Смерть российского представителя при ООН Виталия Чуркина вновь продемонстрировала, как сузился мир, в котором живут современные россияне – или, если быть точным, потребители русскоязычного контента. Призывы ни в коем случае не писать об умершем «ничего плохого», банальности типа «о умерших хорошо или ничего», призывы уважать христианские ценности, циничные соболезнования людей, о которых покойный даже и ноги побрезговал бы вытереть, буквально переполнили в последние дни СМИ и социальные сети – как будто речь идет не о смерти чиновника, а о мученической гибели подвижника.
Призывающим, кажется, и в голову не приходит, что смерть публичного лица – политика, дипломата, деятеля науки или культуры – это повод для подведения итогов. О чистоте своего некролога должен заботиться прежде всего сам усопший – а вовсе не тот, кто эти итоги подводит. Публицист не безутешный родственник и не исполняющий свой профессиональный долг священник. Его задача не оплакать или отпеть, а напомнить. И каждое такое напоминание – это назидание современникам умершего. Если прожить свою жизнь не по лжи, то писать о тебе с уважением будут даже недоброжелатели. А уж насколько важны тебе эти посмертные отзывы, ты решаешь сам.
Впрочем, подобные напоминания россиянам совершенно не нужны, когда речь идет об иностранцах. Никто никогда не предлагает молчать о преступлениях и ошибках чужого политика, никто не говорит, что «христианские ценности» распространяются на тех, кто защищает интересы других стран, каждый знает, что о покойниках нельзя говорить ничего кроме правды. Вне критики оказываются только свои собственные негодяи – и в этом российские «либералы» неожиданно оказываются в одном строю с охранителями. Появляется свое, племенное представление о ценностях, заключающееся в том, что «ради России» – или даже ради ложно понятых интересов России – можно идти на любые пакости: Бог простит.
Это уже не просто стокгольмский синдром. Это окончательное торжество ГУЛАГа, узники которого объединены с охраной родственными связями, интересами и заботами о сохранении лагеря. Заключенный, который должен скорбеть по поводу смерти сотрудника лагерной администрации и пытаться найти объяснение его действиям – ну ведь хороший был человек, нужно же было ему где-то работать, а если бы лагерей не было, он служил бы клоуном в шапито и веселил бы моих неродившихся деток, – это уже просто какой-то мазохизм, который нужно с привычной русской прилежностью выдавливать из себя по капле.
Я не испытываю никакого торжества по поводу смерти Виталия Чуркина – это дикое чувство. И не испытываю никакой особой горечи – переживают, когда теряют близких, а покойный был от меня бесконечно далек, несмотря на многолетнее личное знакомство. Я испытываю творческий интерес – то, что и должен испытывать журналист, когда подводит итоги жизни публичной фигуры. И итоги эти должны быть подведены со всей точностью – добрые дела, успехи, ошибки, поражения, преступления.
Собственно, ту же самую задачу, с христианской точки зрения, решает апостол Петр, взвешивающий у райских врат грехи и добродетели и мало интересующийся номенклатурными успехами и необходимостью лгать и кликушествовать ради России или Путина. И почему журналист должен быть святее первого папы римского, хочу я вас спросить?
Тем более журналист, как и апостол, точно знает, что русского Бога не бывает. Бог – он один и у Виталия Чуркина, и у украинской девочки, погибшей в кошмаре защищаемой постпредом донбасской войны, и у сирийского мальчика, ставшего жертвой оправдываемой российским дипломатом бойни в Алеппо. Бог не шельма.
И я не стану уверять читателя в том, что верю в Бога и в божественную справедливость. Я верю в объективность.
Виталий Портников,
Грани, 22 февраля