Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 3. Русских обижают. Необходимость выстоять в холодной войне

Глава 12

Кто спровоцировал холодную войну

Вошло в моду говорить, что Россия  слишком велика,

что ей не нужно завоеваний. Понятие о величине,

росте весьма относительно, и правильное суждение о них

приобретается только из отношения достигнутого роста 

к внутренней экспансивной силе растущего…

Николай Данилевский,

«Россия и Европа»

Очень скоро эстафету разоблачения заговоров против России приняла советская пропаганда. Она денно и нощно внушала нам те же, по сути, «духовные ценности»: империалисты, в первую очередь США, спят и видят как бы напасть на нас, забросать атомными бомбами, отнять завоевания социализма. И после краха СССР находится достаточно тех, кто продолжает твердить эту заведомую ложь. Так, военный обозреватель «Независимой газеты» Андрей Ваганов писал в 1993 г. [107]: «Новая Земля остановила новую Хиросиму» (на Новой Земле расположен один из советских ядерных полигонов). Ему вторит доктор химических наук Адриан Розен, утверждающий [108], что при создании советской атомной бомбы «речь шла о прекращении американской монополии, становившейся с каждым днем все более опасной, создававшей угрозу войны». А Борис Горбачев, подписавшийся как «физик-ядерщик», по случаю 50-летия испытания первой советской атомной бомбы прямо писал [109], что это испытание «предотвратило третью мировую войну».

Меня поражает полное отсутствие логики в рассуждениях ученых мужей. Тот же Горбачев сообщает: «Американцы разработали план войны против СССР «Дропшот»: к началу 50-х в США должно накопиться свыше 300 атомных бомб, а это – минимум, необходимый для подавления обороноспособности Советского Союза. Но с 1949 г. наша атомная промышленность уже была способна выпускать по 6 таких бомб в год, постоянно наращивая их производство». Разберемся. К концу 40-х годов, я полагаю, американцы уже в достаточной мере представляли, что означало бы для всей планеты, и в первую очередь для их союзников в Европе, взрыв 300 атомных бомб на территории СССР. Уже поэтому наличие этого плана (в таком виде, как подает его Горбачев) выглядит весьма сомнительным.

Разоблачить его измышления нам поможет… Кара-Мурза [2, т. 1, стр. 402]: «Директор Национального архивного центра Администрации США Дж.Тэйлор, который проработал в нем 57 лет, вспоминает: «В 1945 г., вскоре после того, как я пришел работать в архив, я узнал, что США имели план войны практически со всеми странами мира. Каждый план имел свой цвет. Черный для Германии, красный для Великобритании, белый для Кубы… Никто не думал в тот момент, что Соединенные Штаты могли начать войну против Великобритании, но у Пентагона имелся хорошо разработанный план такой войны». Каждый уважающий себя Генштаб имеет планы войны на все случаи жизни, даже самые маловероятные. Но означал ли план «для Великобритании», что США готовились напасть на своего ближайшего союзника?

Вадим Кожинов, который тоже отдал дань американским «планам» атомной бомбардировки СССР, сообщает [94, т. 2, стр. 154], что США в 1950 г. имели уже 298 атомных бомб. И доставлять их им было не обязательно со своей территории. Советская бомба была испытана в августе 1949 года. Если учесть, что от испытания опытного образца до промышленного производства изделия, даже при «талантливом» (Горбачев так и пишет) руководстве Лаврентия Павловича, тоже требуется время, надо признать, что утверждение Горбачева о том, что «наша промышленность уже с 1949 года была способна выпускать по 6 бомб в год», – заведомая неправда. В лучшем случае, пару бомб могли склепать в 50-м году. А ракеты, которые могли достигнуть территории Америки, появились в СССР только во второй половине 50-х годов.

Теперь я обращаюсь к каждому читателю. Поставьте себя на место Трумена и его генералов. Вы планируете наработать 300 атомных бомб, чтобы обрушить их на противника. Но вот, когда вы успели сделать всего 250 бомб, вам стало известно, что противник испытал свою бомбу и завтра начнет их штамповать. Что бы вы сделали? Тот факт, что американцы не сделали того, что сделали бы вы в этой ситуации (вы же не думаете, что они глупее вас?), может означать лишь то, что бомбить СССР они не собирались. Кожинов, обсуждая американский «план» бомбардировок СССР, говорит (там же): «То, что эта программа ни тогда, ни позднее не была реализована (даже  и после авантюристической доставки наших ракет с ядерными боеголовками в 1962 году на Кубу!) – это уже другой вопрос». Это не другой, а именно первый вопрос: то, что «план» не был введен в действие даже во время самых серьезных кризисов, еще раз доказывает, что это был не план в полном смысле слова, а рутинная разработка генштабистов – одна из множества других.

Кубинский кризис в этом отношении не самый показательный: к тому времени Советский Союз имел уже значительное количество бомб, и можно считать, что в этом случае сработал в какой-то мере пресловутый «паритет». Но вот в июне 1948 года, в нарушение всех международных соглашений, Сталин организовал блокаду Западного Берлина. Командующий американскими войсками в Европе  генерал Лайон Клэй хотел прорвать ее силой, Трумэн не разрешил. А повод был прекрасный, и у Сталина не было еще ни одной бомбы. Далее, Кожинов пишет (там же, стр. 293): «С 25 июня 1950-го шла война в Корее… В Вашингтоне обсуждался вопрос о применении атомного оружия». Известно, что в Корейской войне США потеряли 54 тысячи солдат и офицеров только убитыми, и война эта стоила им многие десятки миллиардов долларов. Чтобы «успокоить» Ким Ир Сена, хватило бы пары-тройки бомб, и это был бы, к тому же, прекрасный урок для товарища Мао, который только-только утвердился у власти в Китае (если следовать советской пропаганде, бомбардировки Хиросимы и Нагасаки едва ли не главной целью имели преподнести урок Сталину). У Советского Союза, как ясно из вышеизложенного, в 1950 году ответить американцам было нечем – никакого «паритета» еще не было. Но и в этом случае они на применение атомного оружия не пошли.

Приведенные примеры исчерпывающим образом подтверждают, что все разговоры о том, что испытание советской атомной бомбы в 1949 году предотвратило Третью мировую войну, что «паритет» СССР и США в атомных вооружениях служил на благо мира, – плод советской пропаганды, имеющий целью оправдать развязанную советским руководством холодную войну. Ну, ладно, врала советская пропаганда тогда, но зачем врут люди сейчас?

Несколько отвлекаясь от темы, хочу остановиться на моральном аспекте разговора. И Горбачев, и Розен приводят примеры крайней жестокости Берия, говорят о том, что, на случай неудачи испытания, он заготовил список ведущих специалистов проекта – к расстрелу. Нет сомнения в том, что его бесчеловечность была бесчеловечностью режима. Розен даже говорит, правда, в другой статье [108а], что «Итогом ХХ века является не сооружение лагерей смерти, а крах породивших их тоталитарных режимов», то есть он ясно представляет, на какой режим работали ученые, создававшие «нашу» бомбу. Допускаю, что те тогда заблуждались. Но оба автора сейчас не нарадуются их энтузиазму. Розен пишет по этому поводу: «Нашему народу есть чем гордиться!»   

Григорий Бакланов однажды написал: «Люди за свою историю не раз боролись за свое порабощение». Но разве на пороге ХХ1 века не было уже ясно, что «наша» бомба служила не обороне страны, а развязывала руки тоталитарному режиму для укрепления внутренней деспотии и внешней агрессии? Уже тогда, в середине ХХ века, находились ученые, которые не заблуждались на этот счет. В 1952 году КГБ стало известно такое заявление Льва Ландау [110]: «Разумный человек должен стараться держаться как можно дальше от практической деятельности такого рода. Надо употребить все силы, чтобы не войти в гущу атомных дел». Ну, да ведь Ландау был еврей. Но и другой выдающийся советский физик, Петр Капица, тоже уклонился от работы над бомбой.

Кара-Мурза пишет [2, т. 1, стр. 400]: «Для понимания смысла событий, происходивших в государственном строительстве (и разрушении) в советский период, его необходимо поместить в исторический контекст. Истоpия помогает понять настоящее». Как говорят в таких случаях: умри, Сергей Георгиевич, лучше не скажешь! Но что же предлагает он нам понять с помощью исторического контекста? Вот что: «Давайте четко зафиксиpуем факт, котоpый на Западе и не отpицается: между Западом и Россией издавна существует напpяженность, неизбежная в отношениях между двумя pазными цивилизациями, одна из котоpых очень динамична и агpессивна (Запад немыслим без экспансии)».

А вот передергивать, уважаемый, не надо: тут не один факт, а, по меньшей мере, два. Что между Западом и Россией издавна существует напряженность, на Западе, может быть и признается, но какая из сторон в этом повинна, которая из них более «динамична и агрессивна» и «немыслима без экспансии», – это другой вопрос. Прочтите хотя бы эпиграф к данной главе, взятый из книги «Россия и Европа» Данилевского (а лучше всего ознакомьтесь с этой книгой), и вы поймете, какую из сторон издавна распирала «внутренняя экспансивная сила».

Но вернемся в советские времена. Вячеслав Дашичев, доктор исторических наук, сотрудник Института экономических и политических исследований РАН, писал [111]: «Гегемонистские, великодержавные амбиции сталинизма неоднократно ставили под угрозу политическое равновесие между государствами. Для внутреннего употребления действовала такая примерно пропагандистская логика: «Раз западный империализм сопротивляется прогрессивным социальным и территориальным изменениям в мире, идущим от Советского Союза, значит, он агрессор». То есть использовалась та же «логика», что и во времена Данилевского: окружающий мир не хочет понять, что Россию (СССР) просто распирает «экспансивная сила», значит, мир нехороший.

И по сегодняшний день наследники славянофилов и Данилевского, русские почвенники, используют ту же нелогичную «логику». Один из их наиболее ярких представителей Вадим Кожинов признает [94, т. 2, стр. 176-178], что к концу войны «Сталин уверовал, что можно и должно создать растущий во все стороны «лагерь социализма», который будет теснить «лагерь капитализма». Сталин в это не только «уверовал», но «уже тогда (в 1944-1945 годах), без сомнения, предусматривал продвижение социализма на Запад… И это отнюдь не было его личным убеждением». Последняя фраза лишний раз подтверждает: речь не о неких мечтаниях вождя, на «продвижение на Запад» были нацелены страна, ее элита, наконец, ее армия. Кожинов и признает (там же), что имело место «фактическое вовлечение восточноевропейских стран в политико-экономическую систему СССР – то есть, в конечном счете, в геополитические границы России-Евразии» и даже «фактическое присоединение ее к СССР», что даже он осуждает как нарушение геополитического равновесия между Россией и Европой.

Но, вопреки собственным свидетельствам, с полной ясностью подтверждающим агрессивиые устремления СССР в конце и после войны, он пишет (там же, стр. 249): «Первым очевидным, откровенным выражением холодной войны Запада и СССР явилась русофобская речь Черчилля 5 марта 1946 года». Имеется в виду знаменитая речь Черчилля в Фултоне, где он, в частности, сказал (цитирую по Кожинову, там же, стр. 155, 176): «Россия хочет… безграничного распространения своей мощи и доктрины» и «выразил резкий протест по поводу того, что страны Восточной Европы «в той или иной форме подчиняются…все возрастающему контролю Москвы». Разве не о том же пишет сам Кожинов, так при чем здесь «русофобия»?

Анатолий Уткин описывает в своей книге [112, стр. 39], как тот же Черчилль «начал бить тревогу уже в 1924 году» по поводу реваншистских настроений и попыток ползучего перевооружения Германии. И позднее он вновь и вновь выступал с подобными предостережениями в палате общин, в прессе, в студенческих аудиториях (там же, стр. 41). Черчилля высмеивали. Уткин пишет по этому поводу (стр. 42): «Между тем, именно тогда терялось золотое время для остановки агрессора. Удивительно, как были слепы лучшие умы современности». Выступая 16 ноября 1934 года в радиопрограмме «Причины войны», Черчилль сказал о немцах, находящихся под властью Гитлера (там же, стр. 44): «Эта нация отказалась от всех своих свобод, чтобы увеличить свою коллективную мощь. Эта нация, со своей силой и достоинствами, находится в объятиях нетерпимости и расового высокомерия, не ограниченного законом…У нас есть лишь один выбор, это старый мрачный выбор: либо подчиниться воле сильнейшей нации, либо показать готовность защищать наши права, наши свободы и собственно наши жизни».

Все, что Черчилль говорил в середине 1930-х годов о гитлеровской Германии, один к одному можно было сказать о сталинском СССР середины 1940-х годов, разве что расовое высокомерие заменить классовым. На каждом этапе гитлеровской агрессии в Европе Черчилль призывал свою страну, а также Францию к жесткому отпору агрессии, и, кстати, к союзу с СССР в этом деле. Он криком кричал, что только так можно предотвратить новую мировую бойню, клеймил трусливую политику «умиротворения» Гитлера. Что же, Черчилль тогда выступал как «германофоб»?

Кожинов, естественно, тоже клеймит мюнхенских «миротворцев», но в упор «не видит», что тревога Черчилля в 1945 году была идентична (и не менее обоснована) его предупреждениям 30-х годов. К счастью, в 1945 году мир (западный) к его предостережению прислушался и, пусть не сразу, но создал оборонительный союз. Именно это предотвратило Третью мировую войну, а не пресловутый «паритет». Что дело не в нем, подтверждается уже тем, что до достижения хотя бы относительного паритета (середина 50-х годов) Запад имел множество возможностей (и поводов) для разгрома Советского Союза и его сателлитов и союзников, но этими возможностями не воспользовался.

Кожинов пытается подкрепить свою позицию авторитетом современного американского историка Дэвида Холловэй, который [94, стр. 246], «объективно исследовав развитие событий в послевоенный период, пришел к уверенному выводу: «Сталин хотел использовать давление для достижения своих целей. Хотя его политика вызывала тревогу на Западе – к чему он и стремился но он не хотел развязать войну – в ретроспективе ясно, что Сталин вел себя осторожно и в конце концов он отказался бы от своих целей, чтобы избежать войны». Кожинов не видит, что вывод американца работает против него: Гитлер в середине 1930-х годов тоже поначалу вел себя осторожно, ибо знал, что Германия к войне с серьезным противником не готова, потому он тоже «использовал давление для достижения своих целей» и «избегал войны». Не встречая должного сопротивления, он давлением добивался одной цели за другой, в результате чего окреп и обнаглел. Дальнейшее известно.  

А Сталин – где один, а где со своими союзниками – получили по мордам в Греции, в Западном Берлине, в Корее. Именно эта решимость западного мира противостоять коммунистической агрессии не позволила событиям развиваться по «мюнхенскому» сценарию, и за это не в последнюю очередь надо сказать «спасибо» Черчиллю. Кожинов пытается доказать, что Сталин был против партизанской войны греческих коммунистов, против войны в Корее, но сам себя опровергает (т. 2, стр. 293): «С 25 июня 1950-го шла война в Корее, подосновой которой была конфронтация СССР и США». Чья сторона начала войну, сегодня известно уже и в бывшем СССР.

Кожинов пытается использовать доводы типа (стр. 247) «Запад выступил инициатором (и далеко опередил СССР!) создания военного блока». Но это детский довод, ибо хорошо известно, что Сталин мог диктовать своим сателлитам свою волю без всякого формального союза: такова природа тоталитаризма.

Дашичев привел также такую интересную информацию [111а]: «В начале 1946 года на запрос Сталина Институт мирового хозяйства и мировой политики АН СССР разработал концепцию, где предполагалось все усилия сосредоточить на внутреннем укреплении страны и воздержаться от расширения советской сферы влияния в Европе, дабы избежать конфронтации с Западом, которой Советский Союз не выдержит. Ознакомившись с концепцией, Сталин распорядился распустить институт, а его директора академика Варга и ряд сотрудников, участвовавших в разработке этих идей, арестовать».

Здесь непонятно только одно: зачем вождь посылал запрос в какой-то там институт, если его заведомо устраивал только один ответ. Понять, какой ответ нужен был Сталину, нам поможет российский историк профессор Владлен Сироткин, кстати, коллега Кара-Мурзы по общественно-редакционному совету издательства «Эксмо», специализирующемся на трудах «патриотической» направленности (в нем они оба издают свои книги). Читаем [113, стр. 107-108]: «Для любой воюющей страны понятно напряжение сил на фронте и в тылу, энтузиазм и жертвенность простых людей, готовых идти на лишения во имя защиты Родины: сам видел в Лондоне городской военный музей британской столицы, где показан героизм простых англичан по отражению бомбовых атак германских ВВС в 1940-1941 гг. – тушение зажигательных бомб, разбору завалов, спасению раненых и т. д. Но когда 9 мая 1945 г. в СССР война не кончается, когда продолжают наращивать вооружения, когда в армии задерживаются и еще служат по пять-шесть лет солдаты призыва 1944-1945 гг. – это уже нонсенс». Нонсенс это для презренных буржуазных политиков, но не для товарища Сталина. Он и после тяжелейшей войны, которую вынес на своих плечах советский народ, не спешил облегчить его ношу – знал: его народ стерпит все. После окончания войны, пишет Сироткин (стр. 106), в СССР «никакой серьезной конверсии, в отличие от послевоенных США или Великобритании, не произошло».

Заключая пакт Молотова-Риббентропа, вождь рассчитывал дать Гитлеру хорошенько увязнуть в войне на Западе, а когда империалисты основательно (как в 1914-1918 годах) истощат друг друга, со свежими силами, с армадами танков и самолетов, войти в Европу освободителем. Но… сначала подвели англо-французские слабаки, быстренько сдавшие Западную Европу Гитлеру, а затем и сам «заклятый друг», потоптавшись на берегу Ламанша и поняв, что ему его пока не переплыть, «вдруг» повернул на Восток. В итоге Сталину «освободить» удалось лишь часть Европы. Но неблагодарные могут захотеть освободиться от «освободителей» и, потом, мечталось-то о большем. О какой конверсии в таком случае могла идти речь?..

Сироткин далее пишет (стр. 133-135): «Отстранив с конца 1922 г. от руля управления больного Ленина и изгнав в 1929 г. Троцкого, Сталин после 1945 г. довел до конца их коминтерновскую программу «советизации» Восточной и Балканской Европы… и, главное, вступил в открытую военно-политическую конфронтацию с гонкой атомных вооружений с США и возглавляемым ими блоком НАТО…» После смерти Сталина, как признает даже Кожинов (т. 2, стр. 248), «воинственность СССР на мировой арене с очевидностью увеличилась». Вторжения советских войск происходили каждое десятилетие: 1956 год – Венгрия, 1968 – Чехословакия, 1979 – Афганистан. В мире говорили: Советский Союз заглатывает кусок за куском, не удосуживаясь даже их как следует пережевать. А еще было провоцирование бесчисленных гражданских конфликтов в Азии, Африке, Латинской Америке.

Вот эта бессмысленно-агрессивная политика советского руководства и стала причиной холодной войны: Запад, цивилизованный мир вынуждены были обороняться, они помнили, к чему привело попустительство гитлеровской агрессии в конце 30-х годов. Приведу мнение, одно из многих подобных, Анатолия Черняева, который длительное время работал в сфере международной политики, а затем был помощником по международным вопросам у последнего генсека КПСС и президента СССР Михаила Горбачева и принимал участие во многих международных переговорах [114]: «Никакой реальной угрозы военного нападения на нашу страну никогда после войны не было… Это мы своими пугающими амбициями, своим непомерным хвастовством, своими ядерными программами, разоряя собственную страну, провоцировали угрозу всему человечеству… Стимулом и оправданием этого абсурда была не реальная угроза, а великодержавная по своей сути идеология «конечной победы социализма над капитализмом»… Уже Эйзенхауэр и особенно Кеннеди предлагали нам вместе одуматься. Мы сочли это недостойной внимания риторикой». Напомню: Эйзенхауэр был президентом США в 1953-61, Кеннеди – в 1961-63 годах. Вот когда еще был шанс остановить холодную войну!

Разрядка международной напряженности наметилась в 70-е годы. Но вот что пишет уже известный нам Вячеслав Дашичев [115]: «В середине 70-х годов мы начали наступление на позиции империализма в «третьем мире». Мы попытались расширить сферу влияния на те или иные развивающиеся страны, которые оказались совершенно не подготовлены к принятию социализма». То есть во внешней политике внедрялась, по сути, та же система приписок, которая пронизала внутреннюю жизнь страны – от колхозного бригадира до Политбюро ЦК КПСС. Цитирую далее Дашичева: «Разрядка пошла под откос, мы столкнулись с новым, невиданным взлетом гонки вооружений. Никогда в истории не было так, чтобы Англия, Франция, США, Япония, Китай – вместе выступали против Советского Союза». Доприписывались…

Я предлагаю читателям рассмотреть своеобразную модель Советского Союза, якобы окруженного со всех сторон врагами, только и выжидающими момента, чтобы на него напасть. Такой прекрасной моделью могла служить Албания Энвера Ходжи. Сначала она входила в «социалистический лагерь» и вместе со всеми его членами крепила оборону против империалистической опасности. При Хрущеве она с СССР разругалась и прилепилась к Китаю (на общей «антиревизионистской» платформе). Пришлось албанцам крепить оборону уже и против СССР. Потом Ходжа разошелся и с Мао, и албанцам было приказано строить в каждом дворе ДОТ-ы и занимать круговую оборону, ибо весь мир покушался на завоевания албанского народа (который жил в невиданной даже среди соцстран нищете). Но в 1991 году режим рухнул, и оказалось, что Албания никого в мире не интересует. Разве что, когда албанцы начали драться между собой, соседние страны («империалистические») помогли им остановить кровопролитие.