Искусство

Память, воплощенная в камне

Скульптурное изображение Вилли Брандта стало неотъемлемой достопримечательностью Нюрнберга. Но далеко не все знают, что автор этого памятника – наш соотечественник Иосиф Табачник, живущий теперь в нашем городе. Сегодня мы хотим познакомить вас с ним и его творчеством.

Памятник Вилли Брандту и его скульптор Иосиф Табачник

«Житомир. Украина. Послевоенные годы, – рассказывает скульптор о себе. – Маленький росточек родительской надежды взошёл на свет. Это я. Перед глазами вся жизнь: наш дом, старая добрая яблоня у колодца, яблоки – вкус детства. Дворец пионеров, киевская художественная школа для одарённых детей, Академия художеств в Санкт-Петербурге, работа на предприятиях Союза Художников».

О творчестве:

«Главное – пронести свежесть первоначального замысла через весь многомесячный процесс работы, языком искусства найти путь к сердцу и душе каждого зрителя. Готовое произведение говорит само за себя, обретает собственную жизнь, стремится пережить своего создателя».

С 1997 года Иосиф Табачник автор более пятидесяти монументальных произведений в городах, сёлах России и Украины. После переезда в Германию 6 лет работает простым каменотёсом на предприятии недалеко от Нюрнберга, в свободное время делает творческие работы и участвует в региональных выставках, а с 2001 года в открытых конкурсах.

В 2008 году мэрия Нюрнберга объявила конкурс на памятник Вилли Брандту. Изучив творческие возможности претендентов, жюри допустило к дальнейшей разработке эскизов Иосифа Табачника и еще трех скульпторов, коренных немцев, известных и титулованных мастеров своего дела. Неожиданно для всех большое жюри признало лучшим проект Иосифа Табачника, потому что его скульптура, по мнению большинства, органичнее других предложенных вариантов вписывалась в исторический силуэт города. Как писал автор в пояснительной записке, «Вилли Брандт присел только на мгновение, полный энтузиазма, сил и оптимизма, с верой в справедливость, правоту своих идеалов. Вилли Брандт присел только на мгновение, но останется в вечности».

В соответствии с победившим эскизом была изготовлена переходная модель, а затем модель в натуральную величину из глины. Смоделированная фигура была отформована и отлита в гипсе, лишь после этого начались бронзолитейные работы. На открытии присутствовало руководство города, многочисленные гости и друзья В. Брандта. Когда сняли белое покрывало, бывший шеф СПД Ганс Иохим Фогель сказал, обращаясь к скульптуре, как к своему другу и соратнику: «Вилли, ты здесь, как живой».

О многих своих работах Иосиф Табачник сделал короткие литературные зарисовки. Знакомим вас с некоторыми из них.

Вилли Брандт

Великим делают человека не слова, а поступки. Когда Вилли Брандт в Варшаве без протокола, спонтанно встал на колени перед еврейским Гетто, для одних – это был шок, для других – оскорбление, третьи – восприняли это как подвиг. Он решился на это, так как сам был жертвой, преследуемый, вынужденный покинуть Родину, борцом с коричневой чумой. С другой стороны, коленопреклонение было раскаянием человека, лично не виновного, за преступления своего обманутого народа, которого он любил. Ещё в 1937 году в статье, озаглавленной вопросом: «Все ли немцы нацисты?» – юный Брандт (находившийся в эмиграции) писал, что «...и Гёте и многие другие великие носители истинной немецкой духовности – Лессинг, Хердер и другие – безоговорочно дистанцировались от антисемитизма, указывали на огромное влияние евреев в развитии немецкой духовности». А дни, проведенные в Израиле, Вилли Брандт называл решающим открытием и откровением своей политической жизни. И было за что.

Хозяин моей квартиры Моше был в те времена молодым солдатом Армии Обороны Израиля. На вершине бывшей когда-то неприступной горы – крепости Массада, где храбро сражавшийся небольшой иудейский гарнизон, когда запасы воды и еды иссякли, предпочёл смерть от собственных рук вражескому плену, Моше был в карауле по охране прибывающих высоких гостей государства. Вилли Брандт выразил желание посетить этот символ еврейского мужества. Солнечная погода сменилась грозой и сильнейшим ветром. На глазах у охраны вертолёт с Вилли Брандтом, едва оторвавшийся от поверхности горы, сдуло в сторону, перевернуло и гигантскую лопасть пропеллера вертолёта только чудо отделило десятью сантиметрами от отвесного края пропасти. Вот почему великий Человек мира, нобелевский лауреат, часто благодарил судьбу за чудо, произошедшее с ним на святой Земле.

 Мыло

Мылом называют что-то надуманное, ненастоящее, далёкое от реальной от жизни.  «А это что?» – спросил я у шестилетнего Толика на чердаке их бревенчатого сарая. «Это немецкое мыло. Папа сказал, что оно сделано из жира людей, из евреев», – ответил умудрённый жизнью сосед.

Я был на несколько лет младше. Толик был для меня непререкаемым авторитетом. Но на этот раз я засомневался. Представил себя мылом. Я – такой большой, а оно – маленькое. А бывают же огромные евреи, как наш сосед Рейфель, Сёмин папа – целая гора. И не все евреи жирные, есть и худые. Посмотрел в темный от копоти дощатый ящик. Считать я научился рано. Насчитал пять. Всё что осталось от пяти евреев под скользящими лучами солнечного света аккуратно лежало и кричало на весь мир своими одинаковыми фашистскими буквами. Я подумал, видимо, был целый ящик, миллионы таких ящиков. Всех смыли.

Сосед

Коммуналка – как пчелиный улей. По скрипу дверей, голосам, шагам в длинном общем коридоре каждый знал, пришёл ли кто-то или уходит, у кого гости, идёт ли кто-то в туалет, или моется в общей ванной. По запахам из кухни каждый мог определить, что у кого на обед.

За два года до войны в одну из комнат коммуналки поселился спокойный, вежливый и аккуратный мужчина лет тридцати. Он приехал с Урала, где был первоклассным инженером. В Киеве он быстро нашёл работу на большом заводе. Исправно рано утром уходил и вовремя возвращался. Готовил себе еду, как все жильцы, был общителен и не забывал угощать соседских детей сладостями.

Лина Киевская, подруга моей тёщи Фиры (сейчас живёт в Нюрнберге), была пятиклассницей и жила в комнате рядом. Мужчина часто помогал ее матери поднять по лестницам сумки с продуктами, всегда готов был что-нибудь отремонтировать, покрасить. Сосед он был хороший. Когда до начала войны оставался месяц, он начал терпеливо и настойчиво убеждать родителей Лины эвакуироваться. Родители сначала были решительно против, потом стали сомневаться, затем он их уговорил, аргументируя тем, что немцы и евреи стали антиподами. Он принёс дефицитный в то время купейный билет, нанял машину, помог упаковать, погрузить и разгрузить вещи, усадил в поезд, пожелав счастливой дороги и удачной дальнейшей жизни. Ангелина помахала рукой на прощание благодетелю и своей лучшей подруге Фире, которую сосед хорошо знал и с которой, беседуя, шёл по перрону, удаляясь по мере движения поезда, исчезнув навсегда.

После войны Ангелина нашла свою Фиру по старому адресу. Девушка не успела уехать. Её огромная семья – в Бабьем яру. Она же пряталась у украинских друзей отца всю войну и выжила. Благодетель-сосед с приходом фашистов преобразился. С первых дней оккупации он, полковник Вермахта, засланный в Киев шпионом, стал комендантом города. Однажды Фира, выйдя из-за угла на площадь, столкнулась с ним лицом к лицу. Вспоминала, как окаменелая от страха, она перестала чувствовать своё тело, ей показалось, что душа взлетела к небесам. Немец не ожидал увидеть девушку живой, лицо его выразило вопрошающее удивление. Он улыбнулся, глядя прямо в Фирыны глаза, затем посмотрел вдаль мимо зловещей булавы Богдана Хмельницкого на купола храма святой Софии. Девушка замерла в роковой безысходности. Она опустила глаза и видела только, как хромовые, начищенные до блеска сапоги, не спеша удалялись, размеренно касаясь брусчатки мостовой.

Людей не убивали

На краю Украины есть городок Словечно. Небольшая возвышенность отделяет огромной дугой это место от Белоруссии, она же смягчает холодные потоки воздуха с севера. Здесь уникальная природа. В крошечном заповедном островке растения, травы, кусты, деревья и насекомые, как на Кавказе, кристально чистый воздух, лучезарные небеса, стада в бескрайней изумрудной зелени долин. Коровам всё равно, какую траву жевать, прелестные цветы или сорняки, а люди в своих каждодневных заботах редко смотрят вдаль.

Неподалёку была граница с Польшей. Сохранился Дом пограничника, ныне Дворец культуры. Здесь я воздвиг свой первый гранитный монумент – памятник жертвам войны, пяти сожжённым фашистами сёлам. Председатель колхоза рассказывал, что граница кормила поколение его родителей. По таёжным лесным тропам шла не только бойкая контрабанда товаров и их перепродажа, но и контрабанда людьми, в основном евреями. Утратив свои гешефты, они уносили ноги от красного террора, прихватив с собой деньжата. «Это был большой грех, не поделиться с бедными мужиками золотом и драгоценностями. Можно было хлопнуть пару раз обухом топора по затылку и закопать в лесу. Революция бы всё списала» – улыбался председатель.

Ясным днём, когда монумент был уже почти готов, и мы с гранитчиком ударами молотков о калённые шпунты ставили последние аккорды в нашей симфонии из камня, мелодию нарушил то ли рёв огромного зверя, то ли плач человека. На одной из трёх расходящихся от этого места дорог стоял высокого роста здоровенный детина, весь в слезах, как младенец. Он вспомнил войну, свое военное детство. В отместку за провокации партизан фашисты и полицаи собрали в Клубе Пограничников триста детей и подростков из пяти окрестных сёл. На площади перед всеми жителями было объявлено, что утром их ждёт расстрел. На эту акцию не хватало только санкции главного немецкого офицера в этом регионе. С первыми лучами солнца дети, ещё не успевшие пожить, отсчитывали последние мгновения до своего конца.

Когда послышался шум машин, обречённые прильнули к окнам. Из чёрной легковой машины вышел красивый молодой офицер и направился к охране. Грузовик, крытый брезентом, стоял тут же. Старшие дети шептались, говорили, что именно за брезентом солдаты, палачи, их смерть. Офицер приказал вывести всех на зелёную лужайку перед клубом. «Я, командующий Овручским департаментом, капитан Крюгель, – громко сказал офицер на ломаном русском языке, – дети, вы ни в чём не виновны, никто не имеет права причинять вам зло, вы должны жить и быть счастливы. Вы свободны, я всех вас отпускаю домой». Водитель грузовика поднял брезент и вынул оттуда для каждого ребёнка кулёк с пряниками и конфетами.

«После этого немцы и полицаи, видимо, и не пытались больше расстреливать людей?» – спросил я. «Людей не убивали, – ответил со следами ещё не высохших слёз мужчина. – Только евреев».

Памятник сожженным селам

Украина, Словечно

На памятнике выбиты строки стихотворения:

За кожну п’ядь землі, за кожен зойк дитяти,
За сльози матерів, за рідну братню кров
З нас кожен – чуєте? – себе віддать готов,
Та й камінь неживий волає до відплати.

1941 рік, Максим Рильський

От редакции. В это невозможно поверить, но набатные эти строки снова актуальны, как и в 1941 году.

«Открытая душа» (Шолом Алейхем)

Говорят, что чужая душа потёмки. Но есть люди, прозрачные для мира, без теней, сверкающие кристаллами своего обаяния, люди, способные понять неунывающего бедняка, удачливого дельца, влюблённого, юношу, ищущего святую мудрость.

Шолом Алейхем, начиная приватным учителем в богатом имении, влюбился в свою ученицу. Её отец был против брака, но через пять лет влюблённые женятся. Отец умирает и жена наследует его огромное состояние. Наивными финансовыми операциями на бирже, неумелой издательской деятельностью Шолом Алейхем приводит семью к банкротству. Удар судьбы делает его писателем.

В лучшем своём произведении «Блуждающие звёзды» он пишет, что если бы не писательство, стал бы артистом в бродячем театре, кочевником, свободным, как ветер. Подобно занавесу в театре, Шолом Алейхем раскрывает себя, руки его пусты, душа чиста и открыта. Здесь только герои его рассказов: страдальцы и труженики, фантазёры и неудачники, милая сердцу молодость, любовь и надежда. Это маленький памятник большому человеку, превратившему в литературу, сделавшему великой речь простолюдинов восточноевропейских местечек, исчезнувших носителей идиш – одного из диалектов немецкого языка.

Альберт Эйнштейн

В 1974 году я сделал статуэтку А. Энштейна. Мой професор М.К. Аникушин спросил: «А вы знаете, в чём тайна, в чём трагедия жизни этого великого учёного?» Вопрос, ответить на который я пытаюсь все эти годы.

Он, гордость Германии, слава немецкой науки, был отвергнут и обречён. Это ли не трагедия, когда тебя лишают корней, отрицают твою преданность, когда огрубевшая, разъярённая толпа высмеивает то, что ты любил и во что верил.

Альберт Энштейн более других землян понимал гармонию вселенной, слышал в тишине великого хаоса мелодичную музыку разума. Когда сомнения не давали покоя душе, он спрашивал себя, нужна ли человеку правда и истина, не приведёт ли знание к алчности, алчность к катастрофе. Он брал тогда со стены своего кабинета скрипку и извлекал из неё свои божественные звуки, которые уносили его из глубины раздумий к высотам мироздания.