Анастасия Зотова: Несмотря на шум в прессе, пытки в отношении других продолжаются
Видели Ильдара – выглядит очень плохо (почти как мой дедушка после инсульта). Вещи рассказывает жуткие, в подробностях они ещё хуже, чем в письме. Самое главное, что хотел бы передать – то, что несмотря на шум в прессе, пытки продолжаются (в отношении других людей), просит опять прийти Павла Чиковв и Игоря Каляпина, чтобы конфиденциально сообщить, какие свежие видеозаписи искать (30 дней не прошло).
Супруга осужденного активиста Ильдара Дадина Анастасия Зотова 9 ноября смогла попасть на свидание с мужем в колонию № 7 карельского города Сегежи. После разговора с мужем она рассказала корреспонденту «7x7» о том, что смогла увидеть в исправительном учреждении.
Анастасия Зотова: Единственное впечатление – это полный шок, ад и сюрреальность происходящего, потому что 22 августа, когда мы с Ильдаром виделись, это был совершенно другой человек – бодрый, веселый, который рассказывал, как они в СИЗО чуть ли не на солнышке загорают.
– Это в Москве было?
– Да, открываются окна, они лежат и загорают. А когда я это вот вижу, это какой-то ад: у него трясутся руки, у него дергается губа – в одну сторону, в другую… Дергается щека, постоянный нервный тик. Он пытается говорить – он задыхается. Я боялась, что у него сейчас какой-нибудь припадок случится. Постоянно ему в трубку через стекло, когда мы общались, говорила: «Тихо, тихо, успокойся, все хорошо». Это очень страшно. И он говорит, что, несмотря на весь этот шум, который там происходит, людей продолжают точно так же избивать. Ты читал интервью Каляпина «Новой газете»?
– Нет еще.
– Там Каляпин рассказывает, как им мешали разговаривать с людьми, как им говорили «ничего не болтайте, как людей, которые пытались с плакатами выйти, увезли в другую колонию и не дали правозащитникам с ними встретиться. То есть понятно, что ФСИН всячески мешает. Ильдар рассказывает, что людей точно так же продолжают бить, по утрам слышны крики. Его самого не бьют, но его поместили в камеру для каких-то буйно-помешанных, и он сидит с мужиком, который реально сумасшедший. Продолжают на него давить, продолжают его не кормить.
– Ты говорила с ним по поводу перевода в другую колонию?
– Я с ним говорила по поводу перевода в другую колонию. Он говорит, что не хочет, чтобы его переводили, потому что других людей продолжают бить и он не может их бросить, потому что у него есть какие-то связи со СМИ через меня, через адвоката, а если он отсюда уедет, то у них вообще ничего не будет. В интервью Каляпина говорится о том, что восемь человек пытались привлечь внимание СПЧ, вылезли на крышу с плакатами, а их увезли в другую колонию. И Каляпин спросил, можно ли туда съездить. Нет, нельзя. Можно их обратно привезут? Нет, нельзя. И все. Эти люди пытались привлечь внимание, а сейчас что с ними – неизвестно. Мне, например, неизвестно, кто эти люди. У Ильдара, в силу того, что произошло, сейчас есть возможность каким-то образом привлекать внимание к этой проблеме. То есть, например, он надиктовал заявление в Следственный комитет. Сам он не имеет возможности подать заявление в СК. Там им запрещают вообще писать что-либо фактически. То есть распорядок дня такой: в это время ты убираешься, в это время ты там что-то делаешь. Времени для того, чтобы просто сесть и писать, – физически нет. Поэтому он пересказал, я все это записала. Как только доберусь до Москвы, доберусь до интернета, то заявление в Следственный комитет перешлю.
Что собираюсь делать я? Я буду просить, несмотря ни на что, чтобы его перевели из этой колонии, чтобы его перевели просто в больницу, потому что, черт возьми, ну это ненормально. Ильдар выглядит ровно так же, как мой 80-летний дедушка после инсульта. Этот дрожащий рот, эти губы, вот это все… Ему 34 года, это ненормально. Если он останется в этой колонии, то я не знаю, чем это все закончится.
– А адвокат была у него? С этой стороны есть какие-то подвижки?
– Адвокат была у него вчера, но мы с ней так и не поговорили, потому что то она в самолете, то я в самолете. «Ты на суше, я на море – мы не встретимся никак» [смеется]. Я приеду в Москву и мы с ней поговорим. Еще она обещала завтра позвонить даме-адвокату, которая сегежская, чтобы у Ильдара была связь с местным адвокатом, которая бы могла ходить раз в день, потому что Ильдар говорит: «Я не имею возможности писать жалобы. Нужно, чтобы ко мне ходил адвокат, который бы писал все эти жалобы». Нужно обжаловать все эти ШИЗО, потому что ясно, что они были совершенно незаконны.
Мы разговаривали четыре часа, я сидела, писала… Половину не поняла, что он говорил. Это просто тоже нужно сейчас все перебивать на компьютер и, я не знаю, переводить на английский, все это публиковать, потому что это настолько адски. Он даже рассказывал то же самое, что было в письме, но это все намного более адски в подробностях. Там просто невероятно.
– Переговоры через трубку – их никак не контролируют? Никто не слушает?
– Переговоры через трубку все прослушиваются, разумеется. Мне кажется, что наши переговоры там прослушивали всем начальством колонии. Но они же не могут ему запретить говорить обо всем об этом.
– Какая помощь нужна, какие действия?
– Я пока еще не знаю. У меня спрашивали, что могут сделать люди, которые не являются гражданами России – из Европы, Евросоюза... Я говорю всем одно и то же: нужно писать письма, нужно писать в Следственный комитет с требованием расследовать дело. Нужно писать, я не знаю, Москальковой, писать всему руководству ФСИН, писать требования перевезти Ильдара в больницу из-за состояния его здоровья. Как можно больше поднимать эту проблему, потому что сейчас пытаются все это дело замять. Я не знаю, ты в курсе или нет, из интервью Каляпина я знаю, что по колонии их водил мужчина с фамилией Федотов. Он бывший начальник «семерки» [колонии]. В 2012 году он был начальником «семерки», и тогда тоже шли сообщения о пытках. Потом все эти сообщения радостно были замяты, Федотов пошел на повышение, а Коссиев стал начальником «семерки». Понятно, что они будут покрывать Коссиева, они сделают все что угодно, чтобы это куда-то не дошло.
Все, у кого есть мозги, должны признать, что пыток не должно быть вообще. Нужно бороться с этим всем миром. Не знаю, сможем ли мы победить это во всех колониях. Именно в этой конкретной колонии все люди, которые принимали участие в пытках, должны быть наказаны, и в том числе должны понести уголовное наказание, а не только дисциплинарное. Это просто ясно как божий день.
– То есть нужна максимальная публичность, – это самое главное, что можно сделать.
– Ну да, потому что если публичности не будет, они смогут творить все что угодно. И единственный шанс – это привлекать внимание, в первую очередь – Москвы. Потому что в Карелии они все между собой повязаны.
– Как часто к Ильдару вообще можно попадать сейчас, как там с передачами?
– Передачи на строгих условиях содержания, куда его поместили незаконно, очевидным образом, можно передать раз в четыре месяца, свидания краткосрочные – раз в полгода и длительные раз в полгода, то есть четыре свидания в год. На длительное он обещал написать заявление. Но это проблема, потому что он не может там писать, как я говорила, им не дают времени на то, чтобы писать. Мне надо прийти в колонию и сказать – дайте мне длительное свидание. Не факт, что дадут.
Глеб Яровой, «7x7»,
Анастасия Зотова,
Facebook, 10 ноября
В Карелии безумно холодно, минус пятнадцать. Я в двух куртках, Лиля Дадина (сестра) – в трех свитерах, и мы дрожим до стука зубов. Комната приема родственников плохо отапливается, туалет во дворе не отапливается вообще, стенки покрыты инеем.
Мы общаемся с жителями Сегежи, и почти все знают о пытках, но об этом не говорят: с работой в колониях связан каждый второй, и зарплата там хорошая, 35-50 тысяч (средний сегежец получает 15 тысяч рублей). Одна женщина в сердцах говорит нам: «Сидел знакомый, его били. Это худшая колония в области, ее давно надо расформировать!».
Мы разговариваем с Ильдаром, и нам страшно, потому что это не тот человек, который играл с нами в шарады, носил на шее племянницу, готовил оладьи на кухне – он совершенно трясущийся, задыхающийся, чуть не поседевший. У него отобрали Конституцию, но он всё равно цитирует ее на память.
Ильдар – это Радищев, это Солженицын нашего времени, это король Артур и Ланселот, настоящий рыцарь и борец: он не только окунулся в этот ад, который описывает, но и пытается защищать других. Даже готов пожертвовать для этого своей жизнью. Все четыре часа свидания я писала за ним его слова, исписала половину тетрадки – всё это надо публиковать, надо об этом говорить, потому что это не XXI век, это какая-то инквизиция.
(посмотрите, вот по этой ссылке – очень важный пост на тему «как помочь»).
9 ноября Анастасия Зотова, жена Ильдара Дадина, рассказавшего о пытках в карельской исправительной колонии №?7, получила свидание с мужем. Оно продолжалось четыре часа, все это время Дадин максимально подробно рассказывал о том, что происходило с ним со дня попадания в ИК-7, – и о том, что случилось после того, как «Медуза» 1 ноября опубликовала его письмо. Рассказ Дадина, записанный Анастасией Зотовой, «Медуза» публикует с незначительными сокращениями.
Это не исправительное учреждение, это концентрационный лагерь. Людей здесь держат не для того, чтобы они исправились, а для издевательств. Я прошу от моего имени направить заявление в Следственный комитет в связи с тем, что в ИК-7 к заключенным применяется целый комплекс пыток. Избиения и пытки не прекращаются даже сейчас, после вмешательства [уполномоченной по правам человека] Татьяны Москальковой и приезда членов СПЧ [Совета по правам человека при президенте] Павла Чикова и Игоря Каляпина.
Я слышу, как людей бьют, я слышу, как они кричат. Я знаю, что продолжаются пытки холодом и голодом, и не могу писать на это жалобы сам. Я готов назвать конкретные даты, но лично в беседе с правозащитниками, поскольку боюсь, что сотрудники узнают и эти видеозаписи тоже удалят (Павел Чиков рассказывал, что запись избиения Дадина может быть удалена, поскольку данные с видеорегистраторов хранятся 30 дней, а инцидент произошел в сентябре – прим. «Медузы»). Я знаю, что на днях они стирали видеозаписи с жесткого диска, и прошу запросить все видеозаписи со всех камер, которые есть в принципе, – пока хоть что-то еще сохранилось. Проверить мои слова можно будет легко, потому что избиения проходят здесь практически ежедневно.
Я прошу написать заявление в СК, потому что я сам этого сделать не могу: согласно распорядку дня, писать что-либо (письма или жалобы) можно только в личное время, на это отведено полчаса. Остальное время – работа, например уборка камеры. При этом если ты убрался за полчаса, ты не можешь ничего не делать – подметай пол по второму, по третьему разу. Если увидят, что ты не работаешь, отправят в ШИЗО. Это напоминает мне истории, которые я читал про нацистские концлагеря: когда заключенных заставляли заниматься бессмысленным трудом — например, перетаскивать кирпичи с места на место.
А личное время почти полностью тратится на то, чтобы дойти из камеры до склада, поскольку личных вещей у тебя с собой нет никаких, даже еды, – все на складе. Когда приходишь, остается пять минут, и, понимая, что жалобы не напишешь, пытаешься поесть, потому что здесь целый день мечтаешь о кусочке колбасы и кусочке хлеба – прямо как в рассказе «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Еда снится по ночам, а когда представляешь себе длительное свидание, думаешь не о том, что можно обнять жену или сестру, а о том, что тебе привезут еды. Я думаю, что сотрудники ФСИН сокращают нам «личное время», пользуясь тем, что у нас нет наручных часов, и мы не можем их проверить.
Самое страшное начинается для человека, когда он только прибывает в ИК-7. Его бросают в «этапку». Меня сотрудники ФСИН сначала уверяли, что это специальная камера для вновь прибывших, типа карантина, но на самом деле это просто камера ШИЗО. Я узнал, что это ШИЗО, потому что уже потом меня заставили подписывать протокол о помещении в штрафной изолятор якобы за какие-то найденные у меня лезвия (эти лезвия «находят» у всех прибывших, попробуйте запросить документы по водворениям в ШИЗО для всех этапированных!).
Потом еще несколько раз бросали меня в ту же «этапку». В общей сложности я провел там 45 суток, и это были 45 суток ада. В этой камере отсутствует теплоизоляция. Если на улице минус десять градусов, в камере – тоже. При этом тебе выдают только одну робу, а все личные вещи забирают, согреться нельзя. Ночью я лежал под пледом, были судороги от холода, и я думал только о том, чтобы продержаться хотя бы неделю. Снилась еда – в первые дни я объявил голодовку, потом меня заставили от нее отказаться, но кормили впроголодь. Из СИЗО я привез нормативы питания по правилам внутреннего распорядка, но у меня их отобрали. Я вспоминал что-то по памяти, пытался сравнивать – выходило, что порции урезаны примерно вдвое. Пытки холодом и голодом можно вытерпеть один день или два, но когда это продолжается постоянно и ты не знаешь, когда это закончится, – просто невыносимо. Я очень ждал помощи, потому что просил направить письма о моем нахождении по адресу жены и матери (по закону они обязаны это сделать). Но по адресу жены они не направили, потому что я не знал его наизусть, а посмотреть в тетрадке мне не дали, сказали: «Если не помнишь, нам пох». Я оставил адрес матери – но письмо туда, видимо, тоже не пришло.
11 сентября меня впервые пытались «поставить на растяжку» во время поверки – после того как 10-го числа я объявил голодовку [в знак протеста против помещения в ШИЗО]. «Растяжка» – это когда ты стоишь в двух шагах от стены, прикладываешь к ней руки тыльной стороной ладоней. Лицо опущено, ноги максимально широко разведены. При этом никакой закон, никакое постановление не регулирует именно такую позу, я проверял. Когда заключенный «встает на растяжку», его легко бить. Бьют по голове – по затылку, по вискам, по темени, – но не кулаками, а ладонью, так, чтобы не оставалось следов. Бьют ногами – но не носком ботинка, а плашмя подошвой – по туловищу, по ногам, по внутренней стороне бедер, там, где пах. Когда пытаешься закрыться руками, попадает и по рукам. У меня на локте долго был синяк от удара – наверное, месяц заживал. На внутренней стороне бедер тоже были синяки. Бьют, пока не упадешь. Когда поднимаешься – опять бьют, до тех пор пока не согласишься с тем, что они говорят. Тебе говорят, например: «Ты ничтожество, ты пидор», и ты должен отвечать: «Я ничтожество, я пидор». Меня вот заставляли говорить: «Путин наш президент», потому что я оппозиционер.
Причем нельзя видеть лица тех, кто бьет, потому что стоишь к ним спиной. И они не представляются, конечно, – бьют анонимно и с ощущением собственной безнаказанности. В какой-то момент я не выдержал и закричал, подошла женщина-фельдшер и сказала: «Прекратите уже его бить». Я спросил ее имя, чтобы потом была возможность позвать ее как свидетеля, но она не назвала. И пытки не зарегистрировала.
На видеорегистратор сотрудники ФСИН пытаются разговаривать вежливо. Например, когда я прибыл в колонию, пожаловался, что на этапе потеряли часть моих личных вещей. Они на регистратор сказали: «Все в порядке, ваши вещи прибыли сюда», – но на самом деле не прибыли, я их не видел. Пропали, например, бритвенные станки – мне выдали местные, а они совсем не бреют, а как будто вырывают волосы. Сотрудник ФСИН, который смотрит, как ты пытаешься побриться, говорит: «Давай, брейся лучше, а то отправим в ШИЗО». Баня, куда водят раз в неделю, – единственное место, где вроде бы можно согреться, но сотрудники специально отключают горячую воду, а когда говоришь, что вода холодная, отвечают: «Нет, она горячая». И приходится мыться под ледяным душем.
Когда начали избивать, я им процитировал Конституцию, статью 21.2: «Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию». На это мне совершенно серьезно ответили: «Ты не понял, в какое место ты попал, здесь Конституция не действует». Между тем, согласно статье 15.1 Конституции, она действует на всей территории Российской Федерации, и я не понимаю: они в ИК-7 решили устроить антиконституционный переворот? Они уже отделились от территории РФ?
12 сентября ко мне опять пришли сотрудники ФСИН и сказали выйти из камеры на поверку. Я понял, что сейчас снова будут бить, и сказал: «Какая разница, где вы будете меня бить, в камере или в коридоре?» Тогда они включили видеорегистратор и начали все делать «по правилам»: сказали, что применят силу, подбежали, начали заламывать руки. Причем наручники все равно использовали незаконно, потому что я не сопротивлялся, и какой смысл вообще был в наручниках? Я специально держал ладони в сцепке, чтобы меня не обвинили, будто я сопротивляюсь.
С первого раза у сотрудников не получилось снять красивое видео, на котором все «по закону», – они меня отпустили, вышли за дверь и начали заново. Открывают дверь, просят выйти из камеры, я им так же отвечаю, они предупреждают о применении силы и набрасываются. Снять все так, чтобы было «по закону», удалось только с третьего дубля. Сотрудники на видео кричали, что я хватаю их за одежду, но это неправда, по видео должно быть заметно. И там должно быть слышно, что я отказываюсь выходить из камеры, потому что говорю: «Мне все равно, где будете меня бить». Я очень рад, что кусок этого видео попал в российские СМИ, теперь во ФСИН не смогут сказать, что оно удалено. А если запросить видео целиком, должно быть видно, что они вытаскивают меня из камеры и бьют. Кто в этом участвовал, я по именам назвать не могу, только по званиям: один майор, другой – старший прапорщик и еще старший лейтенант.
Когда избивали, надели на голову шапку-ушанку как мешок, чтобы закрыть мне глаза. Я подумал, что сейчас они меня убьют – и все это закончится, и улыбнулся. Это разозлило их еще больше, кто-то сказал: «Смотрите, он еще и улыбается». Начали бить еще сильнее и требовали, чтобы я извинился перед [начальником ИК-7 Сергеем] Коссиевым за свое поведение. После этого поставили на колени и начали издевательски цитировать куски из моего письма жене – о том, что я готов встать на колени только перед любимой женщиной, – оскорблять. Потом стянули штаны и со спущенными штанами и с шапкой на голове куда-то понесли. Через узкую полоску между шапкой и лицом я увидел, что вынесли в прогулочный дворик. Четыре человека подняли руки, уже скованные наручниками, и прицепили куда-то, но я смог встать на ноги. Тогда один из них сказал: «Нет, так не пойдет» – и меня отцепили и подняли повыше, чтобы стоять я не мог. Было дико больно, и я чувствовал, что начали течь слезы, сопли, слюни, – и изо всех сил просто старался не кричать.
Они сняли с меня трусы, и кто-то из них сказал: «Сейчас тебя будут насиловать, позовите…» – то ли Веню, то ли Беню. Другой рассердился: мол, зачем ты имена называешь. Первый ответил: «Какая разница, он все равно ничего не увидит». Кто-то пошел за этим Веней. Через пару минут они мне сказали, что есть последний шанс избежать изнасилования – если я соглашусь прекратить голодовку. Я согласился, но они сказали, что повисеть все равно придется и снимут меня с этой дыбы только после звонка из администрации.
Уже через полчаса мне хотелось кричать, но я понял, что не могу ничего сказать; когда пытался вдыхать и выдыхать, не хватало воздуха. Получалось дышать только быстро и нервно. Потом наконец меня сняли – сотрудники озвучили свои требования: я должен выполнять все их требования, прекратить голодовку, извиниться перед Коссиевым. Сначала отцепили одну руку, и она повисла, как плеть, потом вторую – то же самое. Кто-то засмеялся, что я сейчас упаду, но я не упал, только спину не мог разогнуть. Все это они снимали на видеорегистратор – возможно, потом показывали Коссиеву.
Я тогда еще не знал, как расшифровываются инициалы Коссиева – С. Л., – и про себя назвал его «садист лагерный». Все эти пытки, все эти избиения здесь происходят только с его ведома. Когда мы с ним после подвешивания разговаривали, он сказал: «Да, здесь мы бьем заключенных». Как будто это его право. И сказал: «Тебя били еще не сильно, если я прикажу, будут бить сильнее». Я сказал, что объявлю сухую голодовку, пока сюда не приедет прокурор, а Коссиев только посмеялся и ответил, что если я буду жаловаться, меня здесь же убьют и закопают. Я понял, что он не боится проверок и прокуроров.
Бывают в колонии проверки, но они очень странные. То есть тебя заставляют смотреть в пол, и ты видишь только ботинки проверяющего. Кто именно пришел – от ФСИН, от уполномоченного по правам человека или это прокурорская проверка, – не говорят. Тех, кто избит и у кого синяки остались, от всех проверок прячут в ШИЗО. А если разговариваешь с кем-то, то в присутствии тех же сотрудников ФСИН, которые тебя и пытали. И что, ты при них же будешь на них жаловаться? Они это запомнят и будут бить еще сильнее. Поэтому разговаривать с заключенными имеет смысл только наедине.
Когда я рассказал о произошедшем адвокату Алексею Липцеру, я очень боялся, что ты не опубликуешь это письмо, боясь за меня. Но 1 ноября я понял, что ты все сделала, и сделала все правильно. Сотрудники ФСИН начали суетиться. Меня повели в санчасть, правда, не сказали, куда и зачем. Там раздели догола, начали снимать видео; что происходит, не объясняли. Меня перевели из ШИЗО – правда, не в обычные условия, а в камеру «для буйных». Там со мной сидит другой человек, он на самом деле сумасшедший, вплоть до того что мажет экскрементами стены. Недавно его куда-то увели – наверное, в ШИЗО.
Московские оперативники приехали 2 ноября, потом 3-го тоже приходили. Я пожаловался, что сижу вместе с сумасшедшим, а в колонии им сказали: «Это ради его же безопасности». Потом разговаривал с местными сотрудниками ОНК, и создалось впечатление, что их глава очень дружен с местными сотрудниками ФСИН, но все равно им все рассказал. Про то, что во время разговора с ними у меня случился припадок (во время встречи с членами карельской ОНК Дадину стало плохо, его увезли в больницу – прим. «Медузы»), я даже не понял: когда говорил, я чувствовал, что раскачиваюсь, и не мог это прекратить, тело меня не слушалось. Потом в какой-то момент перехватило дыхание, я не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть и понял, что проваливаюсь в темноту. О том, что были конвульсии и пена, мне никто не сказал, я только сквозь дурман почувствовал, что меня несут, раздевают, потом почувствовал укол в ягодице. И еще зубы болели – наверное, их разжимали, чтобы вытащить язык.
На следующий день повезли куда-то, не сказали куда. Видел через окно автозака, что там было красивое озеро. Сделали снимок головы, потом увезли обратно, результатов мне никаких не показали. А если бы я знал, что везут в больницу, я бы попросил лучше сердце проверить, потому что в последнее время болит в груди.
Сейчас меня лично не избивают, но продолжают издеваться. Например: «Вот и надо было тебе жаловаться? Ничего не добился, только на весь мир себя выставил петухом. И никого ты не спасешь». Еще говорят: «Ты политический, теперь до конца срока из ШИЗО не выйдешь».
Руководители исправительной колонии №?7 с 1 ноября никак не комментировали заявления Ильдара Дадина.