Литературная страница

 

 

Генрих ШМЕРКИН

 

«Дядя Ваня»

из цикла «Великая эпоха»

 

Когда арестовали дядю Ваню, это не укладывалось в голове. Дядя Ваня и хищения! Ха-ха-ха… Отец Вити Стецько, с которым я учился в одном классе!

 

Квартировали Стецьки в Столярном переулке, в коммуналке с удобствами во дворе, воду носили из колонки, аж с Марьинской. Жили убого, из продуктов, окромя хлеба, покупали только соль, сахар, чай да крупу. По выходным, всем семейством, ездили «на деревню» – к дядиваниной матери. Вскопать, посадить, прополоть-полить, окучить, собрать, снести в погреб. Зимой тоже. То овощ перебрать, то курятник подправить, то снег с крыши скинуть. Домой везли незатейливый сельский харч: сало, картошку, лук, яйца, соленья – так, чтоб хватило на неделю. Ни мясом, ни другим основательным продуктом себя не баловали, курей и свининку бабка скармливала дочке, неудачно вышедшей замуж и проживающей на данный момент у матери мужа, в городе Волчанске. Хлеб покупали по рублю-тридцать, самый дешёвый, скучный и непропеченный, у людей такой шёл на корм свиньям.

 

Дядя Ваня был угрюмый здоровущий мужик с усталыми глазами, расквашенными слесарными ручищами и затылком цвета мёрзлой свеклы. Он сохранил в душе трогательную привязанность к родным местам, к незатейливому крестьянскому укладу и тяжёлому землепашескому труду. И странно было слышать от тёти Оли, Витиной мамы: «Вот вернётся муж со службы…». Как будто он начальник какой или булгахтер.

 

На какой ниве трудился дядя Ваня, я понятия не имел. В просвете меж стеной и буфетом висел не первой свежести белый халат; Витиной матери он принадлежать не мог, её спецодежда была перепачкана соляркой и битумом. Тётя Оля любила жаловаться, что на работе муж пропадает днями и ночами. Однако о регулярном его возвращении к родным пенатам говорили разбросанные – сегодня здесь, завтра там – слесарные инструменты и стоящая на буфете бутыль самогонки с постоянно убывающим содержимым. Ходил дядя Ваня всегда с портфелем, летом в пиджаке и тюбетейке, зимой – в овчинном кожухе и «огалошенных» валенках.

 

А по Сумской вовсю «прошвыривались» стиляги – в брюках-дудочках, в гамашах «на манной каше», с высокими коками на голове, в цветастых галстуках с пальмами и обезьянами. Лёгкие «Амурские волны» захлёстывались свирепыми волнами Бибиси, стиляги жевали резинку и распевали «Никто не знает, где живёт Марина». Мы с Витькой носили школьные формы, обкусанные красные галстуки и голимые причёски «с чубчиком». И до чёрных губ жевали свою вязкую, липнущую к зубам рабоче-крестьянскую «резинку». Это был дорожный битум, его приносила с работы тётя Оля, вкалывавшая на асфальтоукладке. Чёрный канцероген, по её словам, очищал дёсны и заглушал чувство голода.

 

За пять лет до окончания школы наш класс перевели на вторую смену. С тех пор по дороге «в школяндру» я нередко заглядывал к Витьке.

 

Приятеля я заставал обычно за чисткой картошки. Ножик у него был широкий и длинный – самый настоящий тесак, картошка – мелкая и грязная, возни с ней было предостаточно. Стецько раскочегаривал примус, растапливал в сковороде шматок сала, затем крошил в кипящий смалец картошку и лук. Сковорода возмущалась и брызгалась жиром, а Витька ловко шуровал тесаком, используя его как кухонную лопатку. Ел прямо со сковородки, на освободившийся примус ставил чайник. Отрезал себе хлеба, сала, наливал чашку чая и клал в неё шесть ложек сахара. Пил молча, с наслаждением, прихлёбывая и причмокивая. Переслащённый чай с лежалым солёным салом был у него изысканным лакомством.

 

Витька ходил «на футбол» и на кружок шифровальщиков.

 

– Такие цацки для мальчишки – то, что доктор прописал, – выдала как-то тётя Оля. – Вот, заберут Витьку в армию, если не поступит, и будет ему легче служить. В штаб попадёт, а то, глядишь, и в спорт-роту. Всё-таки не в танке душиться. И не зеков сторожить…

– Я тоже, наверно, на футбол запишусь, – подумал я вслух, – на всякий случай…

– На какой ещё, к чёрту, случай? – разразился вдруг тирадой дядя Ваня, счищая надфильком заусенцы с фасонного зубила. – Вашей нации, Севка, в армию вообще нельзя. Загнобят, замают, до петли доведут…

– И чего ты, Иван, мальчика пугаешь! Ни в какую армию он не пойдёт, откупятся они, и все дела, – заступилась за меня тётя Оля.

 

…В шифровальном кружке Витька узнавал много интересного. Например, что, кроме десятичной системы счисления существует множество других: двоичная, троичная, четверичная… Рассказывал, что число 1000 (к примеру, мандарин, а ещё лучше – персиков!) в двоичном коде – это совсем не тысяча, а всего лишь восемь. И поэтому – шутил Витя – брать что-либо выгодней в десятичной системе, а отдавать – в двоичной.

 

Ни мандарин, ни персиков в доме у Стецьков не водилось. Хотя зарплату получали оба родителя.

 

В нашей семье работал только отец. Служил он музыкантом в драматическом театре, получал значительно меньше, чем хотелось бы, и постоянно сокрушался, что ступил не на ту стезю: воровать в оркестровой яме можно только фальшивые ноты. И хотя до дядисуниного стола нашему столу было, как до Луны, но по сравнению со Стецьками мы жили совсем некисло.

 

И вот, Витин папа – в следственной тюрьме, по подозрению в хищении…

 

Тётя Оля нисколько не переживала.

 

– Ой, поймали вора! Я вас умоляю! – отмахивалась она, смеясь. – Всего-то и делов, что полбочки селедки! Так разве ж это Ваня? Это грузчики! На закуску извели!

 

И тут оказалось: Витькин отец – зав рыбной базой!

 

И как такое понимать? Как всё это совмещается? Другой бы на его месте – в роскоши купался. А у этого на антресолях – не то, что осетрина – бычок в томате не ночевал! Картошка, сало, и весь хрен. И это при таких-то возможностях… Другой бы давно из ихнего клоповника съехал и жил бы где-нибудь на Сосновой Горке или на Павловом Поле, где зубные врачи и завмаги гнездятся.

 

– Он и на копейку товару не возьмёт! – продолжала гнуть свою линию Витькина мама. – Ничего, там люди умные, разберутся! Помурыжут и отпустят!

– Быть такого не может, – говорил мне ни грамма не сомневающийся папа. – Ясное дело, воровал. Завбазами не могут не воровать, это у них в крови. А что жил, как червь, и в земле ковырялся – так это чисто для маскировки!

 

Не хотел отец верить. Ни в честность дяди Вани, ни в любовь его к землепашеству и скромному селянскому быту.

 

Прошёл месяц. И как факт. Отпустили Ивана Фомича. Извинились, компенсацию за вынужденный прогул выплатили.

 

Действительно, грузчики селёдку расхитили.

 

Папа, как узнал, что нет за Стецьком воровства, только руками развёл – это ж надо, какой ненормальный. С такой работёнкой, и – огород, картоха, да сало с огурцами! Мальчишка! Самый что ни на есть мальчишка. Детские привычки ему важней, чем нормальная жизнь, благополучие семьи, квартира с удобствами. Долго отец успокоиться не мог.

 

…Посадили дядю Ваню через 16 лет, и надолго.

 

Громкое было дело, банда «Санитары», на весь Харьков прогремело. Промышляли исключительно по ночам, двадцать лет не могли их поймать. А санитары – потому как на ограбления приезжали на «скорой помощи» в медицинских масках и белых халатах. Работали, в основном, по квартирам состоятельных граждан. И по части раскурочивания замков и распиловки решёток у них специализировался Витин папа – Иван Фомич Стецько. Вот откуда росли у него эти слесарные руки.

 

Следователь попался дотошный. Мало ему материалов по грабежам, так он решил ещё и с рыбной частью разобраться. И не так, как его коллега в прошлый раз, а «от и до». И перерыла прокуратура всю документацию, подняла переписку, счета, квитанции, накладные за все года его службы – по мороженой рыбе, по свежей, по икре, по сельди, по бочкотаре, взяла показания у бухгалтеров, девяти сторожей и четырёх весовщиков, однако ни одного злоупотребления не обнаружила.

 

Тётя Оля была права – дядя Ваня не украл ни копейки.

 

Что же заставило этого внушительного, основательнейшего человека грабить, убивать – вместо того, чтобы тихо-мирно, в рабочее, заметьте, время, зарабатывать на усушке, утруске, пересортице, левом товаре и прочем стереотипе, проворачиваемом другими пищевиками? Почему не расхищал товар, как все – без шума и пыли? В космическом масштабе! Кораблями, грузовиками, вагонами…

 

И конфисковали у Ивана все его воровские «трофеи»: банку колец, выварку денег, полотно «Обнажённая купчиха» неизвестного художника, три шубы, побитые молью и новёхонький саксофон Selmer французского производства… 

 

Может, действительно, как мальчишка, бредил Иван воровской романтикой? И ради неё, ради сладких мгновений бандитского куража, оставался на своей должности чист, как слеза ребёнка? Возможно. Подавай ему ночь! Пиление решёток. Сбивание замков и крушение сейфов. Подавай ему вой сигнализации, прыжки с крыш, рукопашную, подножки, гонки с преследованиями, свет фар прямо в глаза. Выстрелы в темноте! Именно так? Нет у меня ответа…

 

В институт Витька не поступил, но и в армию не загремел – тётя Оля справила ему белый билет. А я отслужил, и, как видите, ничего! Жив-здоров. Сижу себе, пишу всяку хрень. Так что – что бы там не говорили, а жить было можно. Ох, как весело можно было жить!