Письмо Альфреда Коха к НТВ
Уважаемые НТВшники!
Я пришел вечером на работу
после «Гласа народа». Весь искурился и пил кофе. Потом начался Дибров, и я стал
смотреть. Там я узнал, что Парфенов ушел. Нет нужды говорить, какой он
талантливый. Вы сами это знаете. Я ночью долго думал над его уходом. Мне не
давал покоя вопрос, почему он ушел первым. Теперь я знаю ответ. Я чувствовал это
раньше и поэтому и ввязался в это дело. Теперь Парфенов сказал, то, что я просто
чувствовал.
Понимаете, есть вещи, которые обычные люди, которыми являемся мы с вами, понимают только в результате их логического осмысления, осязания и т.п. Парфенов устроен иначе. У него огромный вкус и чувство стиля. Я думаю, его просто корежило. Он просто физически не мог выносить того, что вы делаете последние несколько дней. Вы произносите столько правильных слов. Делаете чеканные профили и одеваете тоги. Вы – борцы. Вы все уже из мрамора. Ваши имена войдут в историю, или, виноват, в анналы (так, кажется, по стилю лучше). А он не мог уже на это смотреть.
Вы поймите. Еще до того, как вы и все
остальные поймут, что никакой борьбы нет. Поймут, что с вами никто не борется.
Дойдет, наконец, что с вами хотят диалога. Что мы все мучительно думаем, как вам
выйти из этой ситуации, сохранив лицо. Еще до всего этого он уже чувствовал
дурновкусие: правильная и справедливая борьба не может быть стилистически
позорной. У вас пропал стиль. Это начало конца. Этот ложный пафос. Эта фальшивая
пассионарность. Это фортиссимо. Надрыв. Это все – стилистически беспомощно. Флаг
из туалета. Преданные мальчики. Огнедышаший Киселев – дельфийский оракул. Ночные
посиделки (компания). Неужели вы этого не видите? Я понимаю, почему этого не
видит Киселев, Кричевский и Максимовская. Я не понимаю, почему этого не видит
Шендерович, Пушкина и Сорокина. Это просто плохо. Плохо по исполнению. Это
бездарно. Бетховен, сыгранный на балалайке – это не Бетховен. Какая гадость, эта
ваша заливная рыба. Киселев на операторской лестничке, произносящий гневную
филиппику лоснящимися от фуа гра губами. Визг. Как железом по стеклу. Пупырышки.
Я это чувствую. А вы? Прекратите. Не получилось; не верю. Это должен быть либо
другой театр, либо другая пьеса, либо другие актеры. Звонит Новодворская:
«Альфред, а что Киселев не знает, что вы – антисоветчик?» Нет, не знает. Не
хочет знать. Тернер. Дайте Тернера. Хочу Тернера. На, Тернера. Не хочу Тернера.
Что хочешь? Свобода слова. На свободу. Не хочу, не верю. Я хочу штурма. Может,
меня наградят... Посмертно. Шендерович! Ау! Не чувствуете? Весь в бежевом. Снова
в бежевом. Теперь – габардиновый. Улыбается. Думает. Идет по красной площади.
Любить и пилить. Отдыхать. Пушкина! Ау! Не отворачивайтесь. Не затыкайте нос.
Нюхайте. Это ваше, родное.
Губы дрожат. Громко. Да или нет. Нет вы мне
ответьте – да или нет. Аааа! Не можете. Вот мы вас и поймали. Уголовное дело,
кажется. Мы вас выведем на чистую воду. Сорокина! Слушать. Не затыкать уши.
Терпи.
Как говорил Остап Бендер: «Грустно, девушки».
Надо взрослеть, Надо стать. Надо проветрить. Проветрить. Помыть полы. Отдохнуть.
Своим враньем вы оскорбляете мой разум.
Альфред Кох,