Чечня при Ельцине

Двадцать лет Буденновску – что изменилось?

Первая чеченская не вызвала народного энтузиазма. Протестов, правда (к нашему величайшему стыду), тоже не было. Мы боялись протестовать – это же наша власть, наш Ельцин... А тут рядом еще и эти неуспокаивающиеся коммунисты... Мы еще не понимали и еще очень нескоро поймем, что произошло. Мы и сегодня этого не хотим понимать. И вот в этом отношении изменилось как раз немного.

Но пассивно всё в нас протестовало против той войны. И просто – как против крови. И против ее явной несправедливости. И против лжи, которой ее пытались окутать. И если бы не политическая целесообразность, мы бы им показали. Но мы и тогда были такими же мудро-глупыми, какими остаемся и сегодня. И здесь тоже не изменилось ничего. Изменилось в другом.

Изменилось в том, что тогда мы понимали закономерность Буденновска. И даже восхищались (в глубине души, конечно, не говоря об этом ни с кем) отважными бородачами, осмелившимися рискнуть жизнью, чтобы освободить Родину. Наше сознание еще не сплюснулось до того, что «мы хорошие, потому что это мы, а те, с кем мы воюем, плохие потому, что мы с ними воюем». Мы понимали подлость той войны (хотя и не все вполне ясно). И главное – мы были еще довольно добрыми людьми. Мы не твердили мантр про «с террористами не ведут переговоров». Мы сохраняли здравый смысл и человеческие чувства. И поэтому немыслимое сегодня черномырдинское «Шамиль Басаев, говорите громче!» вызывало у нас доброе одобрение, а не злое озлобление, как это было бы сегодня, даже если не наш (не наш, конечно), а какой-то чужой лидер начнет с кем-нибудь подобные переговоры. Сегодня мы на такое проявление человечности изойдем ядом. Тогда этого не было. А были добровольные заложники, рисковавшие собственными жизнями, из числа тех, кого сегодня толпа величает «дерьмократами» и «либерастами». И был «хэппи энд».

Вот это-то и изменилось. Нельзя сказать, что мы были умнее. Нет, конечно. Но мы были честнее. Сами с собой честнее. Недостаточно, совсем недостаточно честными. Но гораздо честнее. И главное – мы были гораздо добрее. Несравнимо, несопоставимо добрее.

Добрее не к врагам. Доброта, она вообще не разбирает, кто враг, а кто друг. Добрый человек, он просто добрый. А злой – просто злой. И добрым быть не может не только к врагам, но и к друзьям. Даже к детям своим не может быть добрым.

В 95-м мы были еще добрыми. Мы оставались сравнительно добрыми еще и в 98-м, дефолтном году. И даже в начале 99-го. Хотя гнойник ненависти, копившейся все годы нашего «рынок всё устроит», уже готов был прорваться. Он и прорвался осенью 99-го. И с тех пор процесс стал поступательным и (во всяком случае – пока) необратимым. Нагноение идет все активней, и всё больше гноя вытекает наружу. Так мы духовно возрождаемся и так мы встаем с колен.

И затапливающая нас ненависть вытесняет из наших душ всё человеческое. И совесть. И ум. И способность творить. И конечно – вкус. И чувство собственного достоинства...

Всё это вещи с ненавистью несовместимые. Всё это – атрибуты человеческой психики. А не психики разъяренного животного.

Александр Зеличенко,

Russkiysvet.livejournal.com, 15 июня