Личность

Родом из «Магистрали»

К 100-летию со дня рождения Григория Левина

 «Жил на свете рыцарь бедный»

Григорий Левин воплощал эти известные черты поэта – был беден, даже безнадёжно нищ в быту, царственно не замечая этого, был рыцарем поэзии – «одной, но пламенной страсти». Он и внешне походил – своей лёгкой летящей фигурой, белыми развивающимися космами, в плаще – на старого поэта из «Снежной маски» Блока, андерсеновских сказок, нордических мифов. Все его звали «Гриша». В нём было что-то от «блаженного Гриши».

Его имя я узнал из альманаха «День поэзии», первой ласточки оттепели после тоталитарных морозов. Мне, тогдашнему, с высокомерным презрением относившемуся ко всем иным стихам, кроме Пастернака, вдруг врезались в память искренние, вешние, безыскусные строки: «На привокзальной площади ландыши продают». И даже пастернаковская рифма «проваландавшись – ландыши» не могла испортить впечатление свежести и непосредственности.

Он вёл «Магистраль» – самую интересную поэтическую студию той поры. Читать там было и прекрасно, и опасно. Помню тогдашних магистральцев – похожего на кудрявого лицеиста Александра Аронова, Евгения Храмова, Нину Бялосинскую. Всех их озаряло нищее самосожженчество Левина. Бескорыстие его. Некоторые, покинув гнездо, становились и конъюнктурщиками, и агрессивными завистниками. Но присутствие мэтра гасило в них низменные качества. В «Магистрали» они были поэтами.

Он был максималистом. Порой это всё губило. Но и в этом он оставался поэтом.

Однажды, помню, Ярослав Смеляков ввёл меня в редколлегию «Дня поэзии». С тех пор я зарёкся и отказываюсь от всех редколлегий. Но тогда, во время надежд, казалось, что можно что-то сделать. Помню первое заседание, оно было публичным. Тогда удалось пробить стихи Дмитрия Сухарева о севере, экспериментальную поэму авангардного мэтра. Но мне хотелось дать дорогу абсолютно неизвестным. Я позвонил Грише Левину и попросил прислать стихи магистральцев. На следующий день передо мной лежали две тугие папки с матерчатыми завязками, наполненные стихами. Меня поразили стихи о горящих газовых комфорках, похожих на васильки. Я отобрал ещё пять авторов. Наутро мне позвонил Гриша. «Как, только пять? – спросил он. – Я сейчас к вам еду». Мы просидели с ним целый день. Не дискриминируя ни одного автора, он влюблённо доказывал, что каждый достоин печати. На следующий день я отобрал ещё десять. Гриша Левин приехал ещё раз. Всё кончилось тем, что почти целая папка легла на стол Смелякова. Вы можете догадаться, что сказал и о стихах, и о Грише Ярослав Васильевич. Не буду изумлять читателей ненормативной лексикой. Гриша, помню, был сокрушён. Он переживал страшно, понимая, что всё погубил. Но – он остался поэтом.

В каждом поэте должно быть хотя бы немножко Гриши Левина.

Помню одинокую фигуру с белыми патлами сухого Арагона, идущего по ночным Елисейским полям. Мне вдруг показалось, что мелькнул профиль Гриши Левина. И в Арагоне – на закате его дней – прорезался этот нищий, самосожженческий абрис поэта.

Мне стыдно, что до сих пор я не знаю его отчества.

Андрей Вознесенский