Галичнаш!

Галич как алиби

Почему поэт, за распространение записей которого в СССР сажали по политической статье, на один вечер стал героем ТВ

100 лет со дня рождения Галича. Поэта крамольного, опального, не укладывающегося в форматы. Но не заметить дату нельзя. Выходят передачи, пишутся статьи, а 20 октября концерт его памяти покажут на Первом канале. Диссидент и антисоветчик Галич становится мейнстримом? Это возможно?

Десять минут до начала концерта. У входа в «Градский-холл» стоит Константин Эрнст, в холле давка. Две шустрые девушки с холодными глазами отдают распоряжения массовке: «Те, кого отобрали, проходите, остальные стоят тут. Кто наши, первый ряд занимаем. Нет, сюда ходить запрещается». Дресс-код: корпоратив в бухгалтерии. И взгляд такой: я правда же хорошо выгляжу? Увидели на сцене баян, сдержанно засмеялись. Показали руками, как на нем играют. Туда-сюда. Да, смешно, если вдуматься. Это для них на сайте «Градский-холла» размещен скрин из «Википедии»: «Галичу было запрещено давать публичные концерты. Его не печатали и не позволяли выпустить пластинку. Его песни распространяли и передавали друг другу в магнитофонных записях, которые изымались работниками КГБ при обысках».

Эфир на Первом. С одной стороны, что в этом плохого, кроме хорошего? Миллионы людей услышат его песни, задумаются. Тем более что аналогии прозрачные: и про референта из органов, и про машины с обкомовскими номерами, и про холуев да топтунов с секретаршами. С другой, Галич на Первом – это как «меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел „Охоту на волков“».

Присвоение системой того, что изначально антисистемно, превращение боли в интертейнмент. Одним словом, постмодернизм.

На заднике – фото Галича с сигаретой в руке. Выражение лица несколько ошарашенное: вы что, совсем охренели?

Очень приличные люди в этот вечер на сцене. Выходит Познер и рассказывает, что Галич не был обижен властью, даже получил премию КГБ. Выходит Ширвиндт и говорит: «Хочется выглядеть баррикадным диссидентом, но нет». Выходит Градский и поет «Молчание — золото». На заднем плане кадры лесоповала. Голос у него богатейший.

Все очень достойно, никаких фонограмм, что в телевизионных условиях редкость. В нужных местах подключаются аккомпаниаторы: гитара, бас, ударные. Есть своя прелесть в том, чтобы услышать эти песни в качественном звучании. Одна из главных причин, почему сейчас мало слушают Галича, – вовсе не его политическая позиция. Почти нет качественных записей (исключение – норвежский диск «Крик шепотом»). Какую ни включишь — все шипит, фонит, частоты срезаны, даже слова не всегда разборчивы. Удовольствия никакого. Для человека ХХI века, чье ухо привыкло к богатым аранжировкам, к хайфаю и даже хайэнду, слушать его – тяжелое испытание. Галич это понимал. При попытке сделать хорошую запись, как мы помним, он и погиб.

Выходит Макаревич, ни слова не говоря, поет «Когда я вернусь» и уходит. Макаревич в галичевской теме человек не случайный. В 2014-м он записал целый альбом его песен – «Облака». Ему же принадлежит одно из лучших посвящений Галичу:

Ведь это ж только вам чудится,
Что все идет, как вам хочется…
А я искал его улицу,
Вспоминал его отчество…
Вы в спокойствии тонете,
Но когда дурить бросите –
Вы его еще вспомните,
Вы о нем еще спросите.

Наверняка ему есть что сказать об Александре Аркадьевиче. Но нет, поет и уходит.

История рок-исполнений Галича не очень длинная, но имеется. «Облака» записывал Шевчук, «Аллилуйю» – Сукачев. На подготовленном к столетию трибьюте «Веселый разговор» (лейбл «Отделение Выход») исполнители более андерграундные: Умка («Ой, не шейте вы, евреи, ливреи»), «МашнинБэнд» («Сердце, молчи»), Чернецкий и Чиж («Эрика» берет четыре копии»), Сергей Селюнин («Я вышел на поиски Бога»). Показательно отсутствие во всех галичевских проектах Гребенщикова. Он, впрочем, и Высоцкого не поет. Из троих наших главных поэтов с гитарой его выбор – Окуджава.

Рок-Галич существует, но существует и поп-Галич. На сцену выходит Александр Маршалл в темных очках. Помните такого? Когда-то он выступал в нашей экспортной хард-рок группе «Парк Горького». Потом стал записывать откровенную попсу вперемешку с шансоном. Плюс патриотический уклон. В прошлом году сыграл в Донецке на концерте, посвященном Дню республики, духоподъемную песню:

Я русский, я тот самый колорад.
Совдеповский отстой, фашист
и вата.
Я тот, кто любит водку и парад.
Я отпрыск победившего солдата.

В «Градский-холле» он пел «Отчий дом» Галича, тоже, если вдуматься, патриотическое произведение, только патриотизм его другого свойства, горький, а не победительный и хвастливый. Написал ее человек, выкинутый из своей страны, умерший на чужбине:

Как же странно мне было,
мой Отчий Дом,
Когда Некто с пустым лицом
Мне сказал, усмехнувшись,
что в доме том
Я не сыном был, а жильцом…
– А в сыновней верности в мире сем
Клялись многие – и не раз! –
Так сказал мне Некто с пустым лицом
И прищурил свинцовый глаз.

«Был ли Галич патриотом?» – спрашивает в паузе Познер. И отвечает: «Конечно, был». Вот это и называется стиранием граней.

Из статьи «Песня – это оружие» («Вечерний Новосибирск», 1968): «Галич, кривляясь, издевается над самыми святыми нашими понятиями… Вот ведь до чего доводит потеря чувства гражданственности! Да разве можно вот этак – о своей родной стране, которая поит тебя и кормит, защищает от врагов и дает тебе крылья? Это же Родина, товарищи!»

Еще одну грань стер Скляр, спевший на концерте «Мы похоронены где-то под Нарвой» («Где полегла в сорок третьем пехота/Без толку, зазря,/Там по пороше гуляет охота,/Охота, охота,/Там по пороше гуляет охота,/Трубят егеря!»). Трудно не вспомнить в этой связи две песни из актуального репертуара Скляра: «Возьмем Манхэттен, а потом Берлин» и «Когда война на пороге,/Нам слышен голос заветных времен,/Русские своих не бросают – это закон», написанную в разгар событий в Крыму и на Донбассе. Сегодня, в 2018-м, не только Крым наш, но и Галич.

Были на концерте и смешные моменты. Когда пели «Тонечку», на словах «Отвези ж ты меня, шеф, в Останкино» Эрнст понимающе переглянулся с соседом и принялся аплодировать. Во время исполнения Шнуровым песни про то, как зэки ломали памятник Сталину, из зала вдруг стал подпевать Градский: «Малосольный огурец кум жевал внимательно». А потом закричал: «Молодец, Сережа, давай!» Песня довольно страшная, не знаю, почему Шнур выбрал именно эту вещь, но лучше всего у него вышла концовка: «Дай-ка, братец, мне трески и водочки немного».

«Преуспевающий человек, как он стал диссидентом?» – недоумевал Познер. Это, действительно, понять сложно. (Особенно Познеру. – «Рубеж»).

А потом что-то про «бодряческий смех боевитых мужчин и женщин». Я оглянулся вокруг и именно этот бодряческий смех услышал. На сцену вышла Ольга Кормухина (весной она пела на открытии Крымского моста), сказала: «Я всегда мечтала петь бардов» и бодрячески рассмеялась. Люди хихикали, хлопали в такт, радовались. С другой стороны, хорошо, что это возможно. Вспомним, что Галич был чуть ли не единственным автором-исполнителем, распространение записей которого приравнивалось к антисоветской агитации. Сажали и за других, но по статье «спекуляция», а тут – политическая статья.

Максим Кравчинский в книге «Музыкальные диверсанты» пишет об одесском коллекционере Станиславе Ерусланове, который получил четыре года колонии за Галича. А в 1982 году, как пишет Михаил Аронов в биографии Галича, был осужден Петр Бутов за хранение целого ряда изданий. Их перечень начинался со сборника стихов «Поколение обреченных», в котором, как утверждало обвинительное заключение по его уголовному делу, «А. Галич с антисоветских позиций возводит грубую клевету на коммунистов, органы правосудия и управления СССР, извращает политику партии и Советского государства в области внешней политики. Вся книга проникнута ненавистью к Советской власти».

Хочется верить, что все это в прошлом, и Галич просто хороший поэт, а то, о чем он пел, уже неактуально, но оно актуально. И Эрнст, четко понимающий, что можно, а чего нельзя, не может этого не знать. Какие же у него мотивы? Я верю, что он искренне любит Галича, у него вообще прекрасный вкус. Я замечал такое за целым рядом музыкальных продюсеров. Дома они слушают изысканную музыку, а в эфир транслируют шлак, потому что «народ не поймет» и вообще главное – рейтинги. Но раз в жизни, тем более к столетию, можно дать в эфир то, что любишь.

Возможно, он думает о будущих мемуарах. Там можно будет описать этот смелый поступок. Типа, я выбираю свободу. Страшное было время, все боялись, можно было лишиться работы, и вот, с огромным трудом… Галич – алиби своего рода. Потом можно будет сказать, что у нас на канале был тогда не только Петр Толстой со своей пропагандистской передачей, но и Александр Аркадьевич. Тут к месту вспомнить пророчество одного из героев Ремарка. Когда война кончится, говорил он, окажется, что в Германии не было ни одного фашиста, все как один боролись с Гитлером.

На Галиче клеймо антисоветчика. Но ведь это не главное в нем. Если бы людей в лагеря сажала какая-то другая власть под руководством другой партии, его бы это тоже вряд ли устроило. Важнее антисоветизма нонконформизм, отказ приспосабливаться, юлить, врать, бояться. А это совсем непопулярное сейчас качество. Ровно так же, как пятьдесят лет назад, все всё понимают, но, выйдя с концерта или включив магнитофон, продолжают заниматься тем же, чем занимались до этого: приспосабливаться, юлить, врать, бояться.

Концерт окончен. Через два месяца, 11 декабря, – столетие Солженицына. Наверняка его тоже пышно отпразднуют по ТВ. Не удивлюсь, если юбиляра поздравят руководители ФСИН, а пара офицеров ФСБ зачитают вслух главы из «Архипелага ГУЛАГ». Важная, актуальная сейчас книга.

Ян Шенкман,

«Новая газета», 19 октября