История

«СМЕРШ» в Праге. Трагедия русских эмигрантов в мае 1945 года

Мы предлагаем вашему вниманию передачу, звучавшую на наших волнах 14 лет назад, но, как нам кажется, ни в чем не утратившую своего значения. Неизвестная Прага. Эта тема до сих пор весьма нежелательна в официальной российской пропаганде: трагедия русских эмигрантов в мае 1945 года.

Во время сегодняшних чешско-российских совместных культурных мероприятий о «Смерше» в Праге не заговаривают. Ведь в нашей памяти Прага, освобожденная советской армией, противопоставлялась Праге, раздавленной впоследствии той же армией. Александр Твардовский писал:

Но что же делать мне с тобой, моя присяга,
Где взять слова, чтоб рассказать о том,
Как нас встречала в сорок пятом Прага
И как встречала в шестьдесят восьмом?

Увы, это миф. Или полумиф. Восторженный прием Прага оказывала советским воинам только в первые три дня. На четвертый она в ужасе замолчала.

Недавно Чешский культурный центр в Москве провел выставку исторических фотографий из пражских государственных и частных архивов – всё о том же, о майских днях 45-го. Оказавшись в это время в Москве, я с интересом отправился посмотреть на впервые экспонируемые исторические кадры. Мне уже приходилось на волнах «Свободы» рассказывать о глубоком разочаровании самим подбором этих снимков. На них победный май был выхолощенным, словно переведенным из трехмерного (о котором мы с каждым годом узнаем всё больше и больше: спасибо историкам, спасибо свидетелям, мемуаристам), из трехмерного – обратно в одномерный, будто не было 60 лет поиска правды и справедливости.

На фотографиях в Чешском культурном центре был запечатлен взгляд из каких-то даже не хрущевских времен, а самых что ни на есть брежневских. Вот запыленные советские солдаты пьют большими кружками чудесное чешское пиво, вот цветы и улыбающиеся пражанки, вот казачок гарцует на повоевавшей лошади. Все правда. Было и это. Но было не только это. И полуправда, как всегда, режет глаза. Это как часть семьи вырезать из семейного снимка.

Без Праги военной, без Праги эмигрантской, без пражской встречи двух Россий – большевистской и антибольшевистской – полноценной истории нет, нет масштаба трагедии. А где нет правды, там, как известно, нет и очищения. Вот почему в эти майские дни мы повторяем программу 1996 года, в которой многие вещи названы своими именами. «Неизвестная Прага». Передачу подготовила Нелли Павласкова.

Нелли Павласкова:

Наша передача посвящена трагедии русской антибольшевистской эмиграции, нашедшей в довоенной Чехословакии вторую родину. Сразу же после вступления советской армии на территорию Чехословакии, карательные органы – НКВД и «СМЕРШ» – произвели многочисленные незаконные аресты бывших русских эмигрантов и насильственно вывезли их в Советский Союз, где они были брошены в тюрьмы, в лагеря, отправлены на непосильную работу в рудники и шахты.

Иногда можно услышать мнение, что в некоторых случаях эмигранты понесли заслуженное наказание, что, мол, многие из них сотрудничали во время войны с нацистами. Однако этот навет опровергают материалы по реабилитации репрессированных, которые постепенно, только сейчас поступают из России. На запрос комитета «Они были первыми», занявшегося розысками следов репрессированных родных и близких, отвечает Военная коллегия Верховного суда Российской Федерации: «Ни одному лицу из числа жертв произвола не были представлены обвинения в коллаборационизме. Все они были наказаны за участие в Белой армии и за последующую идейную борьбу с большевизмом».

Чтобы лучше представить себе двойственное положение русской эмиграции во время оккупации Чехии нацистами в период с 1938 по 1945 год, посмотрим, как жила под сапогом оккупанта сама Чехия.

Погиб цвет интеллигенции, писатели Ванчура, Полачек, брат Карела Чапека – художник Йозеф Чапек, погибли выдающиеся композиторы, художники, музыканты. 250 тысяч чешских и словацких евреев не вернулись из концлагерей, пеплом легли деревни Лидице и Лежаки, где все мужчины были расстреляны, дети сданы на «онемечивание», а их матери отправлены в концлагерь. Так нацисты ответили на убийство имперского наместника Чехии и Моравии Гейдриха. Во время «гейдрихиады» – шестинедельного бесчинства гестапо – были расстреляны тысячи заложников из числа гражданского населения (немцы расстреливали каждого десятого заложника, пока не нашли десантников из Лондона, совершивших акт возмездия). Погибло все чешское православное духовенство, поскольку десантники скрывались в пражском православном храме. В Чехии гибли подпольщики-патриоты, представители различных политических партий и течений. Но как жил остальной народ, основная масса людей, пассивно склонивших голову пред агрессором и решивших выжить, во что бы то ни стало? О Чехии времен нацистской оккупации рассказывает историк, член Правительственной комиссии по расследованию событий 1968 года доктор Эдвард Новак.

Эдвард Новак:

В Чехии в 1939 году были закрыты все чешские высшие учебные заведения в наказание за студенческую антифашистскую демонстрацию 28 октября 1939 года. Много студентов было арестовано и отправлено в концлагеря, большая часть учащейся молодежи потеряла жизненную перспективу. Эта молодежь подлежала теперь всеобщей трудовой мобилизации – обязана была явиться на биржу труда, откуда их распределяли по заводам как неквалифицированную рабочую силу. Потому что производство шло полным ходом. И, в особенности, потому, что оккупанты расширили в Чехии военную промышленность, ибо Чехии досталась сомнительная привилегия: до 1944 года западные союзники эту страну, ее военную промышленность, не подвергали бомбардировкам, потому-то немцы здесь строили все новые и новые военные заводы, различные военные ракетные базы. Все эти работы были организованы немцами с железным порядком и дисциплиной, все шло как по маслу. Даже когда в конце войны союзники начали бомбить Чехию, все равно поезда двигались по расписанию, городской транспорт работал четко, а снабжение продуктами не знало перебоев.

Нелли Павласкова: Но, несмотря на относительное материальное благополучие, настроение у людей было подавленным?

Эдвард Новак: У них была минимальная информированность о происходящем. В Чехии выходили газеты, но все они были под одну гребенку. Однако молодежь научилась читать между строк и понимала, что если пишут, что «немецкая армия после тяжелых боев отошла на заранее подготовленные позиции», то это означало, что она беспорядочно отступала. Запрещено было слушать иновещание, за слушание радио Лондона на чешском или английском языке полагался расстрел. Радиоприемники были запломбированы, но умелые руки делали какие-то приспособления и люди все равно ловили короткие волны – Лондон и Москву. Школы танцев были закрыты, однако не возбранялось проводить частные вечеринки, поэтому молодежь часто собиралась дома, слушала радио, танцевала, молодые люди играли дома джаз, который был официально запрещен, как «музыка неполноценной расы».

Нелли Павласкова: Могли ли люди ходить в кафе, в увеселительные заведения?

Эдвард Новак: В кафе могли ходить все, но после Сталинграда было запрещено танцевать. Посетители, среди которых были и немцы, могли слушать только сентиментальные довоенные мелодии и потихоньку вздыхать о прошлом.

Нелли Павласкова:

Случались ли облавы посреди дня в городе?

Эдвард Новак: Во времена обострения политических конфликтов с немецкими властями репрессии усиливались. Вообще надо было сообщать полиции о каждом госте в доме и о тех, кто просто остался переночевать. Каждый должен был иметь прописку, а лица от 15 лет – удостоверение личности. В течение суток немцы заставили весь наш транспорт двигаться по правой стороне дорог – до этого мы ездили по левой, как в Англии. Немцы ввели строгую карточную систему, которая без сбоев работала вплоть до последних дней войны. Эта система была у нас отменена только в 1951 году.

Нелли Павласкова: Интересно, между прочим, узнать и то, сколько и каких продуктов люди могли получать по карточкам?

Эдвард Новак: Я не помню точно, помню, что карточки были разноцветные, отдельно на мясо, на колбасу, на сигареты. В месяц полагалось на одного человека кило сахара, для семьи этого было достаточно. Мяса было мало, поэтому его ели редко, хлеба – два вида. Вообще питались очень скромно, но продукты и товары по карточкам были очень дешевыми. По карточкам продавали и одежду – два костюма и несколько рубашек в год. Обувь была только из заменителей, а летом все носили обувь на деревянной подошве. За спекуляцию продуктами полагалась тоже смертная казнь. В ресторанах брали и деньги, и карточки, расплачивались всюду только кронами. На ресторанах, учреждениях и улицах были названия на чешском и немецком языках, многие улицы были переименованы. В школах историю и геометрию учили только на немецком языке, экзамены на аттестат зрелости сдавали только на немецком.

Нелли Павласкова: Какие фильмы шли в кинотеатрах, работали ли театры?

Эдвард Новак: В кино шли, прежде всего, чешские фильмы.

Нелли Павласкова: Это значит, что киностудия «Баррандов» работала как до войны?

Эдвард Новак: Да, «Баррандов» работал, как на конвейере, быстро сколачивал простенькие комедии или исторические фильмы. Но за всю войну не был поставлен ни один по-настоящему коллаборационистский фильм.

Нелли Павласкова: Хотя после войны некоторые режиссеры были обвинены в сотрудничестве с немецкими властями, а две красавицы-кинозвезды, Лида Баарова и Алина Мандлова, дружившие c немцами, были заключены в тюрьму. Лида Баарова, живущая в Австрии, только сейчас призналась, что была любовницей Геббельса, хотя и недобровольной.

Эдвард Новак: Все это так, но, кроме того, у нас демонстрировались тогда и всевозможные немецкие фильмы – как пропагандистские, так и ревю с Марикой Рёкк и Ольгой Чеховой, русской эмигранткой и немецкой кинозвездой. Потом шли дурацкие немецкие идеологические картины, как, например, «Еврей Зюсс» и подобные. В театрах ставили пьесы и музыкальные спектакли. Тогда был очень популярен театр Эмиля Буриана «D 34». В 1940 году на балетное представление в театр ворвалось гестапо, закрыло театр и арестовало руководство и некоторых актеров именно за этот балет, за то, что публика искала и находила в нем скрытый антифашистский смысл. Эмиль Буриан был до конца войны в концлагере.

Нелли Павласкова: Ну а как нацистская оккупация повлияла на жизнь некогда благополучной и активной русской эмигрантской общины в Чехии, изменилось ли положение русских при немцах? Ведь эмигранты тоже боролись с большевизмом.

Эдвард Новак: На основе многих документов и сохранившейся мемуарной литературы можно утверждать, что русские эмигранты жили точно так же, как и чехи: они тоже, как и чехи, должны были работать по тотальной немецкой мобилизации на заводах, ухитрялись разводить на балконах табак и варить самогон из трамвайных билетов – благо в них была древесина. Русская интеллигенция пыталась как-то сохранить русскую эмигрантскую культуру, столь тщательно создаваемую и оберегаемую ею в годы жизни в Чехословакии. Многие русские ученые, гуманитарии, литераторы покинули Чехословакию накануне гитлеровского вторжения: Роман Якобсон покидал Прагу за день до оккупации, его коллега, знаменитый лингвист князь Трубецкой, уехавший в середине 30-х годов в Вену, умер после очередного вызова в гестапо, отказавшись от сотрудничества с нацистами. Покинул Чехословакию и профессор Толь, директор знаменитого Института имени Кондакова, созданного в Праге после смерти этого великого археографа и историка культур восточноевропейских и степных народов. В период оккупации сотрудники института пытались сохранить его бесценные коллекции, произведения древнего искусства, иконы, большую библиотеку, предметы археологических раскопок самого Кондакова. Формально тогда Институт Кондакова был зарегистрирован как независимое международное учреждение при немецкой части Карлового университета, так как все чешские вузы, как мы уже сказали, были закрыты нацистами.

Во время оккупации существовал и Русский народный университет, изредка публиковавший статьи по русской истории эпохи Петра Великого и историческую литературу. Об этом периоде времени жизни русской общины в Чехии рассказывает председатель комитета «Они были первыми», чешский журналист и издатель художественной литературы Владимир Быстров. Он лично и члены его организации, близкой по духу и целям российскому «Мемориалу», многое сделали для популяризации в Чехии литературы факта, принадлежащей перу российских эмигрантов: малоизвестные воспоминания Чхеидзе, Попова, Синевирского.

Владимир Быстров:

Немцы создали два центральных пункта, для русских и для украинцев, которые вели учет русских эмигрантов в Праге, прежде всего, эмигрантов, у которых еще не было чехословацкого гражданства. Целью, прежде всего, было иметь контроль над русскими эмигрантами, потому что, хотя немцы хорошо знали, что русская эмиграция – антисоветская, но все-таки считали ее пятой колонной. Поскольку знали, что именно в промышленности они очень уважаемые, потому что одно время даже существовало такое понятие «русская школа чешских инженеров» – они работали на крупных заводах, на заводе «Шкода», на заводе «ЧКД-Прага». Они все-таки хотели знать, что эти люди думают.

Когда 22 июня 1941 года немцы напали на Советский Союз, той же ночью гестапо в Праге арестовало всю верхушку русской эмиграции, потому что не знало, как она себя поведет. Некоторые потом оказались в концлагерях, некоторые – в тюрьмах «протектората», некоторые были выпущены под домашний арест, когда должны были каждую неделю являться в штаб-квартиру гестапо в Праге, им не разрешали выезжать из Праги, они все время были под контролем. Бывали и люди, которые погибали, скажем, был председатель Союза русских врачей в Чехословакии, русский еврей, который пришел с Добровольческой армией, выпускник пражского медицинского факультета, который погиб в Освенциме.

Второе, я могу сказать, что были эмигранты (я это нашел в какой-то записке мемуарной), которые очень были антибольшевистски и антисоветски настроены, но после июня 1941 года они встретились где-то в кафе и договорились, что во время войны между Германией и Советским Союзом временно прекращают антисоветскую деятельность.

Нелли Павласкова: В последние годы были опубликованы документы об истории встречи 12 руководителей различных эмигрантских обществ и партий в Чехии с генералом Власовым. Встреча состоялась Праге в 1944 году. Чешские жандармы разбудили этих людей ночью, сонных вывели из дому и, ничего не объясняя, доставили их в Пражский Град. При этом соблюдались чрезвычайные меры предосторожности. Там, в Граде, их ждал прибывший из Германии генерал Власов. Он обещал эмигрантам, в случае если они окажут ему немедленную политическую поддержку, предоставить им крупные правительственные посты в новой антибольшевистской России, правителем которой он сам собирался стать. Господин Быстров, чем закончилась вся эта история с генералом Власовым?

Владимир Быстров: Власов в Праге не имел успеха, потому что для всех эмигрантов, хотя он выступал против Советского Союза, он был советский карьерный генерал, ничего не поделаешь. Спор генерала Власова с советской властью – это спор советского генерала с советской властью, это спор генерала, который служил сталинской диктатуре, а потом решил служить гитлеровской диктатуре. Это не дело эмиграции.

Когда пражских эмигрантов пригласили в Пражский Кремль на учредительное заседание Комитета освобождения народов России, естественно, произошла паника, потому что никто не хотел в этом деле участвовать: люди выписывали бюллетень, ложились в больницы, те, которые не смогли уклониться, пытались скрыться перед фотоаппаратами. Под заключительной декларацией вы не найдете ни одной подписи русского пражского эмигранта или найдете какие-то странные подписи несуществующих людей. Вы не встретите в рядах власовской армии ни одного эмигранта из Праги, из Чехии.

Нелли Павласкова: С приближением Красной армии русские эмигранты, конечно, почувствовали себя как между молотом и наковальней: освобождение от одной неволи могло обернуться неволей новой. И, наконец, оправдались самые худшие предчувствия. В числе пострадавших оказался и отец Владимира Быстрова, Николай Быстров, получивший в Чехословакии юридическое образование и служивший в 30-е годы в чехословацком министерстве иностранных дел.

Владимир Быстров: Нам известно, что в Праге первое задержание русских эмигрантов проходит 11 мая. Естественно, на территории Чехии это началось раньше, где-то в Моравии и в Брно. Отряды «Смерш» действовали в первой линии, при всех фронтах и при всех армиях. 11 мая был арестован последний дипломатический представитель российского Временного правительства в Праге господин Рафальский, который свой долг выполнял еще до 1926 года, пока в Праге не установилась уже официальная дипломатическая миссия Советского Союза. О нем мы знаем, что он находился на вилле, которая являлась штаб-квартирой «Смерша», и он покончил самоубийством. До сих пор неизвестно, где он похоронен.

Нелли Павласкова: В документах об этом времени сохранились уникальные, единственные в своем роде воспоминания самого смершиста, участвовавшего в арестах украинских и русских эмигрантов в Праге. Это был житель Закарпатской Украины, русин Николай Синевирский (литературный псевдоним Михаила Мондича. – Прим. «Рубежа»), учившийся в 30-е годы в Политехническом институте в Праге и в 1944 году мобилизованный на территории освобожденной Подкарпатской Руси в Красную армию, в качестве переводчика органов военной контрразведки СМЕРШ. Сразу же после войны Синевирский бежал на Запад. Вот что он пишет в своей книге под названием «СМЕРШ. Год в стане врага», вышедшей в издательстве «Грани» в 1948 году. Вот отрывки из этой книги, написанные в форме дневника:

6 мая. Моравская Острава.

Майор Гречин, мой ближайший начальник, встретил меня дружелюбно.

– Молодцом, добрались! Слышали, в Праге восстание?

Часовые в Остраве останавливали меня и спрашивали пароль. Во всех домах кипела работа. Смершевцы готовились к крупному налету. Еще бы! Они давно точили зубы на Прагу – там много антикоммунистического элемента. Русская эмиграция, украинские сепаратисты, чешские политики разных оттенков – от генерала Гайды до самых левых, как социал-демократы.

Нужно уничтожить всех, кто мешает коммунизму, поэтому в Управлении такая напряженная работа.

Огромный муравейник не спит. Работают облавы, стучат шифровальщики, секретные и строгосекретные телеграммы летят из Управления в Москву и из Москвы – в Управление.
 

А тысячи людей, которые через несколько дней будут арестованы, спокойно спят.
 

Меня, по правде сказать, удивляет один факт. Смершевцы в последнее время больше интересуются чехами и антисоветской эмиграцией, чем немцами.

9 мая.

День победы. Праздновать начали с 11 часов вечера.

Подполковник Душник встал.

– Товарищи! Поздравляю вас с победой!

Вид у полполковника был строгий, хмурый, совсем не праздничный. Я не ошибусь, если скажу, что для нас война не кончилась. Нам предстоит много очень много работы, быть может, более тяжелой и ответственной, чем до сих пор.

Для меня слова подполковника не представляют ничего нового. В процессе работы я давно почувствовал, что Советский Союз не признает ни за кем в мире правды. «Диктатура пролетариата» во всем мире – это не пустые слова. Иначе зачем столько убийств, зачем такая «жертвенная работа» и днем и ночью, зачем списки и списки? Зачем столько смершевцев? В шесть часов вечера уезжаем в Прагу. Интересно, много ли нас поедет?

10 – 22 мая 1945 года.

Вечером 9 мая наши машины тронулись в путь. Передвижение в Прагу было очень затруднено, ибо радостному возбуждению чехов не было пределов. Они нас встречали как освободителей, спасителей, долгожданных гостей. В селах в местечках и в городах продвижение было еще труднее.

– Наздар! На-а-азда-а-ар!

Нет! Мы не несли им свободу. Мы несли с собой только смерть, одну только смерть! Ведь мы – смершевцы! Какое нам дело до этих ликующих, улыбающихся в праздничных одеждах девушек и юношей? Нам нужно как можно скорее добраться до Праги, арестовать там тысячи людей и потом допрашивать, мучить и, наконец, убить их. Убить!

Смерть шпионам! Смерть сотрудникам немцев! Но смерть и всем, кто хотя и не сотрудничал с немцами, но не согласен с коммунизмом. Смерть им всем!
 

– Ты знаком с Волошиным? – обратился ко мне капитан Шинбайлов.

– Нет.

– Познакомишься.

Я старюсь отогнать от себя мысли, так сильно меня волнующие. С Волошиным я не знаком, но знаю его в лицо. Знаю, что в 1939 году он был 18 часов президентом Закарпатской Украины.
Сегодня ночью или завтра днем мы арестуем Волошина и многих других украинских сепаратистов.

Наша колонна нигде не останавливалась. В Праге нас ожидала «крупная работа». Дорог был каждый час, каждая минута.

Только в 8 часов вечера мы въехали в Прагу.

Трупы, баррикады, отсутствие света, торопливые пешеходы, солдаты, офицеры, «наздар».
В отеле «Алкрон» кипела жизнь. Не удивительно – штаб повстанцев. Я с майором Поповым и майором Гречиным зашел в «Алкрон». Остальные смершевцы ждали на улице. Ковры, люстры, лакеи во фраках, американские солдаты, чешские генералы.

– Где штаб?

Портье проводил нас.

– Нам нужны квартиры для ста советских офицеров.
– Для какой части? – спросил чешский штабс-капитан.
– Это не ваше дело.

Чех нахмурил брови, но приказал барышне-секретарше выписать нам ордер на квартиры в отеле «Централь». Барышня украдкой смотрела на нас и покачивала головой. Еще бы! Мы были похожи на кого угодно, только не на людей. На лицах пыль, смешанная с потом. В волосах пыль, везде пыль, грязь.

– Смотри, какие надменные хари у янки!

Через 10 минут мы были в отеле «Централь» возле Прашной браны. Лысый метрдотель начал было записывать наши фамилии, но майор Попов прикрикнул на него, и старик решил предоставить нам полную свободу действий.

– Это кто такой? – спросил я капитала Шибайлова.
– Это Ворон, украинский сепаратист. Он приехал с нами как опознаватель.

Вот она, настоящая измена. Припоминаю, Ворон играл значительную роль во время республики Волошина. Теперь же он вместе со смершевцами будет ловить «братiв»-украинцев, он будет смотреть в глаза Волошину и говорить: «Вы, Волошин, президент Закарпатской Украины. Я вас знаю. А вы…». Здание гестапо в Бубенече – своеобразный замок. У входа чешский штабс-капитан с охраной.

– Вход воспрещен!
– Что-о? – протяжно спрашивает майор Гречин.
– Вход воспрещен.
– Мы – офицеры НКВД.

Штабс-капитан моментально сдается.

– Пожалуйста, пожалуйста…
– Кто-нибудь уже здесь был?
– Нет!
– Вы ничего не выносили отсюда?
– Нет!

Началась погоня за документами. Взламывались двери, шкафы… Но немцы, видимо, нас пожалели – все сейфы были открыты. Но нигде ничего. Все полки – пустые.

– Черт их возьми! Быть не может, чтобы сожгли все бумаги.
– Сожгли или увезли.

Ни в подвалах, ни под паркетами… нигде никаких следов.

В одной комнате капитан Наумов нашел двадцать литров водки.

– Не отравлена? – с боязнью спросил майор Гречин. Он любил выпить, и его охватило беспокойство – а вдруг водка была отравленной.

– Не бойся майор, не погибнешь!

Однако майор не решился попробовать.

– Интересно, где документы?

На вопрос майора никто не отвечал.

Я смотрел на все эти пустые полки с непонятным чувством. Сколько людского горя когда-то лежало на этих полках. Если бы горе имело вес, то все здание Гестапо провалилось бы от тяжести в преисподнюю…

Нелли Павласкова: Итак, «СМЕРШ» приступил в Праге к арестам и допросам. В этом деле он преуспел, как и гестапо. Продолжаю чтение отрывков.

Не прошло десяти минут, как непривычный шум заставил выйти во двор. На бетонированном дворе лежал человек. Господи! Ведь это Рафальский! Это он! Нет никаких сомнений. Сколько раз я видел его в Николаевской церкви. Я всегда любовался его благообразием: белыми волосами, белой бородой, умным и выразительным лицом.

– Умирает, – проговорил майор Надворный.
– Ну и черт с ним, – отозвался майор Попов. – Одним белобандитом меньше.

Я смотрел на залитое кровью лицо, на мозги, смешанные с пылью. Лубянка! Зачем ездить в Москву смотреть на Лубянку? Она здесь. Там люди бросаются из окон, чтобы покончить жизнь самоубийством, то же самое происходит и здесь. Лубянка в Праге.

Бедный старик! Коварное время обмануло его, вернее, примирило с большевизмом. У времени есть это неприятное свойство. И вот, Лубянка нашла этого благообразного старичка в Праге.

Какое проклятье довлеет над русским народом? Неужели он больше виновен пред Богом, чем другие народы? Почему русский народ страдает больше, чем все остальные, взятые вместе народы? Ведь любой другой народ грешит перед лицом Господним не меньше, а наказаний несет меньше! Пути, Твои, Господи, неисповедимы…

Мозги, смешанные с пылью, на этом холодном бетоне! За что? Только за то, что этот старик когда-то родился дворянином? А может быть, даже нет, вернее всего за то, что он любил свободу и во имя этой свободы предпочел жить вне Советского Союза. Во имя свободы он и бросился со второго этажа чтобы покончить жизнь самоубийством.

Кровь! Кровь! Кровь!
 

Она у нас в подвалах, она у нас по комнатам, она у нас на дворе. Мы – чекисты! Без крови нам жить нельзя. Это наша стихия.

Бойцы завернули тело Рафальского в одеяло и куда-то унесли.

– Пойдем, Коля!
– Куда?
– В лагерь на Смихов.
– Зачем?
– Как зачем? Там полно шпионов.

Шпионы! Кто же из нас не шпион? Если считать шпионом каждого, кто не коммунист, тогда капитан Шапиро, бесспорно, прав.

– Поедем, капитан.

Лагерь военнопленных находился в здании какой-то школы, около смиховского пивоваренного завода.

Снова проверка документов, допросы, вербовка агентуры. В шесть часов вечера мы возвратились в Стжешовице с арестованным эсэсовским генералом.

Я вышел из машины. Бойцы увели эсесовца.

Подъехала автомашина капитала Шибайлова.

– Здорово, Коля! – Шибайлов улыбался. Его пухлое розовое лицо выражало удовлетворение только что исполненной работой.

– Узнаешь?

Я посмотрел в сторону грузного монсиньора, выходящего из машины. – Волошин?

– Да, он самый. Ваш бывший президент.

Старик Волошин как-то растерянно посмотрел в мою сторону. Навряд ли он даже видел меня. Взор его блуждал где-то далеко, в неведомых краях. Я знаю, что он всегда был только игрушкой в руках более хитрых и сильных. Эти хитрые и сильные ускользают от чекистов, но Волошина, как пешку, они оставили рассчитываться за них.

– Куда смотришь, поп? На небо? Поздно, поздно! Нужно было раньше Богу молиться, а не политикой заниматься.

Волошин слушал Шибайлова как-то безучастно.

– Ну, валяй, валяй с этим бойцом в подвал. Живее!

Волошин заторопился. Он как будто все еще не верил, что его арестовали.

– Садись, Коля. Поедем на квартиру к эсэсовскому генералу.
– Да, да. Поедем.

Шофер завел машину.

– Куда?
– Под Градчаны.

Я взглянул в сторону удаляющегося Волошина. Боец толкнул его в спину прикладом. А мы поехали на квартиру к эсэсовскому генералу.

14 мая.

Полный расцвет весны. Я рад, что капитан «плюнул» на работу и занялся грабежом. Все двери открыты. Никто не решается рта разинуть, чтобы сказать слово протеста. Чехи боятся чекистов больше, чем гестаповцев в свое время. В течение трех дней их отношение к русским переменилось на все сто процентов. Уже не кричат «наздар». У подполковника Шабалина 10 чемоданов разных ценных вещей. Капитан Миллер «переплюнул» всех – у него 15 чемоданов.

– Шибайлова ожидает выговор, – обратился ко мне Шапиро. – Не поймал Власова.

В два часа ночи я лег спать с твердым намерением уснуть. Фабрика смерти продолжала свою работу. Приезжали автомашины и привозили новых арестованных. В соседних помещениях шли допросы. Слышались крики и стоны неизвестных мне людей. Под такую музыку тяжело засыпать… Если бы не смертельная усталость, я бы долго не уснул.

Из сотен похищенных эмигрантов в Чехословакию из сибирских лагерей вернулось после ХХ съезда человек 70. Были отдельные случаи, когда люди, выйдя из лагерей, навсегда осели в России. До сих пор неизвестно, сколько человек было угнано и сколько погибло в сибирских лагерях. После смерти Сталина советское посольство в Праге рассылало оставшимся русским эмигрантам какие-то повестки – приглашение принять участие в освоении целинных земель. Большая часть людей, получивших повестки, в страхе перед арестом безропотно отправилась на целину. Об их судьбе тоже до сих пор ничего неизвестно. Другие униженно просили советское посольство предоставить им гражданство СССР. Среди новоиспеченных советских граждан таинственное исчезновение людей стало уже делом обыденным. Потом за идейное руководство оставшимися русскими взялось советское посольство, принявшееся организовывать активы и землячества при консульствах в разных городах Чехословакии. Из поля зрения не упускались квартиры зажиточных русских. Особенный интерес проявлялся к предметам старины и искусства, а также к домашним архивам. Бывшие однополчане, сокурсники и одноклассники боялись встречаться даже на улицах и старались поскорее забыть свое прошлое.

«СМЕРШ» и НКВД свою задачу выполнили – антибольшевистский и демократических дух русской эмиграции в Чехословакии был окончательно сломлен. Так навсегда стерли с лица земли, как исторический феномен, эмигрантскую русскую культуру в Чехии.

Нелли Павласкова,

Иван Толстой,

Радио Свобода, 20 мая