Утрата
Умер Лев Местер, член нашей редколлегии и в прошлом активный автор газеты.
Лева, как его все называли, был по жизни оптимистом, ничего не принимал близко к сердцу, жил легко и щедро – заражая своим оптимизмом окружающих. Он был добрым человеком, отзывчивым, всегда готовым выручить и придти на помощь.
Писал Лева в основном очерки из жизни – о своей юности и армейской службе, об Одессе и Питере, с которыми у него связаны значительные периоды жизни, о переезде в Германию и первых шагах в эмиграции, подчас очень забавных, зарисовки о странах и городах, в которых он побывал… Писал он, как и жил, легко и с только ему свойственным юмором. Смешное он умел видеть во всем, даже в буднях нелегкой армейской службы на Севере. В чем вы и убедитесь, прочитав два его рассказа, которые уже печатались в нашей газете в 2007 году.
Сегодня мы еще раз предлагаем их вашему вниманию.
Полярное небо над аэродромом
Вокруг – только тундры заснеженной грим,
Ещё старшина, нам пока незнакомый
И будней солдатских размеренный ритм...
А мы здесь служим и порой,
Нам снятся города:
У нас над самой головой –
Полярная звезда.
Я жду твоих писем, хороших и тёплых
Как там, в Ленинграде, ты мне напиши,
У нас здесь зима: и узоры на стёклах,
И ленты сияний в морозной тиши.
А солнце, путь свершая свой,
Заглянет иногда,
И целый «день» над головой –
Полярная звезда.
Внеочередной наряд
Ну вот, и я «заработал» наряд
Обычно и «между прочим».
На вечерней поверке мне говорят:
«От лица службы... кухонным рабочим».
Теперь я – начальник,
Мой кабинет – посудомойка.
Приносит коллега чайник
И говорит: отмой-ка!
Вокруг – тарелок горы.
Торопишься: надо успеть,
Посудный этот город
К ужину должен блестеть!
Тарелки кончились, бачки мой.
Бачков этих целая куча.
В казарме давно уж дан отбой –
А тебе и на кухне не скучно.
Орудуй тряпкой хоть сутки смело,
А то и двое подряд...
Товарищи! Не стоящее это дело:
Внеочередной наряд!
День рождения
Позвонил Хисамеев. С этим татарином я так и не достиг соглашения в дискуссии, кто лучше: татарин или еврей. Каждый, конечно, гнул своё.
– Знаешь, Хиса, мне эти дискуссии надоели.
– Дурак, я не поэтому звоню. Тебе сегодня двадцатник исполнился, и мы ждём тебя в полном сборе на СКП.
Mamma mia! Действительно, всё совпадает! Я сегодня именинник! СКП – это сигнально-контрольный пункт на взлётно-посадочной полосе, а я нахожусь на дальнем приводе, каких-нибудь 3-4 километра до ближнего привода, а там уже рукой подать.
Итак, Серёга присмотрит за техникой, а я беру лыжи, бидончик с самогоном – и в путь. По углам помещения приводной станции висят огнетушители, заполненные новой бражкой. Каким путём бражечная пена может заливать пожар, пока ещё не известно, но вот конечный продукт пожар души заливает!
Тёплую на собачьем меху одежду мне подарил лётчик капитан Дратва, который осенью погиб при неудачной посадке. Он только получил новую амуницию. Мы с ним вместе играли в полузащите, когда в короткое полярное лето проводилось футбольное первенство нескольких городских гарнизонов. Куртка со множеством карманов на змейках и колпаком, унты и варежки. Градусник показывал –53, зато было сухо и безветрено.
Бзык-бзык, – пошёл я на лыжах. Парочка волков увязалась вслед. Эти молчаливые спутники в здешних местах никогда не нападают на людей, но путешествуют в ожидании своего шанса: чего только при этих людях не случается! Ресницы быстро удлинились за счёт льдинок, под носом выдыхаемый пар также грозил образовать ледяные усы.
На ближнем приводе я выпил горячего чаю; оставили одного, который по издавна разработанным правилам не пил и должен присматривать за техникой посадки и сопровождения самолётов – и пошли уже компанией. Мы обслуживали роту запасного аэродрома, эскадрильи прилетали обычно поздней весной, и всё, что могло быть в этот тёмный полярный день – это полёты по «Сове». «Сова» – это такая ситуация, когда американский разведчик летит вдоль нейтральной полосы, а наш истребитель (и наша техника) его сопровождает. Стали болтать, и я не увидел крутой спуск, с которого грохнулся, больно ударив себя лыжей по голове. Бидончик же остался при этом в вертикальном положении на вытянутой руке! «Вот это класс!» – заметили спутники. И мы пошли дальше.
Звёздный ковёр над головой слегка подрагивал робкими ленточками сияний. Все эти подсветки преобразовывались на поверхности в сиреневые тона, что придавало торжественность унылому однообразию зимней тундры. Но вот уже впереди показался аэродром, тоже заснеженный и тоже в сиреневатых тонах. Полыхнула сигнальная ракета, двери открылись, и я увидел внутри ансамбль гитаристов. Это были ленинградцы, мои товарищи, с которыми мы вместе от пункта сбора в Пушкине, через карантин в Архангельске и главную дислокацию в Амдерме, попали сюда, на обслуживание запасного аэродрома городка Н. Иногда ансамбль, стихийно возникший из городских, вечно гонимых властями участников фестивалей рок-музыки, давал концерты художественной самодеятельности для работниц почты в посёлке. Я принимал участие в составлении некоторых текстов песен. Поэтому я также имел доступ к работницам почты, с которыми мы дружили.
Прозвучал торжественный марш, я был настолько растроган, что чуть не прослезился. В ход пошло содержимое бидона. С разных сторон потянулись кружки с самогонкой. Я выпил, вышел на улицу, всё вырвал и вернулся назад. Трудно мне давалась алкогольная закалка!
– Ну, ребята, я не ожидал. Служу Советскому Союзу!
– Ура!!! Ура!! Ура!
Защёлкали запасные цветные стеклянные чашечки огней взлётно-посадочной полосы, служившие рюмками.
Опять полыхнула сигнальная ракета, мне стало не по себе от такого разгула веселья.
– А где Солобон?
– Ты что, не знаешь?
При отсутствии эскадрильи и в это время дня капитан Солодовников, единственный офицер в нашей роте, усиленно жрал водку и в казарме не находился. Это было известно всем.
Спели несколько популярных песен. Все были навеселе.
– К тебе недавно Генриетта пыталась наведаться, – обратился ко мне Шишкин, маленький ростом, но очень крепенький сибиряк.
– Как?
– На лыжах. Я ей так долго объяснял дорогу, что стало поздно, и она осталась у нас до утра.
– Какая свинья. Я её даже ни разу не поцеловал!
Всем стало действительно весело. Ведь Генриетту (надо же, в этой глуши за Полярным кругом такое имя!) называли самой смелой жительницей посёлка Н. Потому что она не боялась спать со Львом, то есть со мной! Эти ночёвки, однако, были своеобразны. Я нравился некоторым девицам с почты, и в тогдашних традициях они подносили мне водку, когда мы собирались в доме у Генриетты (её родители часто дежурили на метеорологической станции). В отличие от самогонки, водка у меня усваивалась хорошо, и я сразу же начинал искать, где бы завалиться. После этого я ничего не помнил, а на утро руки так тряслись, что после надевания штанов я не мог застегнуть ширинку. Маленькие пуговки плясали, как гармошечные кнопки. Хозяйка была настолько добра, что мне в этом помогала и затем провожала (ещё до утренней поверки) в сторону казармы. Генриетта была славная девушка и хорошо знала расписание нашего военного быта. Получалось так, что трезвый я стеснялся её даже поцеловать, а после водки ничего не мог вспомнить!
– А до армии ты пил водку?
– Нет, даже вина не пил.
– Ну, тогда понятно, почему тебе эта Света не пишет из Ленинграда. Ведь ты её ни разу не поцеловал?
– Нет. Я боялся, что она обидится.
Через некоторое время, когда я прибыл в эту роту, старослужащие обнаружили в моей тумбочке дневник. Содержимое было прочитано громогласно для всех.
За мои творчества меня стали называть коротко «Граф», имея в виду сокращение от «Граф Лев Николаевич Толстой». Это мне льстило, но дневник в дальнейшем я стал вести на английском языке.
Особенный восторг тогда вызвало моё стихотворение на местные темы: «У Печоры у реки собралися старики…» Я его не помню, но оно заканчивалось такими словами:
... По дороге столбовой
Лихо мчится Вербовой,
А за ним летит УАЗ,
А в УАЗе – Фантомас.
Тут нужны пояснения. Вербовой был у нас старшина. Kрупный мужчина с лошадинообразным лицом, оставшийся на сверхсрочной службе в результате Карибского кризиса. При написании своей собственной фамилии он делал 2-3 ошибки, но хозяйственник был крепкий. Любил юмор, но если его при этом задевали – наряда на кухню не миновать!
Фантомас был наш тогдашний командир роты прибалтиец Антанас, пьяница, которого понизили в звании после гибели лётчика при неудачной посадке: прожекторные огни были развёрнуты поперёк полосы.
Пьяницами тогда были все. Иногда приезжал генерал Осовниченко, любивший поохотиться. Ружьё и другие снасти нёс за ним солдат. Первую бутылку чистого питьевого спирта генерал выпивал на ходу, а вторую смаковал, оставляя солдату 100 грамм, но не больше. И ни в одном глазу!
Коровница Глаша
Я пришёл к Джону, худому длинному ленинградцу с Васильевского острова, моему приятелю, которого в бытности называли Женя, на ближний привод. Мне нравилось, что Джон был фантазёр и стремился к чему-нибудь необычному, из-за чего мы, правда, часто испытывали «дискомфорт». Однажды он соблазнил меня вместо водки организовать трапезу с ликёром, обосновывая это тем, что ликёр послабее и его можно выпить больше – да и на вкус он приятнее. Этот кошмар я не могу вспоминать без содрогания. У нас внутри всё слиплось – не мудрено после 5-ти бутылок ликёра!
Но сейчас у Джона была другая идея. Как-то в посёлке он познакомился с одной коровницей. Когда возник вопрос о продолжении знакомства, коровница предложила посетить её на служебном месте, где были будто все условия, включая подругу. Джон был охвачен желанием её посетить и приглашал меня с собой.
– Ты знаешь, Джо, я не люблю, когда секс имеет массовую форму.
– Но там должно быть достаточно места, да и не забывай про подругу!
Выбирать, конечно, в нашей жизни не приходилось. И я согласился. По дороге мы заглянули в магазин и купили бутылку лимонной водки.
Коровница Глаша и в самом деле заслуживала похвалы за очень ладную фигуру, недурное лицо и простоту в общении. Последнее имело для меня решающее значение, поскольку из-за деликатности ситуации я немедленно покраснел.
– Мы тут гостинец принесли..., – Джон вытащил бутылку и всей своей долговязой фигурой изобразил знак вопроса.
– Очень мило. Поставьте её вон туда и помогите мне побыстрее закончить смену.
– ???
– Не беспокойтесь. Вы оба милые ребята, и я буду в вашем распоряжении.
Я не мог себе представить, как это должно было выглядеть, поэтому гораздо легче было взять вилы и начать чистить коровник. Смердило коровьими блямбами, их надо было вперемежку с соломой сбрасывать в отвал. Часа через полтора мы уже были полностью мокрые от пота. Полярная весна позволяла сбои в морозах, и на наших лыжах, прислонённых к входной двери, оттаивал снег. Коровы с любопытством поглядывали на нас, обмолачивая свою жвачку. Конца этому ужасу не было видно.
– Джо, оставайся с ней, а я хочу домой, – сказал я, стыдясь своего предательства. Я не люблю коровье молоко, у меня от него бывает слабость.
– Мальчики, я уже всё устроила, – подошла к нам Глаша из молочного помещения, как будто угадывая нашу мысль об окончании неоконченного. Я позвонила подруге – мы завтра ждём вас обе, в молочном помещении, и ещё наготовим блинов.
– А сегодня?
– Во-первых, вы уже устали. А во-вторых, вы же видите – я одна. Я бы не хотела никого из вас обидеть. Вы так славно потрудились!
Обманщица! От досады мы даже не забрали водку. По подмокшему снегу лыжи скользили плохо. И тут на беду ещё повстречали сверхсрочника сержанта Васильева.
– Что, братва, по самоволкам?
– Пошёл ты...
– Ах так? Ну пойдём в казарму, будем разбираться.
Разбор не обещал ничего хорошего. Капитан Солодовников, бледный и сосредоточенный на том, чтобы казаться трезвым, посмотрел на меня так, как будто я явился ему с того света.
– Что за чёрт? Я только что с тобой говорил по телефону! И ты был на объекте за 7 километров отсюда?!
Понятно. Это Серёга моим голосом говорил с капитаном с дальнего привода. Надо было не дать опомниться хмельному командиру.
– Товарищ капитан, но вы же мне сказали придти в казарму!
– Идиот! Я тебе сказал подготовить технику к прилёту эскадрильи! Хотя...
Капитан выглядел так, как будто хотел расплакаться. Ему нелегко давалась трудовая необходимость казаться для всех трезвым. И он не мог быть уверенным в том, кому он что сказал. Его нос, однако, в опережении мысли, подсказал следующий ход.
– Но ты не будешь утверждать, что я звонил тебе в свинарник?
– Нет.
– Тогда откуда эта вонь? Что ты делал в свинарнике?
При нашем гарнизоне был свинарник, где хрюшки легко управлялись с отходами с солдатских столов.
– Не в свинарнике, а в коровнике.
Капитан настолько быстро делал свои ходы, что у меня не оставалось времени на домыслы.
– Ну, в коровнике?
– Убирал говно.
– Всё. Мне уже понятно. У тебя, оказывается, есть вторая специальность. Вот ты и проявишь свои способности на гауптвахте. Немедленно сюда машину!
Я проснулся, вскочил с дивана и подсел к пеленгатору. Лётчик запрашивал курс на посадку, но из-за паузы, образованной моим пробуждением и вставанием с дивана, показания уже исчезли с экрана. Я сразу вспомнил, как по дороге на гауптвахту нашу гарнизонную машину догнал УАЗ командира роты, и меня на этом УАЗе увезли в другую от гауптвахты сторону – на дальний привод. Уже полностью протрезвевшим голосом, отвернув, однако, от меня своё бледное интеллигентное с тонким выразительным носом лицо, командир сообщил мне, что прилетает эскадрилья, и я должен быть на объекте.
– Включай пеленгатор и на время всех полётов от объекта ни на шаг!
Это было понятно: во время нахождения в нашей части боевой эскадрильи порядок регламентировался очень строгими законами.
Магнитофон, фиксирующий переговоры с лётчиками, был включён. Радиостанция передавала все звуки «Земля – воздух» на нашем условном языке, непонятном посторонним, ну разве что кроме американцев. Наши же тоже знали все их коды и шифры.
– Восемнадцатый, я Каштан-4, – сказал я и замолчал. Лётчик подумал, что он не расслышал сообщение из-за плохой дикции.
– Товарищ солдат, вытащите картошку изо рта, – упрекнул он меня, и я увидел на экране риску «прибоя».
– Ваш прибой ...
Я перекрыл место, где носовые каналы примыкают к полости рта – при этом дикция становится чётче. Лётчик поблагодарил за сообщение, и я переключил радиостанцию на бытовую радиоволну. Мягкая музыка откуда-то, может быть даже из Парижа, наполнила комнату, просочившись через чистые слои полярной стратосферы. Спать уже не хотелось. Вскоре показались самолёты, истребители серии «Миг». Один за другим они снижались за ближним приводом, СКП, бежали по железке и съезжали в стояночные карманы. Жизнь военного гарнизона приобретала с завтрашнего дня свой профессиональный ритм.