Наш старый знакомый Борис Райтшустер, журналист журнала Fokus, двадцать лет возглавлявший корпункт издания в Москве, дал интервью Первому национальному каналу Украины. В Киев он приехал презентовать свою книгу «Путинократия», которую запретили в России (первое издание вышло еще в 2006 году, сейчас, после военной кампании России в Грузии и особенно в Украине, книга переработана и дополнена).
Интервью длилось 45 минут, желающие посмотреть его вживую и полностью могут это сделать в Интернете по ссылке http://1tv.com.ua/ru/video/program/progolovne/2015/03/10/10218. Мы публикуем выдержки-выжимки из интервью.
Путинократия – это нечто новое; это смесь советского тоталитаризма с американскими технологиями, это смесь КГБ c PR-технологиями, и получается что-то вроде монстра – как система. Я не про отдельных людей говорю, потому что надо быть очень осторожным, потому что это очень опасно.
Советская система, та же КГБ, они были достаточно простые. Советская пропаганда – она тупая во многом была, и на Западе в нее уже не очень верили, а сейчас наоборот. Сейчас очень многие у нас в Германии в эту систему верят. Это получается диктатура нового образца, это не та диктатура, которую мы имели в 20-м веке. Есть какая-то псевдосвобода, есть какие-то ниши, есть «Новая газета», кое-что разрешают, «Эхо Москвы». Это такая диктатура в овечьей шкуре, это ее делает гораздо более опасной.
На Украине вы это можете понять; западные наблюдатели, даже специалисты, они зачастую столь наивны, они не могут взглянуть за кулисы. Очень интересна разница в восприятии в бывшей ГДР и в Западной Германии.
Я считаю, эта система, как ГДР, снаружи – очень прочно выглядит, кажется, что она из цемента, а на самом деле такие системы неподвижные, очень жесткие, а чтобы устоять, надо иметь подвижность.
У любой диктатуры нет обратной связи. Они начинают верить в собственную пропаганду.
Путин на первый взгляд очень циничный, но я уверен, что он глубоко убежден, что у вас в Украине стояли американцы и выдавали каждому на Майдане по 50 долларов. Эти люди глубоко убеждены, что не может такого быть, что люди за свои убеждения выходят на улицу – это вне их мира. Даже насчет меня – они уверены, что я просто пропагандист с другой стороны; они не верят, что я просто по убеждениям пишу, для них это немыслимо. Это другие миры, это другое сознание.
Прожив 20 лет в России, почему я решил уехать? Были ли угрозы в мой адрес? Очень сильные. Мне говорили, что этой книгой я подписал себе смертный приговор. Ну, про политику, да, можно критиковать, у нас демократия, а вот все эти экономические связи – с кем Путин имеет деловые отношения, соприкосновения с мафией – сейчас надо каждое слово взвешивать. Мы с Борисом Немцовым были друзьями, и мы сейчас все боимся уже… Все эти вещи, бизнес, связи, все что с мафией как-то связано – это мне говорили, что я перешагнул границу. При таких угрозах всегда думаешь – ну, это несерьезно.
Кто угрожал? Никакие не анонимы. Вполне откровенно, русский посол в Берлине сказал моему главному редактору, чтобы он подумал о моем здоровье, о моей безопасности.
Я угрозы получаю по почте. Я даже боюсь свою почту открывать. Я не могу в эфире повторить слова, которые мне пишут. С одной стороны привыкаешь, а с другой стороны очень неприятно. Иногда бывают такие моменты, думаешь – почему я это все делаю, может, бросить все и писать про музыку, про культуру… Очень тяжело, и именно этой атмосферы они, по-моему, добиваются, чтобы люди боялись этим заниматься, чтобы люди боялись говорить правду.
Я уверен, операция по возвращению Крыма – это была опция, которая разрабатывалась давно. В 2008 году, когда была война в Грузии, об этом писали. Я уверен, что Путин после массовых протестов в 2011 – 2012-м годах в Москве очень сильно стал переживать. Его рейтинг падал – у него было 40 процентов. Я как раз уже в 2006 году в этой книге пишу, что его механизм укрепления власти – всегда, когда есть внутренние трудности, устраивать внешние конфликты. Ему нужен был внешний конфликт, чтобы снова поднять свой рейтинг. В 2006-м году это была еще война памятников в Эстонии, в 2008 году это была уже Грузия… Это как у наркоманов – дозу надо постоянно поднимать, чтобы это действовало. Это то, что меня пугает.
Я уверен: этот план был, они его чуть раньше, чем хотели, воплотили, еще не до конца доработали. То, что мы видим, это в первую очередь способ укрепления власти внутри страны. Путин считает, что если он может дестабилизировать Украину, если он может предотвратить западный, собственный выбор Украины, он войдет в историю, как анти-Горбачев. Горбачев для него предатель, а он опять укрепил эту империю.
Путин стоит за Золотую Орду. Для него нынешний украинский эксперимент, западные ценности – это для него, для его власти ужасно опасно, так он считает. Для него главная цель – чтобы этот эксперимент не удался. Не мне вам рассказывать, насколько тесно связаны Россия и Украина. Если это успешно у вас пройдет, каждая семья в России узнает, потому что у каждого есть родственники, друзья, и пропаганда не сможет это остановить. Они позвонят вам, а вы скажете: у нас тут так хорошо живется, уже коррупции нет – если это будет, дай бог…
Конечная цель Путина?
Если взять все, что он сделал – смотрите. Он же не восстановил однопартийную систему. Он установил лже-демократию с псевдо-партиями. И так же, я думаю, он не хочет Советский Союз восстановить, как таковой, он хочет формально независимую Украину, лже-независимую, так же на самом деле управляемую, как те так называемые оппозиционные партии. Я думаю, он готов очень высокую цену за это платить, увы…
Договороспособность Путина (Минск-2)
Это все равно, что вы играете в игру с человеком, о которым вы знаете, что он каждый раз жульничает, потом что-то не то делает, и откуда-то еще карты какие-то бросаются.
Я очень расстроился, когда в наших (немецких. – Ред.) СМИ много писали: это прорыв, наконец-то мир, и чуть ли не до того дошло – я утрирую – Путин миротворец… Эта наивность поразительная, что можно быть 10 раз обманутым и еще 11-й раз. Я считаю, что именно этим путем мы заранее проигрываем.
Меня очень расстроило, когда Ангела Меркель накануне переговоров говорила, что поставки оружия в Украину исключаются. Как можно так делать?! Это то же самое, если полиция выезжает на ограбление банка, и они грабителям говорят в громкоговоритель: оружие мы использовать ни в коем случае не будем, мы его спрячем в чемодан, мы все мирно хотим сделать.
И ее заявления, что конфликт нельзя военным путем решить – ну, Путин уже решает военным путем. Что самому себе врать?
Ангела Меркель – она из бывшей ГДР. Я уверен, она прекрасно понимает Путина, в отличие от Олланда. Меркель умная, она все понимает, а большая часть нашего общества в Германии – не понимает, и часть наших политиков. И это опасно.
После призывов не допустить поставок оружия Украине, я настолько уже был в ярости, что сделал несколько грубое сравнение, чтобы немцы это поняли. Я говорил – то, что мы делаем, это то же самое, как если вы видите, как вашу соседку другой сосед насилует, соседка просит у вас помощи, просит вас дать ей что-то, чем она могла бы защищаться, а вы отвечаете: нет-нет, если я помогу вам защищаться, тогда это может быть эскалация.
Я считаю, что это цинично.
Надо было сразу после Крыма ввести решительные санкции. Те «санкции» смешные, которые мы делали, – этим мы поощряли Путина. Он сам говорит – это у меня и в книге есть – он с детства вынес: только сильных уважают, слабых бьют, и мы показали, что мы слабые. Полгода показывали. И до этой трагедии с «Боингом» Запад не был готов к противостоянию. Только после этой жуткой трагедии ЕС спохватился, и Путин поначалу был в ужасе, потому что он не ожидал даже этих относительно маленьких шагов. И мое большое опасение, что на Западе – и такие источники информации у меня есть – уже настолько боятся, что Путин может выйти за рамки, что он настолько импульсивен, что лучше его не раздражать, надо себя вести очень аккуратно, чтобы он не дошел до крайних мер.
Фронт проходит по редакциям.
Корреспонденты в Москве – они все видят, что происходит. Я только что говорил с коллегами – они в ужасе, что там происходит. А в редакциях в Германии не верят: да нет, вы утрируете, ну что вы, не может быть… И часто коллегам даже некоторые термины не разрешают использовать – не хотят, чтобы говорили, что это война, не хотят, чтобы говорили, что это русские войска, надо использовать слово «сепаратисты». И это не только кризис в России, это и кризис и нашей системы. Если бы у нас были такие СМИ в 60-х годах, Берлинская стена вошла бы в историю не как Берлинская стена, а как Антифашистский щит, как его называли в ГДР.
В Германии это такое глубокое вытеснение… Они живут в своих кукольных домиках, они боятся называть эту войну войной. Какая война? – Все прекрасно. Ну, где-то что-то случилось… Когда я им говорю, что Путин прибегает к насилию – нет… Главное наше новостное агентство, которое формирует мнение – dpa – у них несколько дней назад была статья. В ней говорится, что Москва возмущена тем, что Америка и Украина совершают акт насилия, они доставляют туда военных советников, а Москва настаивает на том, что все надо делать мирным путем. Абсолютно перевернутая с ног на голову картина. Злые украинцы и американцы. Путин нападает на соседа, а они, плохие, оказывают сопротивление! Просто уму непостижимо, иногда я думаю – неужели это мне не снится, неужели я это читаю? У многих коллег такое ощущение – у тех коллег, которые знают Россию.
Редактора боятся называть войну войной, но вопрос – почему они этого боятся. Тут разные факторы.
Во-первых. Если бы мы называли это войной, мы вынуждены были бы задать себе вопрос, почему мы ничего не делаем. У вас (в Украине. – Ред.) сейчас самый страшный кризис с беженцами после Второй мировой войны. В Германии об этом вообще не пишут. Это вообще не тема. Я думаю, это кризис СМИ, именно западных СМИ. Мы как бы закрываем глаза, все не так страшно, и давайте не делать репортаж про российскую пропаганду, а лучше еще один репортаж про русскую душу или просторы Сибири. А таких, как я, упрекают, что мы уже не журналисты, а агитаторы, сказки придумываем… Я говорю о западной публике. Восточные немцы верят, а если бывшие работники ШТАЗИ – они ругают, а западные отказываются верить. Я всегда говорил: показывайте хотя бы один час или хотя бы 15 минут русский эфир с синхронным переводом – вы очень многое поймете.
Я надеюсь, что еще что-то возможно сделать. Уже давно надо было ввести санкции против 449 депутатов Государственной думы, которые голосовали за аннексию Крыма, против олигархов вокруг Путина. Я не понимаю, почему это не делают. Также надо было отменить визовый режим для украинцев. Они выбрали западный путь – им не надо стоять в очередях, чтобы получить визу. Поскольку ничего не делается, я уверен, что в Кремле немножко смеются над наивностью и слабостью западных лидеров. Нам не хватает Черчилля сейчас.
Прежде всего, мы (Запад. – Ред.) должны быть честными. А то мы делаем вид, что мы помогаем, а потом не помогаем. Это самое подлое что может быть. Вы должны знать – помогут или не помогут, и исходя из этого вы можете совсем другие решения принимать. Если вы знаете, что вы будете брошены, то лучше знать это заранее. Мне не нравится, что не любят говорить правду.
Что делать. Я считаю, что надо поднять Германию, надо информировать людей, рассказывать, что происходит. И вы очень сильно уступаете России в борьбе за общественное мнение на Западе. На вашей стороне правда, большая часть правды. Не надо контрпропагандой заниматься – не дай бог – но факты надо передавать. СМИ на Западе все-таки еще работают, это было видно сейчас после убийства Бориса Немцова. Очень многие журналисты, которые еще до этого как-то колебались, стали по другому относиться. Я думаю, если сравнивать то, что было в марте (прошлого года. – Ред.), когда на меня вообще как на полусумасшедшего смотрели, то сейчас ко мне уже прислушиваются, приглашают в парламент, я там рассказываю – вода камень точит. Я думаю медленно, но люди начинают понимать. Когда внутри западного общества появится давление на своих лидеров, тогда что-то начнет меняться.
Это удивительно, но мы с коллегами после убийства говорили: посмотрим, скоро будет кавказский след, найдут чеченцев или ингушей.
Я уверен: это место, где произошло убийство, это знаковое место. Если бы Бориса Немцова убили бы в подъезде, в подворотне, можно было бы думать о разных версиях. Но какой нормальный убийца выберет для такого преступления одно их самых охраняемых мест на свете?
За Борисом круглосуточно следили, ФСБ, всегда было наружное наблюдение. И именно в тот момент его не было? То есть, абсолютно четко – это как минимум попустительство власти. Эти убийцы должны были знать, что им бояться нечего.
Немцов был почти единственный, кто лично критиковал Путина. Не стесняясь в выражениях, называл его уголовником, вором; маленькая мафиозная группировка, которая захватила Кремль, эксплуатирует страну… У них всегда была такая линия, что Путина лично не критиковать., и вот именно тот, кто смелее всех критиковал – убит напротив Кремля. Теперь все другие боятся. Я только что встречался с Альфредом Кохом, он говорит: я боюсь, что я следующий.
Путину нечего бояться улицы. В России другие традиции, после сталинизма у людей страх. Путину надо бояться свою элиту, которая во многом недовольна. Они хотят в Ниццу на выходные, в Лондон – они недовольны. Они уже меньше миллионов зарабатывают, они жутко боятся попасть в санкционный список. Путин правит страхом, страх держит его власть, и это знаковое убийство очень сильно страх усилило.
Заговор оппозиции для Путина не опасен. Заговор своих – очень опасен. Но удивительная у него психология – это я знаю из первых уст – они всегда говорят: в 17-м году маленькая группировка, Швейцария, Ленин, все думали, что маргиналы, а они-то взяли власть! И поэтому они боятся всего. И этих маргиналов очень сильно боятся. Но реальная опасность для них, во-первых, заговор внутри властной элиты; во-вторых, какие-то внешние события, которые очень сильно повлияют, как в СССР был Чернобыль – не дай бог нам увидеть что-то в таком роде, но может что-то неожиданное произойти, что очень сильно изменит восприятие людьми власти, потому что король на самом-то деле голый. Иногда маленькое событие может иметь большие последствия – так диктатуры устроены.
Я в Москве говорил с хорошим другом, который очень близок к властной элите, я спросил его: сколько из вас верит в эту систему. Угадайте, что он мне ответил, сколько? – Ответил: ни одного не знаю. Я говорю: а что ж вы тогда все сидите? – Все прекрасно понимают, что это абсурд, всем это надоело, но все и боятся, и слишком много выгод с этого имеют, поэтому все сидят тихо и не дергаются. Это ответ на все вопросы: пока этот страх есть, и выгода есть, сейчас все в движении, и изменения могут произойти относительно быстро.
Перший нацiональний, 10 марта
В Мюнхене, 2007 г.