К 50-летию судебного процесса над писателями А. Синявским и Ю. Даниэлем

Вот и кончился процесс,

Не слыхать овацию –

Без оваций все и без

Права на кассацию.

Изругали в пух и прах, –

И статья удобная:

С поражением в правах

И тому подобное.

В.Высоцкий

Ничто не забывается так быстро, как недавнее прошлое. Брежневская эпоха осталась в нашей памяти временем бесконечных и пустых речей запинающегося Генсека, церемониями нескончаемых наград его ближайшего окружения и столь же бесконечных очередей за колбасой, туалетной бумагой, импортной обувью и еще бог знает чем. И что, конечно же, не менее важно, почти ежедневно рождавшимися анекдотами.

А ведь на самом деле она была не столь безобидна. Не такой, разумеется, кровавой, как сталинская, но с совершенно внятным новым культом личности и со всеми присущими ему атрибутами. Разница в том, что на смену лагерям и ужасу физических расправ в период «застоя» пришли психушки.

А еще эта эпоха, возвестившая конец хрущевской «оттепели», осталась в памяти интеллигенции процессами над так называемыми диссидентами.

«Фантастическая реальность» под псевдонимами

В этом году исполняется ровно 50 лет с начала первого в послесталинскую эпоху политического процесса над двумя писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем.

8 сентября 1965 года за публикацию за границей литературных произведений был арестован Андрей Донатович Синявский, старший научный сотрудник Института мировой литературы, член Союза писателей, один из литературных критиков «Нового мира». Через четыре дня в аэропорту Внуково арестовали поэта-переводчика Юлия Марковича Даниэля. Эти два вполне благополучных по советским меркам литератора совершили «неслыханное» по тем временам преступление: учитывая печальный опыт публикации романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», они тайно, под псевдонимами Абрам Терц (А. Синявский) и Николай Аржак (Ю. Даниэль), опубликовали на Западе ряд своих произведений, критикующих советскую действительность. Так, А. Синявский начал передавать за границу свои произведения еще с 1956 года; анонимно опубликовал трактат «Что такое социалистический реализм» (Париж, 1959), а также под псевдонимом Абрам Терц книгу прозы: «Суд идет» (1959), «Фантастические повести» (1961), «Любимов» (1963).

Вторая жизнь Юлия Даниэля началась с публикаций на Западе повести «Говорит Москва» (1958), рассказов «Руки», «Человек из МИНАПа» (1963), «Искупление» (1964). Передавать эти произведения по нелегальным каналам друзьям помогала знакомая А. Синявского француженка Элен Замойская-Пелетье, дочь военно-морского атташе Франции в СССР, изучавшая русский язык и литературу на филологическом факультете МГУ.

До сегодняшнего дня в прессе излагается масса версий по поводу того, кто мог выдать органам псевдонимы этих двух писателей. Среди них существует и немало конспирологических. Кстати, их обстоятельный анализ дает живущая ныне в Израиле писательница Нина Воронель в своей книге «Содом тех лет». Одну из них в свое время озвучил поэт Е. Евтушенко, поделившись тем, о чем ему, якобы, рассказал в 60-е годы сенатор Роберт Кеннеди. Согласно этой версии, это произошло в результате сделки между ЦРУ и КГБ. ЦРУ, якобы, дало советской госбезопасности наводку на фамилии писателей, скрывавшихся за псевдонимами, в ответ на услугу со стороны органов в виде чертежей какой-то подводной лодки. При всем уважении к поэту в правдоподобие этой версии поверить весьма трудно, хотя ныне живущий сын Ю. Даниэля Александр Даниэль утверждает, что КГБ действительно вышел на след писателей именно через Запад.

Арест писателей произошел менее чем через год после «дворцового переворота», отстранившего от власти Н. Хрущева: писателям было предъявлено весьма тяжкое обвинение в антисоветской агитации и пропаганде (статья 70 Уголовного кодекса РСФСР), распространении антисоветской литературы. Этим арестом новое советское руководство объявляло беспощадную войну самиздату, ее авторам, распространителям и читателям. Словом, всем тем, кто еще питал надежды на то, что в стране , несмотря ни на что, будет продолжен курс на полное развенчание культа личности Сталина.

Процесс над арестованными писателями начался 10 февраля 1966 года. В слушании дела были задействованы самые высокопоставленные чиновники советской юстиции: глава Верховного Суда РСФСР Лев Смирнов, помощник Генерального прокурора СССР Олег Темушкин. Для того, чтобы представить подсудимых этакими мишенями народного гнева в качестве общественных обвинителей были выбраны наиболее одиозные литераторы – Аркадий Васильев и Зоя Кедрина. От имени советских граждан они старались «изобличать» жалких перевертышей. Со стороны властей в качестве главного обвинителя также выступил Михаил Шолохов.

С первых же заседаний стало ясно, чем обвиняемые вызвали столь резкое раздражение КГБ и властных структур, которые на тот момент были, пожалуй, единственными в СССР читателями их произведений: это была мера и глубина осмысления всего социального устройства огромной страны. Синявский и Даниэль критиковали не частные недостатки, упущения и недочеты власти, они замахнулись на то, что с перестроечных времен стало именоваться Командно-Административной Системой.

Так, в сатирической повести Ю.Даниэля «Говорит Москва» события разворачиваются вокруг планируемого «Дня открытых убийств» 10-го августа, который объявляется в стране в связи с Указом Верховного Совета СССР от 1960 года. По мысли сатирика этот «День» является следствием начавшихся в стране демократических перемен. Если в 1937 году убийства открыто не признавались, то в соответствии с Указом они могли приобрести законную силу и быть легализованы наряду с праздниками «День артиллериста», «День советской печати», «День советской милиции». Советский Союз в этом произведении показан как огромный концлагерь, где народ напуган, подавлен и озлоблен. Сатирик выводит на всеобщее обозрение потаенно-гадостные мысли отдельных обывателей, могущих в этот день реализовать свое законное право на ненависть и месть, привитые им практикой сталинских времен. Мотивы, побуждающие людей внутренне оправдывать необходимость введения подобной меры, пассивное отношение к насилию, соглашательство – все это изображено в повести с едким сарказмом.

В другой повести «Искупление» автором изобличалась атмосфера предательства, доносов, клеветы, порожденная культом Сталина. Показывалось, как в период, когда воздух страны уже очистился от этой скверны, один честный человек был задушен ядовитыми испарениями прошлого, поднявшимися вокруг него в силу трагического недоразумения. В своем выступлении на процессе, который зафиксировала стенограмма, Ю. Даниель говорил: «В 1960-61 годах, когда была написана эта повесть («Говорит Москва». – А.М.) я, и не только я, но и любой человек, серьезно думающий о положении вещей в нашей стране, был убежден, что страна находится накануне вторичного установления нового культа личности». Пожалуй, Юлий Даниэль стал первым, кто остро и публично поставил вопрос о вине всего общества за трагические события сталинской эпохи, о необходимости внутреннего освобождения от страха и «тюрьмы вокруг человека».

Несколько иной литературный стиль был присущ А. Синявскому (Абраму Терцу), который в большей степени ассоциировал себя со своим псевдонимом, от имени которого выстраивал в своих произведениях соответствующую гротескно-сатирическую игру. Собственно, многие его художественные произведения, в том числе, «Суд идет», «Любимов» не содержали ничего антисоветского: эти произведения «фантастической реальности», построенные на фантасмагории, которой он обозначал всю советскую действительность, писатель противопоставлял господствовавшему художественному методу, который он подверг решительному осмеянию и осуждению в статье «Что такое социалистический реализм». Между тем, КГБ в секретной докладной записке в ЦК КПСС рассказы А. Синявского, собранные в сборник «Фантастические повести», посчитал клеветой на систему социализма, советских людей и всю советскую действительность: «Автор этого произведения, – говорилось в ней, – клевещет на советский образ жизни, делает попытку убедить читателя в том, что советское общество – это искусственная система, навязанная народу, который не верит ни в социализм, ни в марксизм, держится на страхе и боязни» (http://fictionbook.ru/author/daniyel_yuliyi/govorit_moskva/ – фрагмент подлинного документа)

Суд и открытая травля

Власть пыталась сделать все от нее зависящее, чтобы морально уничтожить писателей, настроить против них все общество, объявить чуть ли не врагами родины, действовавшими во вред ее интересам. Как это уже имело место восемью годами раньше в случае с романом Бориса Пастернака «Доктор Живаго», в прессе по отмашке «сверху» развернулась кампания травли писателей. Центральные советские газеты запестрели громкими заголовками: «Это предательство», «Таких не прощают», «Пора отвечать», «Их удел – презрение», «Нет нравственного оправдания», под которыми стояли не только подписи агрономов, рабочих, инженеров, но и некоторых деятелей культуры, в том числе и членов Союза писателей СССР.

Глашатаем кампании стал член СП СССР, секретарь московского отделения СП СССР Дм. Еремин, статья которого «Перевертыши» («Известия» 1966, 13 янв.) была призвана «пригвоздить» писателей к позорному столбу и оценить их деятельность как тягчайшее преступление: «„Сочинения“ этих отщепенцев насквозь проникнуты клеветой на наш общественный строй, на наше государство, – писал автор, – являют образчики антисоветской пропаганды. Всем свои содержанием они направлены на разжигание вражды между народами и государствами, на обострение военной опасности». Поскольку этого автору погромной статьи показалось мало, он заодно приписал «перевертышам» «призыв к террору».

Неистовствовал на процессе и писатель Аркадий Васильев (отец нынешней писательницы Дарьи Донцовой), обвинивший писателей в тягчайшем преступлении и просивший суд о суровом наказании. А литературовед Зоя Кедрина, коллега А. Синявского по Институту мировой литературы, в статье «Наследники Смердякова» прямо обвиняла писателей в фашизме. Однако всех, несомненно, превзошел выступивший позднее на 23-м съезде партии Михаил Шолохов, посетовавший на чрезмерную мягкость приговора и требовавший чуть ли не физической расправы с писателями: «Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы… ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни».

Старт диссидентскому движению

Между тем, суд над Синявским и Даниэлем, по сути, всколыхнул всю советскую интеллигенцию. Он стал, с одной стороны, знаковым событием 60-х, знаменующим собой завершение оттепели, а с другой, дал толчок к началу настоящего диссидентского движения в СССР. В поддержку писателей выступили Илья Эренбург, Корней Чуковский, Вениамин Каверин, литературовед Вячеслав Иванов, критики Ирина Роднянская и Юрий Буртин, поэт-переводчик Анатолий Якобсон, актер Игорь Кваша, писатели Константин Паустовский, Лев Копелев, Лидия Чуковская, Владимир Корнилов, искусствоведы Игорь Герчук, Игорь Голомшток, ученый Вадим Меникер, художник-реставратор Николай Кишилов.

Буря негодования поднялась и за границей. В числе протестовавших были крупнейшие деятели мировой культуры, практически все международные творческие ассоциации и даже руководители ряда зарубежных компартий. Литераторы Франции, Германии, Италии, США, Великобритании заявили следующее: «Мы хотим подтвердить то, что уже заявляли публично многие писатели и деятели культуры разных стран: мы не считаем труды Синявского и Даниэля пропагандой и заявляем, что наше отношение к этим писателям основывается только на их литературных и художественных достоинствах. Мы глубоко убеждены, что если бы они жили в одной из наших стран, в их книгах также могла бы прозвучать критика различных аспектов нашей жизни. Разница в том, что книги были бы опубликованы, а авторы не оказались бы за решеткой». Подписи говорили сами за себя – Андре Бретон, Лиллиан Хелман, Грэм Грин, Джон Уэйн, Уильям Стайрон, Джанкарло Вигорелли, Луи Арагон, Ханна Арендт, Альберто Моравиа и многие другие выдающиеся художники, писатели, кто весьма дружественно относились к СССР.

Процесс над писателями был воспринят как пролог к зловещим переменам. Этим власти хотели нагнать страху, но добились прямо противоположного. В День Советской Конституции 5 декабря 1965 года группа молодежи вышла на демонстрацию в сквер у памятника А.С. Пушкину, развернув плакаты «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем» и «Уважайте советскую конституцию», но тут же некоторые были схвачены дружинниками и людьми в штатском. Организатором митинга был математик Александр Есенин-Вольпин. Несмотря на то, что многие из демонстрантов позднее поплатились местами в вузах, а кое- кто (Владимир Буковский и Юлия Вишневская) свободой, именно этот митинг дал старт диссидентскому движению в СССР.

Властям, однако, так и не удалось сделать процесс над писателями полностью закрытым. На суде обвиняемые держались бодро и в ответ на высокопарные речи судей говорили о свободе слова и убеждений, закрепленных в Конституции СССР и Декларации прав человека, о необходимости покаяния перед жертвами сталинских репрессий, об опасности повторного установления культа личности. Так, Юлий Даниэль в ответ на обвинение в том, что он в своих произведениях «выносил сор из избы», заявил: «Я считаю, что в жизни общества не может быть закрытых тем». Андрей Синявский был еще категоричнее: «Чтобы навсегда исчезли тюрьмы, мы понастроили новые. Чтобы пали границы между государствами, мы окружили себя китайской стеной .Чтобы труд в будущем стал отдыхом и удовольствием, мы ввели каторжные работы. Чтобы не пролилось больше ни единой капли крови, мы убивали, убивали и убивали».

Суд отклонил все требования адвокатов. К делу запретили приобщить специальные заявления литераторов В. Иванова, Г.К. Паустовского, Л.З. Копелева, в которых было засвидетельствовано отсутствие в произведениях писателей антисоветской агитации и пропаганды.

Итоги

Процесс в итоге завершился суровыми приговорами: 7 лет лагеря строгого режима А. Синявскому и 5 – Даниэлю. Но подсудимые и им сочувствовавшие ощущали себя победителями. Осужденные не каялись и не осуждали свою «преступную» деятельность, а наоборот отстаивали свое право поступать так, как они поступили.

В этом смысле процесс этот действительно стал необычным. В «Письме старому другу», написанному вскоре после его завершения, Варлам Шаламов писал: «Синявский и Даниэль первыми принимают бой после чуть ли не пятидесятилетнего молчания. Их пример велик, их героизм бесспорен. Синявский и Даниэль нарушили омерзительную традицию „раскаяния“ и „признаний“…Если бы на этом процессе дали выступить общественному защитнику, тот защитил бы Синявского и Даниэля именем писателей замученных, убитых, расстрелянных, погибших от голода и холода в сталинских лагерях уничтожения» (Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниеля. – М.: Книга, 1989. – с. 514-522).

А писатель Вениамин Каверин в предисловии к упомянутой книге, спустя два десятка лет после процесса, написал: «Я убежден, что сегодня трудно представить себе более дикое, в рамках цивилизованного мира явление, чем „дело Синявского и Даниэля“. Между тем позорное это событие – уголовный суд над художественной литературой – произошло совсем недавно, двадцать с небольшим лет назад».

Впрочем, давно уже подмечено, что в российской истории некоторые события прошлого имеют удивительную особенность повторяться вновь, хотя и в новом обличии. Неслучайно ведь, после позорного судилища над девушками из «Pussy Riot» многие вновь рефлекторно вспомнили дело о суде над художественным словом образца 1966 года. Синявский и Даниэль покусились в свое время на советскую коммунистическую идеологию, равно как «кощуницы» – на идеологию державно-православную, пришедшую ей на смену. Увы, но и это событие, как известно, до сих пор имеет свое продолжение. Ведь позднее случилась история с постановкой «Тангейзера» в Новосибирске. А вслед за ней погром выставки современного авангарда в «Манеже», организованный православными активистами «Божьей воли», оставшимися при этом безнаказанными.

Так что, похоже, «перекличка времен» и впрямь все еще продолжается..

Александр МАЛКИН