дипломат,
бывший посол в Японии, исходил из того, что первоочередной задачей внешней
политики столыпинской России было «отвязаться» от союзов, навязанных России
контрреформой Александра III и способных втянуть ее в ненужную ей и непосильную
для нее войну, – как от «рокового альянса» с Францией, так
и от обязательств перед Сербией. И объяснял, как это сделать. Цинично,
но в рамках тогдашней международной этики.
Розен понимал, что в обозримой перспективе идея Витте вполне бесполезна, но для
того, чтобы «отвязаться» от Франции, она была превосходна. Заведомый отказ
Франции присоединиться к Континентальному союзу, предложенному Россией, мог быть
истолкован как отказ от сотрудничества и разрыв обязательств по альянсу. Сложнее
было с Сербией, но и тут можно было рассчитывать на могущественную союзницу,
императрицу. Фанатическая роялистка, она никогда не простила сербам убийство
короля Александра Обреновича и королевы Драги в ходе государственного переворота
1903 года.
Барон Розен
Да и счет предательствам, который Россия могла предъявить Сербии, был
устрашающим. Начиная с того, что, присоединившись к Австрии на Берлинском
конгрессе 1878 года, Сербия отняла у России все плоды ее победы в Балканской
войне, и кончая отречением от России в 1905 году, в самый трудный ее час, когда
она больше всего нуждалась в союзниках. А ведь в промежутке было еще худшее
предательство: союз сербов с Австрией в 1881-1896, т.е. сразу же после того, как
Россия положила десятки тысяч солдат под Плевной во имя сербской независимости.
Но главное даже не в этом. России вообще нечего было делать на Балканах, считал
Розен. Более того, ее присутствие там противоречило ее экономическим интересам.
Если состояли они в свободном проходе ее торговых судов через проливы,
то дружить для этого следовало с Турцией, тяготевшей к Германии, а вовсе
не с Сербией. Требовалось поэтому забыть о «кресте на Св. Софии» и прочей
славянофильской дребедени и, опираясь на поддержку императрицы (а, стало быть,
и царя, который, как известно, был подкаблучником) и мощного помещичьего лобби,
чье благосостояние зависело от свободы судоходства в проливах, развязать широкую
антипанславистскую кампанию за вооруженный нейтралитет России в европейском
конфликте. И требовалось это срочно – пока звезда Столыпина стояла
высоко.
Другого шанса, по мнению Розена, спасти реформу – и страну –
не было. Перенос центра тяжести политики России с европейского конфликта
и балканской мясорубки на освоение полупустой Сибири как раз и обеспечил бы
Столыпину те двадцать лет мира, которых требовала его «Перестройка». Я не знаю,
какие изъяны нашел в этом плане Столыпин, но знаю, что нет никаких свидетельств
того, что он принял план Розена к исполнению. Быть может, потому, что, подобно
другому «перестройщику» России много лет спустя, планировал химеру. Его идея
«самодержавия с человеческим лицом» имела ровно столько же шансов на успех,
сколько надежда Горбачева на «социализм с человеческим лицом». Но если Горбачев
все-таки добился крушения внешнего пояса империи, разрушив таким образов
биполярный мир, балансировавший на грани самоуничтожения, то Столыпин всего лишь
оставил Россию БЕЗ ЛИДЕРА – перед лицом грозящей ей катастрофы.
* * *
Нет спора, известный британский историк Доминик Ливен прав, когда пишет, что «с точки зрения холодного разума ни славянская идея, ни косвенный контроль Австрии над Сербией, ни даже контроль Германии над проливами ни в малейшей степени не оправдывали фатального риска, на который пошла Россия, вступив в европейскую войну». Ибо, заключает он, «результат мог лишь оправдать мнение Розена и подтвердить пророчество Дурново». Но сама ссылка историка на Розена и Дурново свидетельствует, что пошла Россия в июле 1914 года навстречу катастрофе не по причине отсутствия «холодного разума», но потому, что в решающий час оказалась без лидера, способного противостоять националистической истерии.
(окончание следует)
От редакции. Общее для обеих представленных здесь статей Янова замечание. Представителей шовинистического направления в российском политикуме автор продолжает называть славянофилами/панславистами третьего поколения. В принципе, это оправдано, ибо ядро идеологии своих предшественников эти «третьи» сохраняли.
Однако, как мы уже говорили в комментариях к предыдущим статьям цикла, третье поколение славянофилов именовали черносотенцами. Они и сами так себя величали, желая этим подчеркнуть, что они «от земли», «от почвы». Кстати, последователи черносотенцев в наше время и называют себя «почвенниками». Политические противники черносотенцев вкладывали в это название другой смысл: черны их помыслы и их дела.
Янов продолжает их называть славянофилами/панславистами, вероятно, с той целью, чтобы было очевидно: это они – главные виновники цепи поражений и катастроф, пережитых Россией в течение последних двух веков.
Никита Михалков, идейно близкий к этим «патриотам», утверждает, что девизом России является «Победа». Но с середины ХIХ века, когда в России «идеей-гегемоном» стало славянофильство, страна шла от поражения к поражению. Перечислим: позорное поражение в Крымской войне, бессмысленная по результатам Балканская война, еще один позор в войне с Японией, крах в Первой мировой войне, поражение в войне с только что восстановившей свою независимость Польшей, пиррова победа во Второй мировой, подорвавшая демографический базис России, еще одно позорное поражение в Афганистане…
В первой из приведенных здесь статей Янов задается вопросом: чисто с военной точки зрения могла ли Россия оказаться в числе победителей в Мировой войне? Трудно сказать, но вопрос большого смысла не имеет, ибо интоксикация, которой панслависты/черносотенцы подвергли все общество, не оставляла места для планирования и ведения войны, руководствуясь чисто стратегическими соображениями. Поэтому война велась, как велась, и вылилась для России в то, во что не могла не вылиться.
Интереснее второй вопрос, который автор рассматривает во второй из приведенных статей: а могла ли Россия не встревать в эту войну? Ответ очевиден: могла, если бы панславизм не стал к этому времени идеей-гегемоном в стране. Идея эта содержала две главные составляющие.
Первая: Россия больше всех и лучше всех, поэтому ей подобает занимать верхнюю ступеньку почета на сверхдержавном Олимпе. То, что эту ступеньку занимает та или другая держава – временное недоразумение, которое следует устранить. В первой половине ХIХ века этим узурпатором была Франция, к его концу и в начале ХХ века – Германия, между двумя мировыми войнами – Великобритания, ну а после Второй мировой и по сей день, понятно, США. Соответственно каждая из этих стран становилась главным врагом России. Ныне при упоминании Америки у представителей определенных российских кругов пена на губах выступает.
Вторая: Россия является законной покровительницей и защитницей всех славян. Уже в середине ХIХ века, во время крымской войны, претензии на опеку «братьев по крови» не могли в цивилизованном мире служить поводом к войне. А в начале ХХ века – тем более. Но то – в цивилизованном мире…
А тут панславистам-черносотенцам так пофартило: можно и за братьев-славян заступиться, и с помощью союзников спихнуть Германию с самодержавного Олимпа, освободив место для себя. Когда еще подобная оказия представится?
Янов удивляется, почему они были так уверены, «что, сокрушив Германию, именно Россия займет вакантное место на Олимпе». Так это и ежу понятно: потому что она самая достойная. Только козни врагов мешали ей раньше занять подобающее ей место.
Хуже всего было то, что непостижимым образом им удалось увлечь за собой все общество. Даже Павел Милюков, который, казалось бы, ясно видел бессмысленность и пагубность этой войны для России, позволил увлечь себя и возглавляемую им партию кадетов общей милитаристской истерии.
Обратимся еще раз к утверждению Янова: «Воевали в ту пору за племенные и конфессиональные интересы разве что африканские племена и в этом смысле царский Манифест лишь продемонстрировал немыслимую в тогдашней Европе африканскую отсталость России».
Это он говорит об июльском 1914 г. царском манифесте о вступлении России в войну ради защиты угнетаемых в Австро-Венгрии сербских братьев. Но ровно сто лет спустя, на наших глазах, поводом для войны против Украины стала та же, но теперь еще более глубокая «африканская отсталость России». Более глубокая по двум причинам. Первая: прошло еще 100 лет, и эта отсталость становится еще более позорной. Вторая: использованное в качестве повода якобы имеющее место угнетение русских в Украине просто высосано из пальца.
Янов задается вопросом, «обрела ли, наконец, Россия иммунитет от повторения подобных исторических ошибок». Когда он писал этот цикл статей, такой вопрос можно было еще ставить.
Сегодня он излишен: мы уже знаем на него ответ …
Что касается упреков Янова в адрес Столыпина, то они вряд ли справедливы. Янов признает, что Столыпин понимал, что «наша внутренняя ситуация не позволяет нам вести агрессивную политику». Но винит его в том, что тот не уделял достаточного внимания внешней политике и, «пока его звезда стояла высоко», не принял мер, чтобы предотвратить встревание России в гибельную для нее войну.
Для начала напомним, что Столыпин был убит 5 сентября 2011 г., то есть почти за 3 года до начала войны. А «звезда его стояла высоко» и вовсе где-то до конца 2007 г., пока он расправлялся с революционным террором. Николай II его не жаловал: ему все казалось (об этом он оставил записи в своем дневнике), что Столыпин его «затмевает» (было бы что затмевать). Высказывались не лишенные оснований мнения, что нелюбовь императора к своему премьеру могла косвенно стать причиной гибели последнего.
Столыпин и пробыл на посту премьер-министра всего-то чуть более 5 лет, одновременно оставаясь министром внутренних дел. Ему одновременно приходилось бороться на нескольких фронтах: с революционным террором эсеров и большевиков; с российской общественностью и либералами, которые обвиняли его в чрезмерной жестокости в этой борьбе; с крестьянством, большинство которого сопротивлялось упразднению общины; с черносотенцами, которые, как и их предшественники-славянофилы, стояли за общину горой.
Стоит ли, учитывая все это, упрекать Столыпина за недостаточное внимание к внешней политике. На нее у него просто не оставалось достаточно времени. Да и угроза войны при его жизни не была, по-видимому, столь очевидной.
Что касается плана Розена, то из текста Янова не ясно, когда он был предложен. Найти сведения об этом в других источниках мне не удалось.
Заключительный вывод историка ко второй из приведенных здесь статей гласит: «…пошла Россия в июле 1914 года навстречу катастрофе не по причине отсутствия „холодного разума“, но потому, что в решающий час оказалась без лидера, способного противостоять националистической истерии».
Как-то не очень хочется согласиться с этим выводом. Огромная страна, судьба которой зависит от одного человека, – это, на наш взгляд, для ХХ века нонсенс, а для ХХI – тем более. В начале прошлого века Россия встряла в войну, потому что не нашлось лидера, который бы это предотвратил. А в начале века нынешнего Россия встряла в войну, потому что лидер этого пожелал.
Может, дело все-таки в том, что в России недостает «холодного разума», и народ русский слишком легко поддается «националистической истерии»?