Обнуление

О «поправщице»

Ирина Ратушинская

Отошла ко Господу в 2017 году. Один из последних советских исповедников – сидельцев за веру.

И вот в ее тюремных записях есть нечто про сегодняшнее событие.

Мы знаем, что Несменяемый принял предложение депутата Валентины Терешковой о том, чтобы и впредь Сечин и компания безнаказанно олигаршили в России.

И вот, оказывается, в памяти определенного социального слоя Терешкова – это не славный космонавт, а нечто очень позорное.
 

* * *

– Это как – помиловки?
– Ну, прошения о помиловании, на Валентину Терешкову или на правительство. Мол, раскаиваюсь, осознаю свое преступление, прошу сбавить срок. Все так пишут.
– И помогает?
– Ни хрена не помогает, особенно если на Валентину Терешкову. Она вообще стерва, это же она зэковскую форму ввела и нагрудные знаки.

– Как так?

Тут уже начинает галдеть все купе, да и соседи подают эмоциональные реплики. Потом я еще и еще буду убеждаться во всеобщей зэковской ненависти к председателю Комитета советских женщин Валентине Терешковой. Ну хоть бы раз за четыре с лишним года отсидки услышала я о ней что-то хорошее! Мне, конечно, поначалу совершенно непонятно – почему. Из объяснения, которое мне наперебой дают десять-двенадцать человек (все – из разных тюрем и лагерей – сговор исключен), вырисовывается примерно такая история.

Раньше все зэки были в своей одежде, и при Сталине, и при Хрущеве. Хрущев даже отменил было нагрудные знаки. Женщины, к тому же наголо небритые, в хрущевское время совсем были похожи на людей. В зонах даже мануфактура продавалась – шили себе что хотели. Пока Валентина Терешкова не посетила Харьковскую зону. Начальство, конечно, на полусогнутых, зэчек выстроили. И тут наша Валя развернулась:

– Как так, – говорит, – некоторые из них одеты лучше меня!

Нашла, кому позавидовать. И пошла возня – у всех зэчек все свое отобрали и ввели единую форму одежды, а уж какую одежду государство способно изобрести для заключенных – это ясно. Ввели нагрудные знаки, появиться без них – нарушение. Приказали повязываться косынками, без косынки – нарушение. И в строю, и на работе, везде вообще, только на ночь снимаешь. Волосы, конечно, портятся, а что поделаешь? Сапоги эти дурацкие! На Украине еще разрешают женщинам хоть летом в тапочках ходить, а в РСФСР – нет. Теплого ничего не положено, кроме носков и телогрейки. Так и стоишь зимой на проверке в коротенькой хлопчатой юбочке «установленного образца», мерзнешь, как собака. Мужикам – тем легче, у них хоть брюки с кальсонами. Зато теперь эстетические чувства Валентины Терешковой удовлетворены. Она может приезжать в Харьковскую зону (из нее, кстати, с перепугу сделали «показательную» и вконец замордовали там женщин всякими дисциплинарными ухищрениями). Она может приезжать в любую другую зону СССР с уверенностью, что никто не будет одет лучше нее. Все будут одеты одинаково плохо. Да здравствует коммунистическая законность! Примерно эту же историю я слышала потом от разных зэков в разные местах не менее тридцати раз.

Заключенные выражают ей свою благодарность частушками, из которых только одна не содержит впрямую нецензурных слов. Ее я процитирую, остальные придержу при себе, оберегая нравственность читателя.

Валентина Терешкова
Захотела молока,
Не попала под корову,
А попала под быка...

– Почему же на нее все-таки помиловки пишут?

– А дуры, вот и пишут, – отвечает мне знающая жизнь Варюха. – Все на что-то надеются: то на амнистию, то на помилование. Бывает, что и милуют под какой-нибудь праздник – так одну на сто тысяч. Я этих помиловок сроду не писала, а других дур хватает.

«Бессмертный барак»

 

Из фб:

От Ilia Harit

Чайка и шоколад

6 июня 77. Мне 20 лет, я младший сержант медслужбы и в качестве подарка доктор выписывает мне командировку в Москву на трое суток. Сажусь ночью в проходящий поезд в Бологом, утром выхожу на перрон Ленинградского вокзала и нос к носу сталкиваюсь с патрулем. Патруль проверяет документы, и начальник патруля, комендантский капитан с сизым носом требует – штанины подними. Поднимаю. Почему носки синие? Такие выдали товарищ капитан. В машину. Трое суток за нарушение формы одежды.

Часа через два меня привозят в Алешкинские казармы, отбирают ремень и часы и выводной впихивает меня в камеру. В камере жутко воняет хлоркой. Глаза ест. Через маленькое зарешеченное грязное окно еле пробивается свет.

Еще через час дверь скрежещет и в камеру втаскивают ефрейтора с окровавленным лицом. Выводной выходит, я помогаю парнишке сесть на скамью и осматриваю его. Зубы слева выбиты, осколки торчат из десен, рассечена бровь и сломана нижняя челюсть.

Кто тебя, губари? Нет, Чайка мычит он. Какая? Терешкова. Как?

Я в Звездном городке на КПП стоял. Убирал территорию. Та подошла, привязалась что сапоги в пыли. Я почистить не успел. Завела на КПП. Там ножка стула стояла. Она меня ей и начала херачить. Ее еле оттащил прапор. Так она мне пять суток впаяла и прапору трое. На гарнизонной губе не приняли, меня сюда свезли.

Ефрейтор бледный и еле держится на ногах. Я начинаю молотить в дверь камеры. Выводной открывает кормушку – чего тебе? Еще трое суток захотел? У тебя арестованный сейчас помрет, не видишь? Мне-то похер, а ты будешь пыхтеть.

Дверь захлопывается. Еще через пять минут с топотом влетает карнач, выводной и полковник. Полкан пялится на меня – ты кто? Санинструктор. Задержан патрулем за нарушение формы одежды. Трое суток. Ну и что с ним?

Я жму плечами – перелом челюсти наверное, сотрясение мозга, кровопотеря. Полкан карначу – подгоняяй мою машину, грузи его туда и в Бурденко повезем. Блядь космическая, удружила. А с ним что? Карнач кивает на меня. Его в 15 камеру и после обеда на работу.

После обеда меня и еще пятерых везут на Угрешку разгружать вагоны. Сигаретку я стреляю у конвоира, который объясняет, что если найдут курево или спички при шмоне, то срок добавят еще на трое суток. Так что курить только на работе.

Вагон оказывается с шоколадом, и поняв службу, мы тут же разбиваем ящик и сжираем его, угостив и конвойного. Через полчаса все натурально покрываемся сыпью. Конвойный тоже. На вопрос, не хочет ли он недельку откосить от службы в райских условиях, радостно машет головой. Я говорю, беги на станцию, вызывай скорую.

Буханка прилетает через полчаса. Я говорю – сыпняк у нас. У меня в части призыв с Памира. Фельдшер подогретый шоколадом докладывает начальству – и нас везут в первую инфекцию, где моя мама заведует отделением. Заведующей приемной, маминой подруге, я объясняю ситуацию и нас развозят по боксам. Мамина лаборантка приносит сигареты, мы балдеем и наслаждаемся вольной жизнью и главврачиха увидев благостную картину из семи солдатиков покрытых сыпью беззлобно ругается и велит вколоть нам пипольфен и пожарить нам на дрищеблоке отбивные.

В общем день варенья хоть хреново начался, но хорошо кончается. Заодно получил представление, что такое губа и чем славна Чайка, она же Терешкова, народная героиня. Но на шоколад я потом лет пять смотреть не мог.

Андрей Кураев,

Livejournal, 11 марта