Нобель по литературе
«Нобель» для Беларуси
Долгие годы больше всего раздражало, когда иностранцы при слове «Беларусь» начинали мучительно вспоминать, что это такое: Чернобыль, Беловежская пуща и Беловежские же соглашения. Те, кто ближе географически – восточноевропейцы, – еще добавляли к ассоциативному ряду «Песняров». Интеллектуалы – Марка Шагала. И все. Теперь они будут вспоминать еще и Нобелевского лауреата Светлану Алексиевич. А здесь будут говорить: зато у нас есть Алексиевич. Вообще-то она у нас была всегда. Даже когда жила в Европе – ничуть не бегство, просто возможность спокойно писать свои книги. Но ее персонажи все равно жили здесь, в Беларуси, или еще раньше в СССР, а без них писать было нечего – такой уж жанр. Сидя дома, такое не напишешь. Иди, езжай, стучись в двери, уговаривай, настраивай на откровенность, вызывай доверие, плачь от ужаса рассказываемого, а потом садись и методично делай из трагедии математически точный рассказ. Чтобы ничего лишнего – и попадание, как сквозь оптический прицел. Лучшие книги этого жанра – художественно-документального – еще до Светланы Алексиевич выходили именно у белорусских писателей. «Я з вогненнай вёскі» Янки Брыля, Алеся Адамовича и Владимира Колесника. «Каратели» Алеся Адамовича. «Блокадная книга» Алеся Адамовича и российского писателя Даниила Гранина (да-да, я, конечно, помню, что оба они тогда назывались советскими писателями, а не белорусским и российским). Светлана Алексиевич начинала о том же в своей первой книге «У войны не женское лицо».
А потом были другие книги. И оказалось, что жизнь еще страшнее, чем война.
Персонажи Алексиевич – не только пережившие Отечественную войну женщины («У
войны не женское лицо»), и дети («Последние свидетели. Соло для детского
голоса»), и родственники погибших на афганской войне «цинковых мальчиков», но и
чернобыльцы и близкие погибших чернобыльцев, несостоявшиеся самоубийцы и родные
самоубийц состоявшихся, переломанные через колено историей обмылки СССР,
судорожно хватающиеся за истлевший красный стяг… Формулировка Нобелевского
комитета «за ее многоголосное творчество – памятник страданию и мужеству в наше
время» – точна, как книги самой Светланы Алексиевич. Она считает, что боль – это
мост между людьми. Именно боль, а не любовь или творчество. Боль всегда честна,
она не бывает фальшивой.
Белорусы еще два года назад держали пальцы в чернилах, когда Светлану Алексиевич выдвинули на Нобелевскую премию. И нынешнего объявления результатов ждали так, будто у каждого родственник или друг выдвинут на «нобелевку». Объявили результаты – взорвался Байнет. А белорусская власть промолчала, как и следовало ожидать. Она давно уже ведет себя так, будто писателя Алексиевич не существует. Но это проблема бездарной белорусской власти, а вовсе не мировой литературы.
Скажу честно: я не все книги Светланы Алексиевич дочитала до конца. Потому что
читать их невыносимо. И иногда на какой-то странице, промокшей от слез, вдруг
понимаешь, что больше не можешь. Что боль, исходящая от этих страниц, слишком
сильна, и если сейчас не остановиться – потом ни анальгин, ни водка не помогут.
Кто-то смог прочитать все. Кто-то, как и я, нет. Вот только не понимаю, как
можно было выдержать и все это написать? Сидеть с этими людьми, укрывшись
одеялом их трагедии, не пропускающим воздуха, говорить и слушать, записывать и
запоминать, а потом снова, уже в одиночестве, перечитывать и переписывать,
составляя из нескольких десятков трагедий одну, общую, безграничную. Избрать
этот путь добровольно и не останавливаться. Впускать в свою душу тех, кому уже
ничем не помочь, и делить с ними страдания. Выжить и сохранить щедрую душу.
Книги Алексиевич – это не только литература, достойная Нобелевской премии. Это
подвиг.
Ирина Халип,
«Ежедневный журнал», 8 октября