Сатирик Советского Союза

 

Михаил ГЕНИН: «Орошая пустыни, сохраняйте миражи»

 

К 90-летию со дня рождения писателя-сатирика

 

 

Михаил Генин (1927 – 2003) – писатель-сатирик, лауреат премии «Золотой теленок» «Литературной газеты», начал публиковать свои изречения с 1964 года в сатирическом журнале «Крокодил», с 1970 в «Московском комсомольце» и «Литературной газете», где стал одним из постоянных авторов «Клуба 12 стульев».

 

Он рано осиротел. Его домом на долгие годы становится Московская военно-музыкальная школа. Во время войны он пытается убежать на фронт, но его ловят и возвращают. Он остается жив. После войны он оканчивает музыкальное училище им. Гнесиных по классу ударных инструментов. 

Внезапно он решает изучать философию. Но так как при Сталине философия была в некотором смысле цирком, после успешного окончания университета он скрывается от коммунистической идеологии среди клоунов, акробатов и животных, которых он сопровождает на барабанах в Московском цирке. Тут-то он и начинает писать юмористические, философские и сатирические афоризмы и издавать их в газетах и журналах. Но поскольку опубликовать по-настоящему глубокие и сатирические мысли невозможно, он начинает читать их с эстрады. Выступая по всей стране от Бреста до Сибири, он завоевывает себе известность – первый автор, отваживающийся на протяжении двух часов читать публике со сцены собственные короткие изречения. Его не только публикуют в газетах и журналах, но и начинают приглашать на радио- и телевизионные передачи – такие, как «Вокруг смеха» и «Аншлаг».
 

 

В начале 80-х в ГДР переводят на немецкий самые безобидные из его афоризмов. В 1983 году они выходят в сборнике афоризмов советских авторов «Samowahrheiten», выпущенном издательством Уленшпигель. Но полностью его «Невечные мысли» издаются отдельной книгой в Москве только в 1993 году.

 

В различные сборники мудрых мыслей постоянно включаются изречения М. Генина. В «Антологии афоризмов мировой литературы» (Reclam Bibliothek, 2009) его имя стоит наряду с именами Бэкона, Паскаля, Свифта, Лихтенберга, Гёте, Шлегеля, Шопенгауэра, Твена, Ницше, Уайльда, Шоу, Гофмансталя, Кафки. Многие из его высказываний так часто цитировались, что превратились в поговорки.

 

Cмешные и гротескные, часто мрачные и горькие, но всегда ясные и лаконичные, его Невечные мысли отображают правдиво и без прикрас абсурдную эпоху застоя, эпоху упорного сопротивления мыслящего человека промыванию мозгов, эпоху подлинно глубокого юмора как стратегии выживания...

 

 

Книгу Михаила Генина «Невечные мысли» можно заказать по адресу:
 info@spektrum-ru.de

Тел.: 0152/0170 29 20

Фотографии из семейного архива.

 

Михаил Генин рассказывает

 

Как я бегал спасать страну

Мне было четырнадцать лет. Я служил воспитанником в оркестре семьсот пятой авиабазы при НИИ ВВС Красной армии. Это был научно-исследовательский институт, где испытывали самолёты, которые потом шли на фронт.

И вот, шёл я как-то из столовой в землянку и вдруг слышу: «Миш!» Я обернулся и увидел, что один из моих товарищей показывает, чтобы я к нему подошёл. Это был Витя Амурский. Он попросил отойти с ним в лесочек. «Что случилось?» – спрашиваю. «Дай, – говорит, – слово, что никому не расскажешь!» «Ты говори, – отвечаю, – а то я не пойму, о чём молчать-то!» «Нет, ты слово дай!!!» «Ну ладно...» «Ни-ко-му!!!» – шепчет, а сам по сторонам озирается, как заговорщик. «Да ладно, – говорю, – о чём речь-то?» Тут Витя совсем на сип перешёл: «Хочешь на фронт убежать?»

Я хотел на фронт, тем более, что моего друга Лёшу Скрябина забрали. И, хотя мне было четырнадцать лет, я сказал: «Хочу!» «Тогда, – говорит Витя, – давай готовиться к побегу!» – «А что для этого надо?» – «Для этого надо сахар копить! Нам дают по два кусочка сахара к завтраку. Будем их откладывать. Из хлеба нужно делать сухари, и если консервы дадут, сгущёнку например, мы её припрячем».

Стали мы готовиться, а через некоторое время подумали, что вдвоём не очень хорошо бежать – давай третьего кого-нибудь сговорим!

У нас был такой трубач Ваня Семиков – очень весёлый белобрысый парень, чудное лицо у него было... Мы его «обработали», и он сказал: «Я с вами еду!»

Миша Генин – воспитанник военно-музыкальной школы. 1940-е гг.

Никогда не забуду день побега! Интересно, что хотя наш дирижёр, майор Шведов, меня страшно не любил (весь гарнизон приходил смотреть, как я его пародирую), но когда большую группу воспитанников отправили на фронт, Шведов меня вызвал и сказал: «Хотя вы, товарищ Генин, очень недисциплинированы, я вас считаю самым серьёзным из оставшихся и назначаю старшиной». И я к тому времени был старшиной двадцати воспитанников. И этих воспитанников я водил каждый день строем в школу – через весь гарнизон, потом через железнодорожную ветку и через лесок.

В день побега я их выстроил. Семиков и Амурский шли в самом конце строя. И вот идём мы – я командую: «Веселей!!!» Все весело идут через железнодорожные пути, а мы отстали. Я командую – «Не оборачиваться! В школу, шагом марш!!!» И они ушли, а мы тут остались. Весь провиант у нас был с собой. Мы его взяли в ранцы вместо учебников. Что дальше делать?.. Решили мы сесть на товарный поезд. (Это была станция Кольцово Арамильского района Свердловской области.)

Мы полдня ждали, когда остановится товарняк. Вскочили в какой-то вагон  и немного проехали в нём. На следующей остановке соскочили и стали ждать другой поезд. Впрыгнули в него. Стали ходить по вагонам и искать, где можно остаться. Нашли теплушку, где ехал какой-то старшина. Лицо его нам показалось хорошим... «Вы куда едете?» – спрашиваем. «Это, – говорит, – не ваше дело – это военная тайна». Тогда мы попросили взять нас с собой. Посмотрел он на нас и согласился. Вскоре стало ясно, что мы ему нужны как помощники для ухода за коровами, которых везли в нескольких вагонах этого поезда. Когда мы проезжали Дмитров, оказалось, что там живёт Ванина мама, и Ванька, как мы его ни уговаривали ехать с нами дальше, решил остаться там.

И поехали мы дальше вдвоём. Ехали несколько дней. На день старшина давал нам по пол-литра молока и кусок чёрствого хлеба. А вкалывали мы... Вот остановится поезд – надо было принести воды коровам, а особенно много пил бык Моряк, которого старшина звал «Могяк», так как «р» не выговаривал. Это был любимец старшины. А мы с Витей ненавидели его лютой ненавистью, потому что у него всегда было трудно убирать. Водокачки нередко находились в полукилометре от мест остановки поезда. А главное – поезд, к примеру, останавливался на пятом пути, и надо было проползать под вагонами четырёх составов. Нам повезло, что мы не были раздавлены поездами, которые в любой момент могли тронуться... Жили мы отдельно от старшины – в одном вагоне с коровами. Первое время это была половина вагона с Моряком. Холод был жуткий, и мы зарывались в сено. Как-то ночью бык отвязался, и я проснулся от прикосновения к моей руке шершавого языка...

В Смоленске у меня случился голодный обморок. Старшина испугался и обещал, что будет кормить нас. Однако ничего не изменилось. На рынке мы обменяли одну лишнюю гимнастёрку на какую-то еду. А дальше-то что делать?! Оголодали мы предельно. Тут Витю осенило: он решил, что в вагонах, находившихся за вагонами с коровами, везут еду. Мы подошли к тем вагонам – а на них пломбы. Не долго думая мы сорвали одну пломбу, а открыть дверь никак не можем. В конце концов умудрились залезть через окно. Тут поезд тронулся. Мы начали шуровать в полной темноте. Нашлись в вагоне только пакеты с лекарствами. Тут поезд остановился на полустанке, и мы услышали, как двое мужчин идут по обеим сторонам путей и проверяют пломбы... ну, думаем – конец. По военному времени за такие дела расстрелять могли. Мы затаились. Слышим, как переговариваются эти двое. Как нас не обнаружили –  это чудо. Обходчик заметил, что с пломбой что-то не в порядке (Витя как-то прилепил пломбу на место, но следы нашй деятельности были очевидны). «Что-то не нравится мне эта пломба, – сказал обходчик, – давай-ка сообщим на следующую станцию, пусть они там получше проверят». На следующей станции мы быстро вылезли из окошка и сели в свой вагон.

Встречи по пути бывали очень интересные. Принесли мы как-то воды и остались прогуляться вдоль поезда, пока он не тронется. Приходит другой состав: в двух или трёх вагонах ехали девушки – ученицы десятого класса. Как они говорили, ехали они медицинскими сёстрами в дивизию Сталина. Одна из девушек мне сказала: «Не хочется умирать в таком возрасте!»  И в двух вагонах ехали зеки из Грузии, которых освободили из штрафбатов и везли на фронт.

Проехали Смоленск, и вдруг старшина говорит: «Всё, дальше я вас не везу!» А дальше уже фронт. Мы возражаем: «Но ты же обещал!» «Нет, убирайтесь, а не то патрулю вас сдам!..» Нам пришлось сойти с поезда. На платформе нас поймали и заявили, что мы шпионы. А надо сказать, что в подобных ситуациях Витя был незаменим: в любой момент он как-будто нажимал кнопку, и слёзы у него лились сами. «Дяденька, дяденька!!!» – причитает, а слёзы – ручьём. Как-то он спросил меня: «А ты что не плачешь?!» «Да не могу» – отвечаю. «Что ж, – говорит, – я и за тебя плакать должен?!» И давай меня учить, как плакать. Вот стоим, я что-то гундосю, а он плачет по-настоящему. И вот нас берёт патруль и ведёт на железнодорожную станцию. Там сидел лейтенант – дежурный по станции. Вот такая пушка у него была – парабеллум. И он кричал: «Признавайтесь!!! Вы шпионы!!! Кто вас забросил?! Почему вы одеты в форму? Если не признаетесь, расстреляю к чёртовой матери!!!» Форма у нас была, но не было документов. Короче говоря, приставил он к нам часового. Я не могу сейчас вспомнить, что сделал Витька, но мы удрали оттуда. Нас пытались поймать, но мы поехали дальше на фронт.

Мы забрались на одну из открытых платформ, на которой везли танки, и вдруг заметили, что на второй от нас платформе часовой ходит. Мы зарылись в снег и часа три пролежали без движения, понимая, что если часовой нас увидит, он нас застрелит не задумываясь. Однако, на остановке мы зашевелились. Нас поймали и потащили в теплушку к танкистам. Несколько человек к нам хорошо отнеслись, а несколько говорят: «Это что-то непонятное... Надо проверить, не шпионы ли это!» «Да какие шпионы! – возражают другие, – это шпана какая-то». В конце концов выкинули нас с поезда и велели возвращаться назад.

Когда мы поехали назад, опять были всякие фортели. Как мы ехали, подробно рассказать невозможно, но, когда уже подъезжали к Москве, нам сказали: «Москва на особом положении. Пройти с вокзала в город практически невозможно». Последние километров двадцать мы ехали в пассажирском составе, везущем раненых. Мы полулежали под лавкой. На одной из станций идёт патруль, проверяет у всех документы. Документов у нас, конечно, никаких, а мы едем к Москве... Как только двое патрулирующих с фонариком вошли в дальний конец нашего вагона, мы вышли через ближайшую дверь и, стоя на улице, следили, как фонарик движется по вагону. Когда патруль удалился, мы вошли обратно. Один солдат нас спрашивает: «А где вы были, когда патруль был?» Мы отвечаем: «Да здесь мы были». – «Да вас же не было, когда проверяли! Вы смотались, да? У вас документы есть?»

Витька говорит: «Да отстань ты! Нас проверяли на улице. Всё в порядке!» И другой солдат говорит: «Да отстань от них. Это ж мальчишки!»

Так мы подъехали к Москве.

Идём с вокзала. Я смотрю в глаза проверяющему документы. ...И мы проходим без звука. До сих пор не понимаю, как мы прошли...

Когда мы пришли к моей тёте, она сразу послала нас в санпропускник, потому что завшивлены мы были страшно. Тётя сожгла всю одежду. Поехала куда-то попросить  гимнастёрки, рубашки... Даже шубу какую-то старую для меня нашли.

Явились мы в нашу часть, которая уже в Москву перебазировалась. Дизертиры, как говорится... Майор говорит: «Ну, с прибытием, дизертиры! Будем судить!» Тут уж Витя молчал, а я говорю: «Товарищ майор, вы судить нас не можете!» – «Это почему ж?» – «Потому, что мы бегали на фронт, а не с фронта! Дизертиры – это которые с фронта бегают». – «Всё равно будем судить!»

В оркестре повесили объявление: завтра состоится суд...

И тогда я устроил такой спектакль, который забыть трудно. Мы с Витей тщательно прорепетировали.

В комнате, примыкающей к кабинету майора, я посадил Витьку и начал играть прокурора. Все ребята-музыканты были тут. «Встать! Суд идёт! – орал я, – расскажите, почему вы убежали!» Витя отвечает: «Во-первых, мы хотели воевать, а во-вторых, нам было очень плохо в оркестре». Я спрашиваю: «Как, плохо! Почему плохо?»

«Потому что дирижёр, майор Шведов, издевался над нами...»

Тут майор как выскочит из кабинета!

«Это ложь!!!»

А Витя продолжает: «Он нас довёл до того, что у него никто не хочет служить! Поэтому мы и бежали.»

Майор понял, на какие тексты мы способны и отменил суд! После этого от нас быстро избавились – отправили на гражданку.

Я ведь бросил школу после шестого класса. После изгнания из части я два месяца проучился и сказал тёте: «Больше я жить у вас не могу». И поступил в оркестр – теперь уже как школьник. С грехом пополам окончил десять классов уже в той школе, где училась Лёка.*                                                         

* Лёка – одноклассница М.Генина, ставшая позже его женой, с которой он прожил всю жизнь.

Барабанщик Миша Генин (в первом ряду справа).

 

В  кавалерии

Я на лошади никогда не ездил. Хоть я и был кавалеристом, но я был кавалеристом заочно. Только оказавшись в шестьдесят втором году на гастролях с цирком в Монголии, я впервые сел на монгольскую маленькую лошадь, которая от горшка два вершка, и меня пять человек держали. Меня – пять человек, и лошадь – ещё пять человек, чтобы она не убежала. Фотография такая есть, как я сижу на лошади. А здесь – в военном оркестре – вдруг пришёл приказ: раз в неделю оркестр должен проезжать по Москве на лошадях – поднимать дух москвичей. Представляешь, я на тарелках... Я должен за гриву держаться! Я сказал, что не могу. «Ничего, – говорит майор Калужский, – все поедут, и ты поедешь!» – «Нет, не поеду!»  – «Нет, поедешь!» – «Да я грохнусь с лошади!»

Мне повезло: в первый раз оркестр выехал на ипподром около манежа в день моего дежурства, и я смотрел на это в окно. Все офицеры высыпали на улицу, чтобы увидеть, как оркестр будет играть, сидя на лошадях. Дирижёр командует: «Взяли фа мажор!» Оркестр задудел трезвучие. Тут лошади как шарахнутся! А у музыкантов в руках инструменты. Мой друг Коля Князев полетел в одну сторону, а его туба – в другую... Офицеры ржали пуще лошадей. Уж после этого я себе твёрдо сказал, что на лошадь не полезу.

И выход нашёлся. К тому времени я уже кончил десять классов, и Калужский мне сказал: «Ты будешь проводить политзанятия». Я согласился и проводил политзанятия вместо того, чтобы ездить на лошади. Я точно знал: меня ни одна лошадь не выдержит! И я её не выдержу. Так я и не ездил. Ни разу.

Публикация Наталии Гениной.

Расшифровал аудиозапись Андрей Рево

 

 

Как не восхищаться человеком, рассматривая его в зеркале!

 

О творчестве Михаила Генина беседуют поэт Владимир Леонович (Л)

и психолог Елена Чанкова (Ч)

 

Л.: Я позвал вас полистать книжку одного дорогого мне человека, он был замечательный психолог. Он видел в жизни мрак очень густой, густопсовый, простите, но он умел о нём сказать с  улыбкой.

Ч.: Кто же такой?

Л.: Подождите... сначала откройте книжку... вот эта закладка... Прочтите, не зная автора.  Вот, пожалуйста...

Ч.: Любовь приходит и уходит, а дети остаются.

Но ведь это НАРОДНОЕ! Где-то я слыхала...

Даже любовь к самому себе бывает безответной. Замечательно!

Да, ваш друг – психолог.

Семейное положение: холост трижды…

Л.: В пятый раз разведенец

И дожив до седин,

Жизнь своих современниц

Оправдал он один...*

Ч.: Очень кстати. Донжуанам снятся не женщины, а Командоры.

Евнух – это не должность, это судьба.

Л.: Какой горький вздох! А народ смеётся.

Ч.: Это он так БЕЗМОЛВСТВУЕТ. Так кто же этот Ларошфуко?

Л.: Это Михаил Михайлович...

Ч.: Зощенко!

Л.: Это Михаил Михайлович ГЕНИН. Он, как и Зощенко, выжимает СВОЮ КАПЛЮ – из жизни нашей. Тут удачно прав Григорий Горин, написавший Генину предисловие: на что иным писателям требуется пухлый роман, афористу хватает двух строк.

Ч.: Аппетит приходит во время отсутствия еды.

Не в деньгах счастье, а в их количестве.

Узнала! Узнала! Хочу быть новым русским! Подпись: старый еврей.

Л.: Ну да. Только тогда, когда это написано, и когда Генин появился в «Магистрали»,** он был отнюдь не стар. Не стар и не может быть стар его и мой друг Павел Хмара.

(Впрочем, и никогда позже стар он не был).

_______________________________________

*    Здесь и далее – стихи В.Леоновича.

** «Магистраль» – знаменитая в советское время московская литературная студия, которую возглавлял известный поэт и литературный критик Григорий Левин и из стен которой вышло множество известных в литературе имён – таких, например, как Булат Окуджава, Владимир Войнович, Владимир Леонович, Павел Хмара. Михаил Генин был частым гостем «Магистрали».

Ч.:  Не может быть стар?

Л.: Такая порода. Но это общее место. Сказать точнее, госпожа психолог, не может быть ТОЛЬКО стар. Я думал об этом:

Во все концы дорога далека,

но в зрелые черты сумей вглядеться –
и различишь прекрасного младенца.

Сморгнёшь – и угадаешь старика...

И возраста у человека нет.

Я это видел в ясные минуты
посередине той тяжёлой смуты,

что мы зовём вершиной наших лет.

ну и так далее. Всеми возрастами наделены эти красивые люди. Хмара – бывший лётчик-испытатель, потом постоянный редактор Клуба «12 стульев» в «Литературке», пародист, лишённый зубоскальства и ядовитости, чем страдал знаменитый Александр Иванов.

Генин – музыкант, точнее, лабух – барабанщик в цирке, и если уж человека разукрасить – а теперь это можно – то это друг Никулина, Окуджавы, Гердта...

Ч.:  ...Вольтера и Ларошфуко.

Л.: Совершенно справедливо! Вы забыли Шекспира.

Рука руку моет, потому что ногой это делать неудобно. Чем не Шекспир с его физиологической картинностью и простотой почти недосягаемой!

Ч.:  Ага! Чтобы не понимать Шекспира, надо быть Толстым!

Л.: Вы смотрите, что Генин делает с банальностями!

Ч.:  Он уже внушил мне уваженье: его заумности весьма умны. Тут мне кажется: классик Толстой отвергает модерниста Шекспира...

Л.: Как у Шекспира пляшет строчка!

При тёмном потрясённом зале
как свищет СЛОВО-ОДИНОЧКА,
выделывая сальто-мортале!

Потеха взрослого дитяти...

ну и так далее.

Ч.:  А далее?

Потом нашло, потом вцепилось
и вечной тенью увязалось:

ВОЗЛЮБЛЕННАЯ УТОПИЛАСЬ

ПОКУДА СЛОВО КУВЫРКАЛОСЬ.

И он вернулся, всё утратив,

назад, пособник и виновник,
и проклял 40 тысяч братьев
один несбывшийся любовник!

THE REST IS SILENCE*. ТОЙ НЕМОТЫ
не одолел и не пытался,
и, представляя анекдоты,
не плакал впредь и не смеялся.

Л.: Но пожалуйста! Побольше Генина!

Ч.: Если человек глуп, у него обязательно должны быть и другие симпатичные качества.

Если существуют домашние хозяйки, значит где-то должны быть и дикие.

Если ты без царя в голове, это еще не значит, что ты демократ.

_________________________

* The rest is silence – зе рэст из сайлэнс (англ.) – покой это тишина.

Если в тебе спит художник, твой долг – охранять его сон.

Нашел свое место в жизни – жди, когда оно освободится. («жди» – ха-ха)

Не давай дураку мудрых советов: он может ими воспользоваться.

Прежде, чем что-то сказать, сначала подумай, а потом уж молчи.

Л.: Постойте, постойте! Вы, кажется, делаете какие-то разработки, даёте какие-то психологические рекомендации бизнесменам и политикам, что одно и то же. Очень тогда к месту РЕКОМЕНДАЦИЯ Михаила Генина: перефразирую: Не давай проходимцу верных советов.

Ч.:  А сам Генин даёт: на обложке написано: Не сиди дома! Выходи в люди! Ещё: Хорошую мысль не жалко и по миру пустить.

Не подличай по мелочам, если чувствуешь, что способен на большее.

Л.: Михаил Михайлович, Мишенька, ты плохой социолог. Большой подлец не может быть мелким негодяем! Большая ПОДЛОСТЬ – это королева в свите мелких негодяйств. Она выросла из них, а потом уж старается приобресть, по Пушкину, ОСАНКУ БЛАГОРОДСТВА. Я натыкался на такую осанку не раз.

Ч.: Зачем изобретать вечный двигатель, если ты не знаешь, как его остановить.

Когда вы узнаете его поближе, вы будете держаться от него подальше.

О чем говорить с человеком, с которым не о чем помолчать?

Л.: Прекрасно. Закончим улыбкой.

Орошая пустыни, сохраняйте миражи.

Ч.: Ничего себе улыбка!

Л.: Как много мы еще не сделали! А сколько нам предстоит еще не сделать!

Что отдал людям – твоё, что оставил себе – они возьмут сами.

Ч.: Встречаются люди, с которыми хотелось бы разделить все, что они имеют.

Л.: Генины живут в Мюнхене. Сын Владимир музыкант, дочь Наталья и муж её Андрей – русские поэты, делающие много для русской культуры в немецком углу, том, который всегда и везде «пятый».

Михаил Генин недавно умер.

Не себе ли написана этим мудрым человеком ЭПИТАФИЯ:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ТОТ,

КТО ДОЛЖЕН БЫЛ БЫ СИДЕТЬ.

Воистину так. Назовём его НЕДОСИДЕНТОМ. Ибо советское диссидентство кроме пыли содержало ПОЧВУ. И оно в силу этого продолжается в наше непростое время. А с ЭПИТЕТОМ нам всегда помогают классики:

Я книгу взял, восстав от сна,
и прочитал я в ней:

БЫВАЛИ ХУЖЕ ВРЕМЕНА,

НО НЕ БЫЛО ПОДЛЕЙ.

Спасибо вам, Леночка, что вы пришли ко мне в гости – разделить печаль и ТОСКУ по златоусту Генину. И вместе улыбнуться. Спасибо. 

(Фрагмент радиопередачи «Светёлка» Костромского радио, август 2003 г.)