История

Александр ЯНОВ

История русской идеи

14. Русская идея и Путин

Похоже, я сделал ошибку, начав рассказ об идеологии русского национализма с 1830-х, с Официальной народности и славянофильства. То есть, начать с зарождения этой идеологии казалось логично. На самом деле, однако, логично это было бы лишь, если читатель имел достаточное представление о том, почему до 1830-х обходилось самодержавие без идеологии. Несколько комментариев тотчас обнаружили, что мое предположение было, как бы это сказать, несколько преувеличенным. Ошибка усугубится, если читателю останется непонятным, почему возрождение Русской идеи в СССР началось лишь в конце 1960-х, а в постсоветской России – в 2010-е. Попытаюсь поэтому исправить ее пока не поздно.

Сначала, однако, комментарии. Двух из них довольно, чтобы понять насколько это все серьезно. Меня попросили объяснить странное на первый взгляд высказывание Михаила Леонтьева, кающегося либерала, а ныне завзятого евразийца, члена Изборского клуба национал-патриотических интеллектуалов, всерьез озаботившихся «евразийской интеграцией России» (эвфемизм, как понимает читатель, для воссоздания евразийской империи, известной в ХХ веке под псевдонимом СССР). Вот это высказывание: «Русский народ в тот момент, когда он превратится в нацию, прекратит свое существование как народа и Россия прекратит свое существование как государства».

На мой взгляд ровно ничего странного (для евразийца) здесь нет. Обычный имперский национализм, отрицающий нацию во имя империи. Но для того, чтобы доказать, что Леонтьев на самом деле просто реваншист, нужно хорошо знать отечественную историю. А либералы, русские европейцы по выражению Владимира Соловьева, ее не знают. И потому пасуют перед столь наглым реваншизмом. Свидетельство – другой, либеральный комментарий: «У вас получается, что есть две равновеликие России, которые веками занимаются перетягиванием каната, то одна побеждает, то другая. Но, по моему, одна из них большая-пребольшая, а вторая маленькая и слабая. Чтобы маленькая европейская Россия победила большую азиатскую... Россия должна перестать быть Россией».

Скажите мне теперь, можно ли толковать два этих высказывания иначе, нежели возобновившийся в XXI веке спор между славянофилами и западниками (разумеется, в преломлении 2010-х)? Прошло столетие, позади советский ХХ век с его грандиозной попыткой вернуть Россию в изоляционистскую Московию, опять, как в XVII столетии, противопоставив страну миру. Все вроде бы на дворе другое. А старинный спор все еще с нами.

Прав был, выходит, Георгий Петрович Федотов, что «когда пройдет революционный и контрреволюционный шок, вся проблематика русской мысли будет по-прежнему стоять перед новыми поколениями». Прав и когда пророчествовал в конце 1940-х, что «большевизм умрет, как умер национал-социализм, но кто знает, какие новые формы примет русский национализм?».

А теперь присмотримся подробно к смыслу наших спорных высказываний.

Философия Изборского клуба

Евразийский миф, озвученный М. Леонтьевым, общеизвестен. И достаточно легко показать, что обязан он своей популярностью повальному в наши дни незнанию отечественной истории. Почему гибельно с точки зрения мифа для русского народа стать нацией и для России стать национальным государством? Потому, скажет вам Леонтьев, что она рождена империей. Потому, что современная Россия воспреемница евразийской империи Чингисхана и попытка стать нацией искалечила бы ее «культурный код».

Короче, русская государственность начинается, согласно мифу, с татарского ига. «Без татарщины не было бы России», как утверждали в 1920-е классики евразийства. На чем, однако, основан этот миф, призванный служить историческим обоснованием всей философии изборцев? При ближайшем рассмотрении оказывается, что ни на чем, кроме догадки, не смейтесь, Маркса, подхваченной ранними евразийцами. Вот что писал Маркс.

«Колыбелью Московии была не грубая доблесть норманнской эпохи, а кровавая трясина монгольского рабства. Она обрела силу лишь став виртуозом в мастерстве рабства. Освободившись, Московия продолжала исполнять свою традиционную роль раба, ставшего рабовладельцем, следуя миссии, завещанной ей Чингисханом. Современная Россия есть не более чем метаморфоза этой Московии». Довольно отвратительный, согласитесь, выбрали себе исторический идеал изборцы, если верить их духовному отцу. Пушкин, например, возражал бы. Он и без того жаловался: «Татаре не мавры, они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля».

Но главное, ни Маркс, ни ранние евразийцы не привели никаких доказательств татарского происхождения русской государственности. Другое дело, что современные русские европейцы не противопоставили ему внятной альтернативы, Они ведь тоже видят в прошлом России одно лишь «тысячелетнее рабство» и «ордынство». Как же, спрашивается, им противостоять изборцам в завязавшейся сегодня борьбе за статус идеи-гегемона современной России? Альтернатива между тем очевидна.

Проверка мифа

Первый том моей трилогии, посвященный началу русской государственности, так и называется «Европейское столетие России. 1480-1560». Вот вкратце мои аргументы.

Во первых, на всем протяжении Европейского столетия московское царство, наступившее сразу же после освобождения от иноземного ига, отнюдь не было евразийской империей. Оно вообще не было империей.

Во-вторых. верховная власть была в нем ограничена, по словам В.О. Ключевского, «правительственным классом с аристократической организацией, которую признавала сама власть». Иначе говоря, в тогдашней Москве не было самодержавия, т.е. в ней, в отличие от Орды, существовали гарантии от произвола власти.

В-третьих, подавляющее большинство населения страны, крестьянство, было в ней, как и в тогдашней Европе, свободным. Другими словами, никакого большого-пребольшого закрепощенного «мужицкого царства» еще и в помине не было.

В четвертых, свобода слова или, как сказали бы сегодня, идейный плюрализм, была в тогдашней Москве нестесненной. Монах Иосиф Волоцкий мог публично обвинить государя в пособничестве еретикам-«жидовствующим». И угрожать ему: «Аще и сами венец носящии тоя же вины последуют, да будут прокляты в сие век и в будущий». И ни один волос не упал с головы оппозиционного громовержца.

В пятых, наконец, самое надежное – вектор миграции. Как доказал замечательный русский историк М.А. Дьяконов, не из Москвы бежали тогда люди на Запад, а с Запада в Москву. Едва ли, согласитесь, стали бы они переезжать с семьями из вполне благополучных тогда Литвы или Польши в Орду. Скажут, бежали православные? Но почему же тогда неудержимым потоком устремились те же православные вон из Москвы после самодержавной революции Ивана IV в 1560-е?

В общем, картина Москвы начала русской государственности возникает такая: обычная в ту пору в Европе абсолютная монархия «с аристократическим правительственным персоналом», нордическая страна (ее южная граница проходила где-то а районе Воронежа и хозяйственный центр был на Севере), куда больше напоминающая Швецию, нежели Орду. Европейская страна, одним словом. Главным ее отличием от других нордических стран было то, простите за каламбур, чего у них не было: открытая незащищенная граница на Востоке. Простор для завоевания – до самого Тихого океана. Евразийский соблазн, если хотите. И, конечно же, не устояла перед ним Москва. Но это уже другая история.

Пока что обращу внимание читателя лишь на одно. В отличие от изборского мифа, буквально высосанного из пальца, каждый из пяти аргументов европейского происхождения русской государственности тщательно документирован. И это, казалось бы, дает русским европейцам изначальную фору в предстоящей борьбе за статус идеи-гегемона современной России. Вот только сумеют ли они ею воспользоваться?

Преимущества изборцев

Как выглядит сегодня либеральная, говоря на ученом жаргоне, парадигма русской истории, мы видели во втором из приведенных здесь комментариев: всегда была «большая-пребольшая» азиатская Россия и «маленькая, слабая» европейская. Чтобы маленькая победила большую, «Россия должна перестать быть Россией». Разве не очевидно, что с такой парадигмой русские европейцы обречены на поражение? Опыт свидетельствует, что меняются парадигмы медленно и тяжело – и только в результате жестокой идейной борьбы. Но меняются. Иначе мы бы сих пор думали, что солнце вращается вокруг земли. Это ведь тоже была в свое время парадигма.

Честно говоря, моя надежда сейчас на Акунина с его грандиозным историческим проектом, хотя, судя по опубликованным пока его планам, он и сам едва ли отдает себе отчет, что единственно достойной целью проекта может быть лишь смена парадигмы. Мы только что наблюдали в этой статье, как это делается – мифическая ордынская парадигма происхождения русской государственности сменилась европейской. Позднее я покажу, что Россия не забыла своего происхождения и «перетягивание каната» пронизывает всю русскую историю. Но сейчас о том, что изборцы, играющие сегодня роль средневековой инквизиции, т.е. насмерть отстаивающие старую парадигму (что, условно говоря, солнце вращается вокруг земли), куда больше готовы к идейной борьбе, чем русские европейцы. В отличие от них, заклинившихся на противостоянии Путину, Александр Дугин, например, смотрит дальше. Конечно, Путин для него «фигура чрезвычайно позитивная». Но знает он и то, что «Путин не обладает достаточным внутренним кругозором для того, чтобы проводить последовательно патриотические реформы». Для Дугина существенно другое. А именно, чтобы – Путин или не Путин – «идеи, которые нам важны, стали для государства руководством к действию».

Валерий Аверьянов, директор Института динамического консерватизма, уже выпустивший как руководство к действию книжку «Новая опричнина», так развивает мысль Дугина: «Вместо общественного телевидения, которое рискует превратиться в институционализацию „Болотной площади“, создать медиахолдинг, который реализовал бы целенаправленно патриотическую стратегию, апеллирующую к ценностям большинства. Вместо курса на неведомую свободу мы предлагаем курс на построение собранной страны. А такой курс невозможен без дегорбичевизации России».

Cамо собою, славянофилы написали бы в этом месте «без депетриизации России». Но смысл был бы тот же: отрезать, изолировать страну от еретического мира, от «наступающего антихриста». И вернуть ее в Московию (по славянофилам) или в СССР (по изборцам). Не захочешь, а вспомнишь знаменитую рекомендацию Константина Леонтьева: «Россию надо подморозить, чтоб она не гнила». Но при всей гротескности этих планов не забудем, что еще 400 лет назад сказал Шекспир, «в смутные года слепец спешит за сумасшедшим». И преимущество изборцев очевидно. Они отмобилизованы, они готовы в бой. А либералы еще даже и не задумываются, что с Путина идейная борьба только начинается.

А теперь обещанное.

«Перетягивание каната»

Когда Иван IV «повернул на Германы», сокрушая Европейское столетие России, ему, конечно, не приходило в голову, что он «апеллирует к ценностям большинства». Цель была та же, что у легендарного Манифеста, с которым обратился к ошеломленным европейцам 14 марта 1848 года Николай I: «С нами Бог! Разумейте языци и покоряйтесь, яко с нами Бог!» В обоих случаях непонятливые «языци» поставили Москву на колени, но в первом наступило после этого закрепощение крестьянства и Смутное время, а во втором – Великая реформа Александра II.

Откуда разница? В России, созданной Петром Великим, бесконечное закрепощение крестьян оказалось немыслимо. Потому, что после Петра это была уже европейская страна. Он вернул ее к истокам, «маленькая и слабая» в его время европейская Россия победила «большую-пребольшую» московитскую. И возможен в ней стал и Наказ Екатерины II «Россия есть держава европейская», вдохновивший впоследствии декабристов, и Александр I, побывавший в единомышленниках диссидента Радищева, и Александр II, пусть с опозданием на четверть века, но подписавший конституционный проект.

Нет слов, в отличие от Московского царства, то была уже «испорченная Европа». Испорченная самодержавием и крестьянским рабством. Испорченная своей несуразной величиной, которую так легко оказалось перепутать с величием. Испорченная тем, что, по словам С.Ю. Витте, «у нас в России существует страсть к завоеваниям или вернее, к захватам того, что плохо лежит». Испорченная, наконец, символическим воплощением всей этой «порчи» – Русской идеей. Но при всем том – с 1700 по 1917 – Россия была страной европейской. И «порча» постепенно снималась. Исчезло крестьянское рабство. Вслед исчезло самодержавие. Оставалась, правда, империя и с ней надежда на воссоздание Московии.

Тем более, что за плечами европейской России, начиная с Петра, всегда зловеще маячило московитское «мужицкое царство», веками ждавшее своего часа. Оно пыталось прорваться к власти еще при Пугачеве в XVIII веке, но прорвалось, благодаря Русской идее, лишь в XX – при Ленине. И пошло все по второму кругу: опять крестьянское рабство, опять самодержавие, опять «страсть к завоеваниям». Опять, одним словом, вся старая московитская «порча». Только на этот раз творить зло могла Россия, лишь отрезавшись от мира, перестав быть европейской страной.

И все-таки век «мужицкого царства» оказался даже короче раннемосковитского. Уже три поколения спустя рухнуло и оно: «маленькая и слабая» европейская Россия снова, как в XVIII веке, победила «большую-пребольшую» новую Московию. Да, она сумела продлить русское средневековье еще почти на столетие. Но то был последний ее ресурс. И главное, что не дает спать изборцам, – больше нет империи, и она ведь исчезла под обломками мужицкого царства вместе с новым закрепощением крестьянства и новым самодержавием. А какая же, извините, Московия без империи? Вот такое было в русской истории «перетягивание каната».

Но Путин-то здесь при чем?

А при том, что объявив городу и миру «В патриотизме вижу консолидирующую базу нашей политики», именно он и начал новый постсоветский исторический виток Русской идеи, известной со времен Николая I как «государственный патриотизм» (или Официальная народность). Почему начал он его лишь в 2012, очевидно из той же аналогии. Всю жизнь был готов Николай к мужицким бунтам, но того, что на него ополчится европейская Россия, он не ожидал. И потому был потрясен мятежом декабристов и поклялся положить конец «безумию наших либералов». Отсюда, собственно, весь его государственный патриотизм. Тут и ответ на вопрос, поставленный в начале: почему до 1830-х обходилось самодержавие без идеологии. Но точно так же был потрясен стотысячной «Болотной» в декабре 2011 и Путин. Он-то считал себя главным европейцем в стране и вдруг ополчилась на него именно европейская Россия.

Достаточно посмотреть его интервью «Газете Выборчей» (15 января 2002), чтобы убедиться, что я не преувеличиваю. «Сущность любой страны и существо народа, – говорил тогда Путин, – определяется его культурой... В этом смысле Россия без всяких сомнений европейская страна потому, что это страна европейской культуры. Сомнений быть не может никаких... Это страна европейской культуры, а значит, это страна европейская».

Как видим, бесконечно далек был тот Путин начала века как от нынешних изборцев, борющихся с «антихристом-Западом», так и от тогдашних национал-патриотов. Вспомните хоть день скорби 11 сентября 2001, когда исламские экстремисты погребли под горящими обломками башен-близнецов в Нью-Йорке тысячи невинных людей. Кому, спрашивается, должна была тогда протянуть руку Россия – убийцам или жертвам? У «патриотов» сомнений не было: конечно, убийцам. «Америка не должна получить русской помощи» – заклинал их тогдашний идеолог покойный Александр Панарин, между прочим, бывший завкафедрой политологии МГУ. И угрожал: «Те, кто будет сейчас игнорировать точку зрения русских, рискуют своим политическим будущим».

Путин рискнул: «Мы с вами, американцы!» И «патриот» Александр Проханов выстрелил: «Цыплячье горлышко Путина все крепче сжимает стальная перчатка Буша. И писк все тоньше, глазки все жалобнее, лапки почти не дергаются, желтые крылышки едва трепещут».

Десять лет спустя

И Проханов, ныне председатель Изборского клуба, старается забыть «цыплячье горлышко» Путина, и Путин не вспоминает злополучное интервью «Газете Выборчей». И у того и у другого теперь на уме «евразийская интеграция России». Но Дугин им напоминает: «Без истории у настоящего нет смысла. Если мы ее забываем, мы утрачиваем логику повествования, частью которого являемся мы сами, значит, утрачиваем самих себя». Золотые слова. Только относятся они не к одному лишь прошедшему десятилетию, но ко всей драматической истории Русской идеи. Забыв ее, мы рискуем повторить ее снова.

От редакции. Последняя статья цикла переносит нас в наше время. Как своевременно она подоспела: Россия войной против Украины начала движение по очередному гибельному для нее кругу.

Содержание статьи сводится к спору между современными российскими либералами и наследниками славянофилов/панславистов/черносотенцев русскими почвенниками, конкретно – тем их изводом, который получил название евразийцев или изборцев. По мнению последних выходит, что все бывшие имперские народы – британцы, французы, турки, австрийцы, испанцы, португальцы, голландцы, – потеряв свои империи, могут спокойно существовать без них, а вот русский народ и Россия, как государство, без своей евразийской империи существовать ну никак не могут, и потому русским надо срочно ее восстанавливать.

А почему это русские оказались такими уродами? Янов приводит на этот счет аргументацию изборцев в лице Михаила Леонтьева: Россия «рождена империей. Потому, что современная Россия воспреемница евразийской империи Чингисхана и попытка стать нацией искалечила бы ее „культурный код“».

То есть другие империи – британская, французская, турецкая и т.д. – долгое время были национальными государствами, империями стали на сравнительно короткое время (ну там, двести, триста, четыреста лет), и им нетрудно было снова стать национальными государствами, а вот Россия – единственная в мире – так прям сразу и родилась империей. Куда ж ей теперь?

Янов жалеет нынешних российских либералов, которые «не знают истории своей страны», и потому им нечего противопоставить этому могучему аргументу Леонтьева. И он начинает всерьез его оспаривать, доказывая, что Россия далеко не всегда следовала этому «культурному коду».

Прежде всего, доказывает он, и родилась-то Россия не с этим кодом: период с 1480 по 1560 гг. он называет «европейским столетием России». Но одинаково чтимый Яновым и мною Георгий Федотов в статье «Россия и свобода» высказывает противоположное мнение: «Двухвековое татарское иго еще не было концом русской свободы. Свобода погибла лишь после освобождения от татар… Не извне, а изнутри татарская стихия овладела  душой Руси, проникла в плоть и кровь».

Если считать, что в перерождении «вполне европейского (северного)» государства, якобы существовавшего в Московии в «столетие 1480 – 1560 гг.» виновен узурпатор Иван Грозный, возникает вопрос, почему высший класс Московии практически без сопротивления сдался ему. Карамзин в «Истории государства Российского» красочно описывает, как этот класс стелился перед ним, прося вернуться, когда он, «обидевшись на подданных», удалился в Александровскую слободу.

Иван смилостивился: «Условия состояли в том, чтобы Иоанну невозбранно казнить изменников, опалою, смертию, лишением достояния, без всякого стужения, без всяких претительных докук со стороны духовенства. В сих десяти словах Иоанн изрек гибель многим боярам, которые пред ним стояли: казалось, что никто из них не думал о своей жизни; хотели единственно возвратить Царя Царству – и все со слезами благодарили, славили Иоаннову милость, вельможи и духовенство, у коего отнимал Государь древнее, святое право ходатайствовать не только за невинных, но и за виновных, еще достойных милосердия!».

Что, за каких-то полтора-два десятка лет Грозный сумел превратить русских европейцев в этот покорный скот? Да, был еще князь Курбский с немногочисленными сторонниками, но и только…

Но, говорит Янов, Петр возродил европейскую Россию, и более двух веков, с 1700 по 1917 гг., она

опять была, пусть немного подпорченной, но Европой. Чего стоила европеизация по-петровски, было показано в комментарии к одной из предыдущих статей Янова. Какими семимильными шагами продвигалась в тот период европеизация России, видно из того, что почти через 100 лет после Петра Екатерина II не могла найти хотя бы нескольких вельмож, которые бы считали крепостных такими же людьми, как они сами.

А еще почти сто лет спустя еврейско-русский журналист и писатель Авраам-Урия Ковнер рассказал о своей случайной встрече вскоре после Великой реформы с одним полковником, помещиком. Тот негодовал по поводу реформы: «Помилуйте, – говорил он горячо, – у меня было немного крестьян, всего около 200 душ, но я был их полным властелином, я распоряжался его животом и смертью, его жена была моей потехой, его дочь моя бессловесная рабыня.…А теперь что? Теперь эти самые животные не только не подвластны мне, но чуть не смеются надо мною, глумятся, оскорбляют мою жену, мое семейство, не снимая перед ними шапки…Ах, боже мой, как тяжело, как тяжело!».

Да вот Янов и сам приводит относящиеся примерно к тому же времени слова Достоевского: «Мы [oбразованная Россия] какой-то совсем уже чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький».

Но все это – плоды европеизации по-петровски: Петр еще больше углубил пропасть между двумя русскими «народами». И эта пропасть и стала главной причиной Катастрофы 1917 г.

А кто, если не Петр, низвел Русскую православную церковь до положения еще одного бюрократического придатка самодержавия? Это тоже сыграло свою роль в гибели исторической России.

Если Россия с 1700 до 1917 г. была европейской страной, почему Янов вдруг обнаруживает, что российская элита «НЕ ПОЖЕЛАЛА в годы Великой реформы стать Европой». Как «не пожелала стать», если, по его словам, уже «была»?

В общем, дело не в том, что нынешние российские либералы не знают истории своей страны. Без сомнения, среди них есть те, кто в ней достаточно осведомлен.

Русские по своим корням в основной массе – народ, без сомнения, европейский. Но его менталитет после татаро-монгольского нашествия никогда уже не был европейским. И дело тут, возможно, не столько в прямом влиянии орды, сколько в схожих географических обстоятельствах.

На этот счет Янов высказал замечательную догадку. Он считает Россию после ее освобождения от власти Орды нордической страной. Но: «Главным ее отличием от других нордических стран было то, простите за каламбур, чего у них не было: открытая незащищенная граница на Востоке. Простор для завоевания – до самого Тихого океана. Евразийский соблазн, если хотите. И, конечно же, не устояла перед ним Москва».

Собственно, и грандиозные завоевания Чингисхана обязаны тому же фактору. Малозаселенные просторы средних азиатских широт было сравнительно легко подчинить удачливому завоевателю. А набрав там мощи, он и его наследники смогли покорить Среднюю Азию и Восточную Европу.

А когда Московия сумела одержать верх над Ордой, она сделала то же самое, только в обратном направлении, завоевав те же слабо заселенные азиатские просторы до самого Тихого океана. Понятно, что это было сделано усилиями многих поколений московитов. В итоге, как говорил Витте, «страсть к завоеваниям или, вернее, к захватам того, что плохо лежит», вошла в плоть и кровь русских людей, и им, бедным, было уже трудно остановиться. До сих пор трудно.

Завоевания, понятно, требовали жертв, и это тоже стало чертой русского менталитета: ради государства, ради империи «мы за ценой не постоим». Не государство для нас, а мы для государства.

В густозаселенной Европе, где постоянно соперничали несколько примерно равносильных государств, картина была иной.

Так что изборцы правы: Россия по «культурному коду» является наследницей империи Чингисхана, европейский налет на  этом «коде» никогда не был значительным.

Другое дело, должен ли русский народ и дальше жить с этим «кодом», то есть в рабстве у государства и в нищете («зато нас боятся!»), или пора, наконец, уходить от этого. Ответ зависит от того, кто как относится к своему народу – как к цели или как к средству.

Кстати, сами изборцы в нищете жить не собираются. 8 января пришла информация, что Михаил Леонтьев назначен вице-президентом по PR в компании «Роснефть». Это благодарность путинского режима за то, что он помогает пудрить мозги народу российскому.

Нателла Болтянская, бард и ведущая на «Эхе Москвы», находясь в Нюрнберге, рассказала, что однажды после передачи на «Эхе», в которой принимал участие и Леонтьев, журналистская братия с «Эха» собралась идти куда-то в кафе. Леонтьев запросился: «Ребята, возьмите меня с собой. Вы не думайте, я хороший, но надо же детей поднимать…» Как будто у него одного дети…

Вот и вся цена его евразийства. А начинал он как либерал…

Следовало бы еще отметить, что всякий раз, когда побеждает «мужицкая Россия», это в первую  очередь оборачивается как раз против мужиков. Так было после 1861 г. и после 1917 г. Объясняется это просто: за «мужицкую Россию» говорят другие. В 1861 г. это были славянофилы, в 1917 г. – большевики.

Что касается верности «культурному коду» предков, могу предложить хороший пример. В «культурный код» папуасов Новой Гвннеи тысячелетиями входило людоедство. По-своему, очень рациональный «код»: проблема пропитания решается сразу с двух концов – еды становится больше, а едоков меньше. Следует папуасам хранить верность этому «коду»?

Известно, что предшественники изборцев славянофилы игру в древние «культурные коды» позаимствовали у тевтонофилов. Немцы, получив хороший урок, эти игры отвергли.

И российским либералам незачем втягиваться в игру на поле изборцев. Пусть они сами забавляются «культурными кодами» прошлого. Спор должен идти не о прошлом, а о будущем России.

Но нельзя отрицать, что русские в своем подавляющем большинстве легко поддаются болотным огонькам имперского «величия». Как точно сказал Янов: путают величину с величием.

Итак, войной против Украины Россия начала движение по очередному гибельному для нее кругу. Эксперты считают: как война в Афганистане стала началом конца Советского Союза, так война в Украине может стать началом конца современной России…

Израиль Зайдман