Вспоминая Топаллера

Личное, реакционное и неправильное мнение Виктора Топаллера

   10 января не стало Виктора Топаллера. Рак легких, диагностированный всего тремя месяцами ранее. Сгорел за такое короткое время.

   Печатаем выдержки из выступления Виктора Топаллера в Нюрнберге 13 января 2011 года.

Здравствуйте! Я вас поздравляю – сегодня Старый новый год. Я очень ценю, что вы, вместо того, чтобы праздновать дома, выкроили несколько часов, чтобы мы встретились. Мне правда очень приятно, спасибо вам большое. Тем более вы прекрасно знали, что никто сегодня здесь не будет петь, танцевать, показывать фокусы, а дело ограничится только разговором – так что тем более приятно.

Я потрачу чуть-чуть времени, расскажу о себе, потому что эти вопросы все равно возникают, кто, откуда, почему и зачем – а потом с удовольствием отвечу на любые ваши вопросы. Тем более что не всегда есть возможность с экрана телевизора или по радио сказать все, что ты думаешь, а вот в таком узком кругу можно, тем более учитывая мой невоздержанный характер и недостаточную степень интеллигентности, я достаточно часто говорю какие-то вещи, может быть, интересные, о которых потом жалею и думаю: язык мой – враг мой.

Родился я в Москве, коренной москвич, в семье технической интеллигенции, которая не имела никакого отношения ни к искусству, ни к театру. Папа у меня был завкафедрой, электронщик, кандидат технических наук, мама – доцент Московского института химического машиностроения, кандидат экономических наук, так что их друзья шутили, что папа у меня кандидат тех наук, а мама – этих. Жили мы в ужасно престижном месте, на Кутузовском проспекте. Но дело не в том, что мы были торговые работники и номенклатура, родители попали туда волей случая. Они жили в какой-то жуткой развалюхе на проспекте Мира, известной мне только по фото, и когда, наконец, это безобразие все расселяли, им предложили двухкомнатную квартиру из двух смежных комнат где-то у черта на рогах на Кутузовском проспекте. И многие соседи не поехали: что, мы, из центра Москвы, с проспекта Мира поедем к Дорогомиловскому кладбищу – вы что, с ума сошли?! А у родителей не было другого выхода, они поехали к Дорогомиловскому кладбищу, и через десятилетие это стало престижным районом, с Брежневым, который там жил. Так мы оказались на Кутузовском проспекте. Где я благополучно учился в английской школе, которая находилась во дворе нашего дома. Пока в 8-м классе не случилось непредвиденное: я пошел на спектакль в театре Ленинского комсомола «Колонисты» по «Педагогической поэме» Макаренко. Еще никакого Захарова не было и в помине. И увидел на сцене в массовке девочку, которая училась на класс старше меня. И она там бегала, изображая из себя какую-то юную колонистку, и я был так поражен, увидев на сцене театра знакомого мне человека, я ее дождался, – как ты? Она говорит: вот есть такая школа в Москве, театральная школа, мы первый набор этой школы, где после обычных предметов идут факультативные: занятие мастерством, сцена речи, сцена движений, и туда набирают ребят из разных школ после 8-го класса. И всё. Я сошел с ума, бросил, к ужасу родителей, престижную английскую школу на Кутузовском проспекте, начал ездить на 2-м троллейбусе черт знает куда, на Самотеку, где находилась эта школа, в которую я поступил.

Закончил я эту школу, нас тоже стали брать в спектакль «Колонисты», мы были счастливы.

Потом в театр пришел на моей уже памяти, когда мы были в 9-м классе, Марк Анатольевич Захаров. Закончив эту школу, я поступил в Щукинское училище при Вахтанговском театре на курс Аллы Александровны Казанской, на актерский факультет. Некоторые мои однокурсники стали сейчас известными актерами.

После первого курса я решил перейти на режиссуру и ушел в ГИТИС, теперь он называется РАТИ – Российская академия театрального искусства, на курс Шароева, который благополучно и закончил в 1981-м году. Горжусь своим дипломом, но не потому, что это диплом красного цвета с отличием, а потому, что он подписан Леонидом Утесовым.

Закончил институт и работал по специальности. Ставил спектакли, шоу, долго работал – может, кто-то помнит, был такой ансамбль музыкальной эксцентрики и пародии «Бим-Бом», мы его вместе создавали с Валерием Левушкиным. Фестивали, спектакли. Объездил практически весь Советский Союз. Последняя работа, которую я сделал в СССР, это в 1989 году был спектакль «Птичий рынок», который мы придумали с Толей Трушкиным, главную роль там сыграла Лия Ахеджакова.

В 90-м году мы уехали в Израиль в таком составе: я, жена, сын, которому в ту пору было 7 лет.

Мы прилетели в Израиль 19 апреля 1990 г. Мы приехали, нас посадили в такси и повезли в город Бат-Ям, где знакомые нам сняли квартиру. Привезли, выгрузили на асфальт, и мы стали ждать человека, который должен был принести ключи от квартиры, который опаздывал.

Потом началась жизнь интересная, насыщенная. Я начал почти сразу работать в театральной школе в Рамат-Гане, вести курс, ставить спектакль. Тогда в Израиле вовсю дебатировался вопрос, нужен ли театр на русском языке. И поскольку меня это тоже касалось, я написал статью в газету «Спутник» с незамысловатым названием «Нужен ли русский театр?» После этого меня попросили написать еще, потом еще… Потом главный редактор газеты «Спутник» сделал новую газету «Новости недели». Сейчас, по прошествии 20 лет, это уже громадный газетный концерн. Он предложил мне там постоянную работу, постоянную полосу. Отличаясь склочным и мерзким характером, я придумал рубрику, которая называлась «Вредные заметки». Без ложной скромности скажу, что она произвела в Израиле эффект разорвавшейся бомбы. И дело здесь не в моих литературных или журналистских талантах, а в том, что тогда в Израиле среди русскоговорящих вообще никто не мог подумать, что можно над чем-то стебаться в Израиле, издеваться, что-то высмеивать, ерничать, поскольку мы, неграмотные выходцы из Советской страны, должны всемерно благодарить партию и правительство за то, что нас, убогих и сирых, приняли, обогрели, а тут появилось что-то такое, со злыми наблюдениями, саркастического характера.

Среди нашего брата эти статьи расходились, как горячие пирожки, люди зачитывали их друг другу по телефону. Но у израильского истеблишмента они вызвали отрицательную реакцию, еще больше – у старожилов, которые совершенно осатанели, потому что они нас не для этого ждали. Они нас ждали, чтобы объяснить нам, что мы, наконец, в свободном мире, какой парфюмерией должны пользоваться наши женщины, чтобы хорошо пахнуть, что если один раз вечером спускать в туалете воду, а не делать это в течение дня, то можно сэкономить много денег. И так далее. Я приезжаю каждый год в Израиль, прошло более 20 лет, я уже сам старожил, но до сих пор все помнят. На каждом творческом вечере напоминают мне какие-то мерзости, которые я тогда писал, которые я уже сам забыл. Ну, например, была такая фраза: «Каждый в эмиграции должен съесть свою порцию дерьма». Я, когда в первый раз услышал, так осатанел, что написал, что мы б уже давно съели, если бы вы нам все время свежее не подкладывали. Дело дошло до того, что я бросил театральную школу, потому что газета забирала много времени, мне это было интересно.

В 91-м году меня переманили в газету «Время», которая выходила под крылом газеты «Маарив». Выпускал эту газету в качестве главного редактора легендарный Эдуард Кузнецов – «Самолетное дело». Он разругался с Нимроди, который выпускал «Маарив». Я подписал с ними контракт, а Эдик ушел в «Едиот ахронот» и там стал выпускать другую крупнейшую газету «Вести».

Потом мне поступило предложение от людей, которых я знал еще по Союзу, которые занимались шоу-бизнесом. Они обосновались в Брюсселе. Они хотели открыть департамент шоу-бизнеса и хотели, чтобы я его возглавил. Долго они меня обрабатывали и, наконец, в 93-м году я сломался, и мы всем семейством переехали в Брюссель. Подписал контракт на два года, ставил спектакли. Через два года надо было решать, что делать. Мы могли оставаться в Брюсселе, мне предлагали работу в Лондоне на русской службе ВВС, в Париже – или возвращаться в Израиль. Мы все взвесили и поехали в Израиль.

Там мы создали газету «Русский израильтянин», которая выходила на деньги Кобзона. Газета пользовалась громадной популярностью. Но всему хорошему приходит конец. Нас погубило качество газеты. Павел Гусев, редактор «Московского комсомольца», который хотел тогда зайти на израильский рынок, понял, что лучше не создавать что-то новое, а взять то, что уже есть. Он сторговал у Кобзона «Русского израильтянина», и тогда нашла коса на камень. Я был заместителем главного редактора этой газеты. Сначала я отказался выполнять эту функцию, они меня уговорили, чтоб я продолжал вести свою полосу иронической прозы. А потом и это подошло к концу. Не только по склочности моего характера, но и по той простой причине, что Гусев хотел переориентировать газету на подобие «МК», сделать желтую газету с подробностями группового изнасилования в Первочепецке, анекдотами от Зямы Высоковского и прочее. Я пытался Гусеву объяснить, что я не против желтой газеты, она может быть, это может быть интересно. В Израиле выходит огромное число дайджестов, которые воруют желтые материалы из всех газет, «МК» не перешибет их. С одной стороны. С другой стороны,  у имени «Русский израильтянин» есть имидж достаточно серьезной жесткой газеты. Имидж этот ломать неправильно. Паша не послушался. Газета закончилась. Параллельно в моей жизни появилось телевидение. А потом я неожиданно оказался в Америке.

Вот такая была жизнь. Теперь ваша очередь.

– Здравствуйте. Когда началась война, мне было 8 лет. Мое поколение очень пострадало. Когда я немного вырос и понял, что случилось, я вспомнил о Мюнхенском сговоре. И о том, как Европа вырастила Гитлера. Не считаете ли вы, что сейчас Евросоюз выступает похоже по отношению к Путину?

– Я считаю, что Европа не только поступает паскудно по отношению к тому, что происходит, не только, что Европа не вынесла никаких уроков из прошлого. Я считаю паскудством то, что сегодня происходит в мире по отношению к Израилю, по отношению к тем людям, которые на крыльях мультикультурности и ощущении того, что они являются хозяевами в любой стране, куда они приехали, могут строить все, что угодно, вводить законы, какие они хотят. Я считаю, что то, что происходит в отношении нынешнего кремлевского режима со стороны Европы и со стороны Америки – это преступление. Я считаю, что нынешний российский режим является режимом преступников. Я считаю, что это не просто Мюнхен, что это на самом деле хуже и опаснее Мюнхена, потому что происходит в другой политической реальности (напомним, это запись от 2011 года, когда еще и близко не было никакого Крымнаша. – Ред. «Рубежа»).

Я уже в течение 8 лет не езжу в Россию, потому что мне уже практически прямым текстом сказали, что мне лучше там не появляться. Поверьте мне, если кого-то очень сильно не любят в российском посольстве в Америке, то это вашего покорного слугу. Потому что мое отношение к тем процессам, которые происходят там, чрезвычайно, мягко говоря, негативное. Иногда мне говорят: вот вы говорите такие вещи про Путина – не боитесь ли вы? – А кто вам сказал, что не боюсь? – Боюсь. Они же беспредельщики, творят, что угодно и где угодно. Построенная Путиным вертикаль пробила земной шар насквозь. Такого количества ГэБэшных холуев в Америке, в Европе, в Израиле, как сегодня, не было никогда. 15 лет назад невозможно было себе представить, что будет такое число выходцев из Советского Союза, в той или иной степени являющихся пятой пропутинской колонной в странах, в которые они приехали, в которых благополучно живут. Боюсь. Но у каждой профессии свои риски.

– Может быть, в слышали, есть такой анекдот, что история Америки – это от «Хижины дяди Тома» до Барака Обамы. Барак Обама и Америка. Ваше мнение на эту тему. И второй вопрос – Америка и Израиль. Мы знаем, что многое изменилось в отношении Америки к Израилю при Обаме.

– Позвонил мне однажды из Москвы Михаил Касьянов, поинтересовался, не хочу ли я его пригласить в свою программу. Я сказал: да, конечно. Приехал Касьянов. Мы с ним беседуем перед записью. Я говорю: Михаил Михайлович, вот, сбылась мечта простого русского обывателя. Теперь в Америке президент не меньший кретин, чем в России.

Я вам скажу – кто там делал «Репортаж с петлей на шее»? – Юлиус Фучик? Вот я как Юлиус Фучик в 2008 году в своих несчастных этнических программах на русском языке, я бил себя в грудь на радио и телевидении, и кричал: люди, одумайтесь, вы вообще соображаете, к чему идет? Ну не может такого быть, чтобы Америка сделала своим президентом такое ничтожество. Да еще ничтожество, зараженное социалистическими идеями. Ополоумели, что ли? Но, как вы знаете, мое битье себя в грудь не дало результатов, ополоумевшая Америка выбрала своим президентом эту функцию, потому что это никакая не личность, там ею не пахнет, это функция. Почему? Кретинизм политкорректности дошел до своего верха, до апогея. Огромное количество людей не интересовали деловые, человеческие, профессиональные качества этого ничтожества. Но как же – зато у нас будет черный президент! Как, вы не хотите голосовать за черного? – Вы расист!

Ребята, я не расист. Я готов за серо-буро-малинового! Только чтоб это личность была со взглядами, с профессией, с харизмой. Мне все равно, какого он цвета! Это же никто и звать его никак! Да еще воспитанный всякими подонками типа этого Райта, этого пастора, этими исламистами и террористами, да еще и с социалистическими идеями. Да вы что, обезумели? – Америка обезумела.

Они провели жесточайшую кампанию, они промыли мозги молодежи, потому что – кто преподает в университетах? – так называемая, в большинстве своем, красная профессура, все эти бывшие хипари из Вудстока, которые постарели, но не поумнели, которым до сих пор кажется, что социализм – это то же самое, что капитализм, но для всех. Идиоты. И студентов штампуют идиотами. И молодежь: нам нужны перемены! Каких вы хотели перемен? Того, что Обама шляется по всему миру, унижается перед врагами Америки и предает друзей? Слушайте, мы проходили уже этот процесс в Израиле. Когда я приехал в Бельгию, к израильскому паспорту относились с уважением. Не любили. Но уважали. Когда Израиль стал играть в петушиные игры, когда Израиль потерял чувство собственного достоинства, когда Израиль стал унижаться, когда Израиль стал уступать, пытаясь добиться любви, он ничего не добился. Произошло то, что должно было произойти: любить не стали, а уважать перестали. Ровно то, что сегодня происходит с Америкой. Рабина привели к власти тем же самым образом, я помню эти плакаты в Израиле, слово в слово: «Рабин приведет страну к переменам». Рабин не обманул. Он привел страну к таким переменам, которые до сих пор не могут расхлебать. Он вложил в руки бандитов автоматы, из которых убивают израильтян. Какие перемены сделал Обама? Все, что он сделал, все мордой в лужу, все в срам, все в позор. У великой страны президент – ничтожество. Если вас интересует мое личное, реакционное и неправильное мнение.

– Вы слышали, что Касьянова называют «Миша – 2 процента»? С чем это связано?

– Там была целая история с отмыванием денег, пятое, десятое, я не вникал в подробности. Я, честно говоря, не знаю, со свечкой не стоял. Я не исключаю, что у Касьянова рыльце в пушку, но, поскольку этот наезд был организован такой конченой мразью, как Хинштейн, то я готов заступиться за Касьянова. Знаете, как замечательно рассказывал Довлатов, когда Бродский лежал в больнице, к нему пришел Довлатов, говорит: вот, вы тут разлеглись, хватит болеть, а Евтушенко выступил против колхозов. На что Бродский ему тихим голосом сказал: если Евтушенко против, то я – за. Если против Касьянова выступил Хинштейн, то я за Касьянова. Хотя не исключаю, что там много правды. «Все они хороши» – как писал Булгаков.

– Как вы оцениваете уровень интеллигентности, слой интеллигенции в Америке? Из кого состоят люди, которых мы называем «интеллигенция» в нашем понимании?

– Это сложный вопрос. Чтобы на него каким-то образом ответить, надо для самих себя сформулировать, что такое интеллигентный человек. Это сложная история, сложно трансформирующаяся в слова. Каждый в этой слово вкладывает свою коннотацию. Об этом термине тяжело договориться. Для меня интеллигентный человек это в достаточной степени образованный человек, обладающий патологической порядочностью, честностью, джентльменским отношением к женщине и силой противостоять мерзости. Человек слабый, человек, превращающийся в холуя власти – или гестапо, или КГБ, кого угодно, короля, царя – любое холуйство, любая придворная деятельность мгновенно лишают человека звания интеллигента. Если человек готов вылизывать какие-либо места жандармскому ротмистру, начальнику, этот человек, при всех прочих достоинствах, теряет звание интеллигента. Навсегда. Что касается России, то очень многие люди, которых мы считали интеллигентами, раз и навсегда потеряли это звание, потому что превратились в холуев режима.

– Кто из известных людей отказывался от участия в вашей передаче и кому из известных людей вы отказывали?

– Начнем со второй части, поскольку на нее проще ответить. Я думаю, называть фамилии, наверное, это не очень этично, кому я отказывал в интервью. Достаточное количество нынешних популярных физиономий российского телевидения и шоу-бизнеса мне не интересны. Я говорю: ребята, спасибо, но у меня планы расписаны. Я не могу – потому что это поющие бензоколонки…

Вот меня уговорили пригласить Настю Волочкову. Я долго сомневался. Пришла. Я минут через 15 говорю: Настя, у меня такое впечатление, будто вы проглотили магнитофон. И когда я вам задаю вопрос, вы судорожно отматываете ленту на то место, где у вас стоит закладка. Ну скажите что-нибудь от себя уже, в конце концов! И только через 20 минут ее прорвало, она начала говорить на нормальном подъездном языке, на котором она общается в жизни, а не на том, на котором она из себя изображает королеву Шантеклера. Разные есть ситуации.

Вот была ситуация с Дмитрием Хворостовским. Это вам не Басков, не к ночи будь сказано. Гениальный баритон. Я его раньше не знал. Пришел. Седовласый красавец. Шевелюра… Мы сидим, разговариваем, я ему рассказываю о программе. Я ему говорю: Дим, всегда хорошо, когда в программе мы разговариваем с вокалистом, какой-то кусочек показать, спеть – не концертный микрофон, не номер, а просто «а капелла». Он: я ничего петь не буду. Я: не будете – не надо, это ваше право. А еще в конце наша программа всегда заканчивается стихами, будьте готовы, что я вас попрошу что-то прочесть, хотя бы 2 – 4 строчки, строки из песни. – Я ничего читать не буду. Я говорю: Дима, понимаете, в  чем дело. Вы можете не петь, это ваше право, я не буду вас просить, чтобы не ставить в неудобное положение ни вас, ни меня. Но в конце стихи читают все. И поэтому, естественно, я вас тоже попрошу. Мне бы не хотелось, чтобы вы выглядели глупее той тысячи человек, которая у меня уже была в этой программе. Поэтому вы можете отказаться, но вам вряд ли пойдет это на пользу. Он говорит: может, мне вообще лучше уйти? Я говорю: думаю, это будет правильным решением, все будут думать, что вы замечательный певец и при этом глупый и надутый индюк. Он даже потерял дар речи.

Мы с ним пошли в студию, началась запись. Дима пел, Дима читал стихи, я ему уже говорю: Дима, ну не надо уже больше петь, он: нет, подождите. Потом он бегал за мной по коридору и говорил: ты мне запишешь диск? Я: зачем? – Ты же хотел уйти, вот и вали. – Ну я же не знал…

Видите, в чем дело. Многие из них, особенно талантливые люди, не имеющие большого опыта в знании чего-то, они как дети. Они настолько привыкли к идиотам, они настолько устали от идиотов, от идиотских вопросов, от идиотских интервью, от этих вопросов – «а какие у вас творческие планы?», потому что больше спросить нечего… И когда они попадают в нормальные руки – относительно, я не заблуждаюсь, но я стараюсь – большинство из них расцветают. И с ними интересно, и им интересно. И в результате вам интересно. Потому что на самом деле критерий отбора – вы.

Вот мы в свое время схлестнулись с Венедиктовым. Я считаю, что нельзя предоставлять слово в эфире такой мрази, как Шевченко или Проханов. Я считаю, что такая мразь должна быть лишена трибуны на любом уважающем себя СМИ. Венедиктов, который лавирует между одними и другими, рассказывает мне, что люди должны знать, потому что они выражают мнение. Меня это не интересует. Если ты даешь трибуну ублюдку, ты ответственен за то, чтó с твоей помощью вешается на мозги, на уши незрелым людям. Я сказал с самого начала, что в моей программе подобной сволочи не будет никогда. Венедиктов: ты не хочешь с ними дискутировать! – Ребята, я себя не на помойке нашел. Я могу дискутировать с личностью. С кем дискутировать? С Прохановым, с ничтожеством и графоманом? Пытаться ему объяснить, что он не прав, что я не напился только что крови христианских младенцев? Пытаться ему объяснить, что выродки из ХАМАСа это не друзья, не освободители, а бандиты?

Но бывают случаи, когда ваша реакция заставляет меня встречаться с людьми, к которым я не испытываю особой симпатии. Возьмите, например, Жириновского. Я не могу сказать, что этот человек вызывает у меня, мягко говоря, большую симпатию. Но я знаю, что он всем интересен, потому что это особый клоун, особый фигляр, который умудрился добиться в сегодняшней российской действительности того, чего он добился. Кто он? Какой он? Попытаться что-то из него такое вытащить, чтоб вам было интересно. ОК, пусть приходит.

Говорухин – такая каша в голове! Но в то же время: «Пираты ХХ века». Кому нравится, кому нет, но один из самых кассовых фильмов советского проката, «Место встречи» Вайнеров, один из лучших советских сериалов, «Вертикаль» с Высоцким. Достоин этот человек того, чтобы попытаться понять, что у него творится? – Безусловно.

Кстати, Жириновский. Я не знал, как с ним вести программу. Я долго думал, ничего не придумал, наконец, оно родилось только тогда, когда мы сели и началась запись. Мы поздоровались. Я ему сказал: Владимир Вольфович, прежде чем мы начнем, у меня к вам такой вопрос: вы сегодня в философско-рассудительном настроении или в визгливо-истерическом? Как только вы мне ответите, я сразу буду строить программу, исходя из вашего сегодняшнего настроя. А он не дурак, он совсем не дурак. Он понял, что мяч кинули на его поле, щас можно обделаться, и он сказал: Виктор, если со мной нормально, если не какие-то идиоты… И он вынужден был весь разговор изображать из себя доморощенного Муссолини.

– Ваше отношение к пребыванию в Германии евреев?

– Вы знаете, я не отношусь к категории людей, которые готовы кого-либо судить за то, что вы живете в Германии, а не в Израиле, в Канаде, а не в Америке, в Америке, а не во Франции. Существует ли момент генной памяти? – Да, наверное, существует и, наверное, у многих из вас существует. Насколько это справедливый и реальный момент, судить сложно. Я думаю, что скорее он находится в глубоко подсознательном эмоциональном отношении, а не в отношении реалий жизни последних десятилетий. В конце концов, если мы начнем рассматривать, где евреям было плохо, начнем копать, то выяснится, что надо лететь куда-нибудь на Марс. Это просто близко в истории, живо на памяти – страшная Катастрофа. Но я считаю, что каждый человек волен выбирать место, где он хочет жить, где ему комфортно. Поэтому у меня нет на этот счет никакого предубеждения.

– Как вы относитесь к Дмитрию Быкову?

– С Быковым я не встречался, Быков испугался. Мы дружим с Юликом Кимом, Юлик называет Быкова одним из самых талантливых людей сегодня в России. Я не отказываю Быкову в способностях. Быков должен был прийти на мою программу. Но ему рассказали, что я о нем говорил, и он решил от греха подальше не приходить. Я думаю, что он правильно сделал.

Быков – человек безусловно талантливый, но есть вещи, которые я не прощаю людям. У меня есть красная черта. Я сам человек не самых высоких моральных и нравственных принципов. Я многое могу простить, многое могу понять, но у меня есть красная черта. Вот если человек, например, ударил ребенка или ограбил слепого, или выгнал из дому старуху – этот человек для меня умирает. Когда глупость заставляет Быкова совершать идиотские поступки, меня мало интересуют побудительные причины. Ты уже поступок совершил, ты потом ходи и объясняй, что ты был пьяный, что тебя неправильно поняли, что ты хотел сказать совсем не это. Нельзя приходить поддатым на встречу с русскими израильтянами и нести чушь, дети которых гибли за эту страну. И рассказывать, что евреи должны быть где угодно, а когда они собираются в Израиле… и вообще это какая-то странная страна… Кто ты такой? Кто тебе дал право? Ты можешь быть кем хочешь – выкрестом, ты можешь принять буддизм, ты можешь называть себя русским поэтом, ты можешь отказаться от своих еврейских корней – это твое личное дело. Но когда ты находишься на земле, которая полита кровью мальчиков и девочек, которые, несмотря на всю продажную сволочь и в правительстве, и в организациях еврейских, каждый день ложатся в землю за эту страну, веди себя как человек, а не как кусок дерьма. Потому что я, в отличие от него, видел оторванные головы, руки и ноги, видел родителей, которые теряли своих детей на дискотеках в Тель-Авиве, видел родителей, которым приходили сообщения из части и спецназа. Никто не давал тебе права, подвыпившему полудурку из русской богемы, приезжать и открывать свой поганый рот на эти темы.

– Ваше мнение по поводу интервью Познера.

– Тяжелые вы мне вопросы задаете. Понимаете, почему мне на этот вопрос тяжело отвечать? Потому что если я отвечу правду, то это будет воспринято как момент ревности, зависти к академику, работающему в метрополии русского языка. А отвечать неправду не хочется. Поэтому я буду рисковать. Я не считаю Познера интересным ведущим в этом жанре. Мне он мало интересен.

Нюрнберг, 13 января 2011 г.