Недетскими глазами ребенка
Дневник «Русской Анны Франк»
Память это медная доска, покрытая буквами,
которые время незаметно сглаживает, если порой не возобновляет их резцом.
Джон Локк, английский философ 17-го века
Есть мнение, что читать чужие дневники, все равно что подглядывать в замочную скважину. Ведь дневник сугубо интимное, личное переживание действительности, записанное не для потомков, а для себя.
Тем не менее, психологи утверждают: всякий, ведущий дневник, в той или иной степени, подсознательно, желает, чтобы когда-нибудь его дневник был прочитан. Ибо со временем сама история делает его документом, когда личное свидетельство становится особо ценным.
Дневники вели во все времена, при этом абсолютно разные по своей профессиональной принадлежности и складу характера люди. Исключения не составляли также дети и подростки, которые, как известно, видят мир по-особому. Мировую известность получил «Дневник Анны Франк», еврейской девочки из Амстердама, ставший важным свидетельством в истории Холокоста. Широко известен и блокадный дневник ленинградской школьницы Тани Савичевой, воспроизводящий в деталях жуткие будни блокадного города.
А вот книга Нины Луговской «Хочу жить! Дневник советской школьницы», выпущенная издательством «РИПОЛ классик» в 2010 году (первое издание предпринято в 2003 году), думается, даже сегодня мало знакома широкому кругу читателей не только за пределами России, но, пожалуй, и в стране тоже.
Случайно обнаруженная в центральной библиотеке Нюрнберга, книга с предисловием писательницы Людмилы Улицкой «Трудный ребенок против Великого Мифа» была, что называется, «проглочена» мной буквально за пару вечеров.
Перед нами пронзительный дневник московской школьницы Нины Луговской, который она начала вести в 13 лет в 1932 году и поставила в нем последнюю точку, будучи уже 18-летней, в 1937 году, когда и была арестована НКВД. Чудом уцелевший в архивах НКВД, дневник повествует о мыслях и чувствах девочки-подростка, которой выпало жить в страшный период сталинского лихолетья.
Вряд ли Нина могла предположить, что в архивах сохранились документальные свидетельства по ее делу. Три ученические тетради обнаружат через годы после ее смерти, в начале 2000-х. И эти найденные сотрудниками «Мемориала» тетради сделают ее посмертно знаменитой. «Советская Анна Франк» так будут называть ее во всем мире. Дневник будет переведен на 20 языков, включая китайский, претерпит множество переизданий, будет рекомендован для чтения в школах. Дети других стран станут участвовать в национальных конкурсах сочинений на тему «Nina Lugovskaya», а газеты посвятят книге восторженные рецензии. К примеру, итальянская «Коррера дела Сера» напишет: «Поразительный дневник русской Анны Франк Зрелость ее критических суждений и точность ее характеристик и диагнозов просто завораживают Такой ум и страсть никак не ждешь от девочки-подростка».
И только в России о судьбе школьницы-политзаключенной будут знать лишь некоторые специалисты.
Когда в 1937 году московскую школьницу Нину Луговскую (25.12.1918 27.12.1993) арестовали вместе со всей семьей и обвинили в покушении на Сталина, неизвестный нам следователь НКВД внимательно прочел ее дневник, подчеркнув в нем все самые «крамольные» места. Он даже ни на минуту не задумывался, что перед ним история честного, целомудренного, но наивного ребенка. В такие «тонкости» НКВД не вникало. Позже дневник послужил главным доказательством «вины» несчастной девочки. Дальше были пять лет лагерей, жизнь на Колыме, смерть матери в Магадане, прошедшие через Гулаг сестры, замужество, работа художником-декоратором в театре, реабилитация, и, наконец, признание.
Нина Луговская
Автор дневника стала известным художником: ее работы находятся во многих русских и зарубежных государственных и частных коллекциях. Ей посчастливилось дожить до того времени, когда тиранов, сломавших ей жизнь, стали открыто называть тиранами. Однако до того времени, когда «массовый убийца» Джугашвили занял третье место в телепроекте «Имя России», опередив Пушкина, Нина Луговская не дожила.
Судя по дневнику, Нина была вполне обычной девочкой, по записям которой можно изучать подростковую психологию. Ей больше нравилось одиночество. Она признавалась, что лучше всего чувствует себя, оставаясь одна в квартире с любимой книжкой, например, с томиком Чехова. Переживала, когда ей в школе ставили «хорошо», а не «отлично». При этом школьница мечтала посвятить себя творчеству музыке, живописи или литературе. Следует отметить, что не чуралась Нина иногда и шумных компаний: ей нравились веселые проказы и интересные уроки, хотя в школе, где Нина училась, она чувствовала себя в целом белой вороной, ибо была на два года старше одноклассников. Кроме того, у нее было врожденное косоглазие, что давало девочке повод для серьезных страданий. Тем не менее, из дневниковых записей можно сделать вывод, что мальчикам она нравилась; сама часто влюблялась то в одного, то в другого, как и полагается в ее возрасте. Бывали и разочарования.
По этой причине не обошли Нину стороной и неизбежные в подростковом возрасте мысли о самоубийстве (однажды она выкрала у бабушки пузырек с опиумом и выпила двадцать капель к счастью, ничего не произошло).
Переживания подростка порой отражают минуты душевной депрессии. А между тем даже самые невинные отрывки из дневника впоследствии обратят против Нины: «Хожу с каким-то неприятным осадком в душе и каждые пять минут спрашиваю: Что такое жизнь? Есть ответ, ответ достаточно верный и простой: Жизнь это пустая и глупая шутка Легко сказать, но как-то не хочется верить, что на самом деле жизнь это шутка, да вдобавок глупая» (запись от 24 марта 1933. А.М.).
Иной скажет, что перед нами в психологическом плане разворачивается, зафиксированная в почти ежедневных записях, исповедь закомплексованной, отчасти эгоцентричной, симпатичной девочки, доверяющей дневнику свои внутренние интимные переживания, отличающиеся противоречиями и недоговорками. Она влюбляется, страдает, строит планы. У нее все как у всех.
Есть, правда, одно «но»: ее отец С.Ф. Рыбин-Луговской бывший левый эсер, давно находится «на крючке» у власти. Для Нины, несмотря на сложные межличностные отношения, он самый высокий авторитет, чье мировоззрение не могло не повлиять на формирование ее характера. Позднее, кстати, его арестуют и расстреляют как «руководителя контрреволюционной, террористической и повстанческой эсеровской организации», а вся семья, включая Нину, будет репрессирована.
Школьница, ведущая полный откровений дневник в те годы, даже не подозревает, что ждет ее впереди. Вот, к примеру, какую запись заносит Нина в свой дневник 4 июля 1933 года под впечатлением от дискуссии с одноклассниками. Так пишет 15-летний подросток в мучительных для себя попытках разобраться, при каком общественном строе живет народ: «Они всеми силами старались защищать настоящее, а я, наоборот, опровергала его даже тогда, когда, не имея больше аргументов, переставала спорить, неизменно оставалась при своем мнении. Я никогда не могу согласиться с ними, признающими в настоящем строе социализм и считающими теперешние ужасы в порядке вещей».
Я попытался было представить себе некую среднестатистическую школьницу возраста Нины Луговской, скажем, образца 70-х 80-х годов, способную на аналогичные откровения, которые впоследствии привели ее в Гулаг, но, увы, не смог. А ведь дневник писался в 30-е годы!
На фоне героев Аркадия Гайдара и Николая Островского, многочисленных пионерско-комсомольских ритуалов и отрепетированных клятв тех лет, дневниковый образ представлялся абсолютно нереальным. Как могла юная, хоть и, несомненно, талантливая, но не умудренная опытом девочка-школьница, столь критически оценивать окружающую жизнь? Как сумела она быть столь внутренне свободной и независимой, чтобы в те годы писать в дневнике то, что другие боялись прошептать?
Между тем, дневник тем и интересен, что политика занимает в нем если не первое, то уж во всяком случае не последнее место. Нина погружена не только в свои внутренние переживания, но и сурово оценивает окружающую реальность. Что отличает школьницу от сверстников это наблюдательность и резкость суждений. По мере углубления в дневник выясняется главное: Нина категорически отказывается принять «советский образ жизни», ее не затронула идеологическая пропаганда. Ее беспощадные выводы против людей, стоящих у кормушки власти, бьют не в бровь, а в глаз.
От проницательного взгляда школьницы не укрывается ни одна из деталей повседневности, каждый эпизод, каждый жизненный штрих она бескомпромиссно оценивает по своей собственной жизненной шкале. Особо нетерпима Нина к полностью идеологизированной системе школьного обучения, пропитанной лицемерием: «О, большевики, большевики! До чего вы дошли, что вы делаете? Вчера И.Ю. делала нашей группе доклад о Ленине и коснулась нашего строительства. Как больно было слушать это бессовестное вранье из уст боготворимой женщины. Пусть врет учитель обществоведения, но она со своей манерой увлекаться и так врать. И кому врать? Детям, которые не верят, которые про себя молча улыбаются и говорят: Врешь, врешь!» (запись от 21 января 1933 года. А.М.).
Позднее, в записи от 24 марта 1933 года, будучи в шоке от отказа властей выдать ее отцу, как бывшему ссыльному, паспорт, она резко обрушивается на Сталина: «Злость, бессильная злость наполнила меня. Я начинала плакать. Бегала по комнате, ругалась, приходила к решению, что надо убивать сволочей. Как это смешно звучит, но это не шутка. Несколько дней я подолгу мечтала, лежа в постели, о том, как я убью его. Его обещания диктатора, мерзавца и сволочи, подлого грузина, калечащего Русь. Как? Великая Русь и великий русский народ всецело попали в руки какого-то подлеца. Возможно ли это, чтобы Русь, которая столько столетий боролась за свободу, которая, наконец, добилась ее, эта Русь вдруг закабалила себя? В бешенстве я сжимала кулаки. Убить его как можно скорее! Отомстить за себя и за отца».
Впоследствии именно этот «пассаж» Нины и послужит обвинению ее в террористической деятельности и намерении убить Вождя.
В своем дневнике школьница не строит никаких «тематических перегородок» все, что волнует ее в данный конкретный момент (внутренние девичьи переживания или чувство сопричастности общему горю, постигшему страну), она выплескивает на бумагу: «Странные дела творятся в России. Голод, людоедство Многое рассказывают приезжие из провинции. Рассказывают, что не успевают трупы убирать по улицам, что провинциальные города полны умирающими, оборванными крестьянами. Всюду ужасное воровство и бандитизм. А Украина? Хлебная, раздольная Украина. Что сталось с ней? Ее не узнаешь теперь. Это вымершая, безмолвная степь» (запись от 31 августа 1933).
Столь же легкомысленно Нина доверяет дневнику и эту запись от 11 декабря 1934 года: «Как-то разговор у нас зашел на самую опасную тему: о советской власти, о большевиках, о современной жизни. Мы всегда были на разных полюсах, мы были точно слепой со зрячим, которому этот последний старается объяснить цвета. Мы не могли понять друг друга. Но что можно возразить против непродуманных заученных фраз: Кто не за большевиков, тот против советской власти, Все это временно, В будущем будет лучше? Временно эти пять миллионов смертей на Украине? Временно шестьдесят девять расстрелянных? Шестьдесят девять!! Какое государство и при какой власти с такой холодной жестокостью выносило подобный приговор? Какая нация с такой рабской покорностью и послушанием поддакивала и соглашалась со всеми творимыми безобразиями?»
Ни одно событие в стране не оставляет девушку равнодушной: ее не по-детски пытливый ум старается всему найти свое собственное объяснение, «очистить» каждое событие от примитивной шелухи официальной пропаганды, оценить его истинное значение. Отдельные записи не могут не поразить даже моих современников острым взглядом, проникающим в тему. Вот фрагменты, неполная запись от 30 декабря 1934 года, посвященная убийству Кирова:
«После убийства Кирова в Смольном Николаевым, членом подпольной группы террористов, прошло уже много дней. Много передовиц в газетах кричало об этом происшествии, и много докладчиков-попугаев и советских шкурников с пафосом, потрясая кулаками, кричало над головами рабочих: Добить гадюку!, Расстрелять предателя, который трусливым выстрелом вырвал из наших рядов и т.д. И много так называемых советских граждан, потерявших всякое понимание человеческого сознания и достоинства, по-скотски поднимали руки за расстрел. И трудно поверить, что в двадцатом веке в Европе есть такой уголок, где поселились средневековые варвары, где с наукой, искусством и культурой так странно уживаются дикие, первобытные понятия.
До начала следствия, когда еще не знали ни о какой организации, было убито уже сто с лишним человек, белогвардейцев, только за то, что они белогвардейцы, имели несчастье находиться на территории СССР. Сегодня расстреляли еще четырнадцать самих заговорщиков, почти сто с лишним человек за одну большевистскую жизнь
И какое право имеют эти большевики так жестоко, так своевольно расправляться со страной и людьми, так нахально объявлять от имени народа безобразные законы, так лгать и прикрываться потерявшими теперь значение громкими словами социализм и коммунизм?... Ведь это какие-то годы инквизиции, а не социализм!»
Не придавая, видимо, особого значения своим «крамольным» рассуждениям, Нина всецело доверила себя дневнику, тогда как в то время нельзя было доверять и перу с чернильницей. Могла ли девушка предположить, что кто-то чужой будет изучать его, чуть ли не с лупой в руках, что ее наивная неосмотрительность будет стоить ей поломанной судьбы! Даже если бы ее дневник не попал в НКВД, она, вероятнее всего, в любом случае оказалась бы в лагере. Рассуждающий человек этой власти был опасен.
Отдельные записи пятнадцатилетней школьницы передают степень ее отчаяния, ее страшной боли за судьбу России и невозможность что-либо изменить: « русские не могут завоевать свободу и не могут жить свободно. С самого того момента, когда славяне позвали править варягов, они находятся под чьей-нибудь властью. И всегда будут под властью. Приходится согласиться со словами Тургенева, что русскому народу свобода нужна меньше всего, и не нужна потому, что он не может ее удержать» (запись от 18 мая 1933).
Будем откровенны: в дневниковых записях Нины порой проскальзывает и бытовой антисемитизм, звучащий серьезным диссонансом ее прямым, честным и бескомпромиссным высказываниям. Касаясь этой темы в своем предисловии к книге, Л. Улицкая пишет так: «Сама Нина, к слову сказать, в те годы вполне разделяла антисемитские настроения места и времени соответствующие тексты можно найти в дневнике. Много лет спустя, вероятно, ее взгляды претерпят изменения во всяком случае, еще находясь в ссылке, после лагеря, она выйдет замуж за еврея и счастливо проживет с ним до самой смерти».
Как позднее станет известно, Нина Луговская после тюрьмы, лагерей и ссылки еще почти 20 лет боролась за свою реабилитацию. Трижды ей и ее сестрам отказывали в реабилитации. Она писала Н. Хрущеву, доказывая, что фразы из ее отроческого дневника, предъявленные ей в качестве обвинения, были лишь эмоциональным выражением ее обиды за отца, что она не имела никаких реальных террористических намерений, а ее признательные показания явились результатом жутких допросов, запугивания вплоть до расстрела со стороны следователей. В письме прямо подчеркивалось: «не имело значения, что подписываешь, лишь бы поскорее все кончилось». Только в 1963 году она была реабилитирована с формулировкой «за недоказанностью обвинения».
Мне почему-то не дает покоя вопрос: почему Нину Луговскую в Европе сравнивают с Анной Франк, а в России ее жизненная драма для многих почти безразлична? Почему в европейском сознании столь разные по драматизму судьбы уравниваются в их стремлении противостоять злу, оставленные ими свидетельства считают важнейшими историческими документами, а в России дневник и судьба его владельца волнуют лишь сотрудников «Мемориала» и отдельных совестливых людей? Быть может, потому, что нынешняя власть и усилия пропаганды направлены на то, чтобы не ворошить историю и не признавать ответственности за массовый террор прошлого? Не случайно так усердно «отбеливается» в последнее время фигура Сталина.
Думается, для российского опыта сталинского террора «Дневник советской школьницы» действительно может означать то же, что «Дневник Анны Франк» для понимания опыта Холокоста во всем мире. Как пишет Людмила Улицкая: «..в этом смысле дневник Нины Луговской прекрасное противоядие для тех, кому советский проект все еще кажется привлекательным. Великая утопия обернулась кровавой историей. Об этом свидетельствует Нина Луговская».
Александр МАЛКИН