Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 3. Русских обижают. Необходимость выстоять в холодной войне

Глава 13

Что холодная война принесла советскому народу и стране

Становится все более очевидным, что проведение в жизнь

«плана Маршалла» будет означать подчинение европейских стран

экономическому и политическому контролю со стороны США.

Вячеслав Молотов,

на сессии Генассамблеи ООН, 1947 г.

Я ехал в Москву как свободный министр,

а вернулся как сталинский лакей.

Ян Масарик,

министр иностранных дел Чехословакии, тогда же

Оценим сначала плюсы. Мы расширили сферу своего влияния, создали «социалистический лагерь»? Но это было для нас скорее обузой, чем преимуществом. И на сколько хватило этого влияния и этого «лагеря»? На сорок лет – по историческим меркам срок ничтожный. Что еще? Наши вожди и часть народа тешили себя тем, что «нас все боятся». Привилегия более чем сомнительная и, опять же, лопнувшая как мыльный пузырь. Других плюсов не просматривается…

Теперь оценим минусы. Кожинов пишет о положении страны после окончания войны [94, т. 2, стр. 162-163]: «В результате Победы СССР-Россия обрела величие мировой державы, в определенных отношениях занявшей главенствующее положение на планете, а вместе с тем страна была тогда воистину нищей, уровень и качество жизни в ней уместно определить словом „ничтожество“… Резкое сокращение количества трудоспособных мужчин, да и женщин, крайний дефицит и какой-либо сельскохозяйственной техники, и лошадей – все это, усугубленное имевшей место на огромных территориях засухой 1946 года, привело к настоящему голоду на этих территориях и опасному для здоровья недоеданию в стране в целом. Множество людей обитали в землянках и жалких хибарках и употребляли в пищу то, что в нормальных условиях никак не считается съедобным…» Он приводит данные о том, что жертвами голода в период с 1946 по 1948 год стали полтора миллиона человек. Вот такое «величие»…

Но, может быть, во всем виноваты непреодолимые обстоятельства: действительно страшная война, затем засуха? Читаем дальше (там же, стр. 166): «Урожай 1945 года составил 47,3 млн. тонн – в два с лишним раза меньше, чем в 1940-м (95,6 млн. тонн), – из которых к тому же 16,9 млн. тонн было выделено в запасной фонд, т. е. для потребления осталось всего 30,4 млн. тонн. Это значит, что на душу населения пришлось в среднем 178 кг на год, то есть всего 488 г. на день». Но на деле, читаем дальше (стр. 170), и это «существенно завышенная цифра, из которой следует вычесть зерно, потребленное домашними животными, а также птицей», иначе «животноводство в стране вообще бы погибло». Понятно также, что летчика или шахтера никак нельзя было держать на этом скудном пайке, значит кому-то доставалось хлеба ничего или почти ничего. Надо еще иметь ввиду, что других продуктов (мяса, масла, яиц, молока) вообще почти не было.

Но возникает вопрос: при таком сверхскудном урожае обязательно было более трети его направить в запасной фонд? Ведь куда уж, казалось бы хуже. Оказывается, как пишет Кожинов, «тогда нельзя было не думать о явной угрозе войны с недавними „союзниками“» (последнее слово взято в кавычки им). В предыдущем разделе приведены свидетельства компетентных людей о том,  что никто на нас тогда нападать не собирался. Угроза военных авантюр была, но со стороны СССР – достаточно вспомнить блокаду Восточного Берлина в 1948 году. Только благодаря выдержке западных стран дело не дошло до военного столкновения.

Экономика Англии, не говоря уже о США, в войну особенно не пострадала. Но сразу после ее окончания войны эти страны, как пишет Сироткин (см. выше) начали разоружение, конверсию военной промышленности. В СССР, где после войны имел место «крайний дефицит какой-либо сельскохозяйственной техники» (да и любой другой) после 9 мая 1945 года, по свидетельству того же Сироткина, продолжается наращивание вооружений, то есть вместо тракторов промышленность по-прежнему гонит танки, вместо сеялок-веялок – пушки и минометы. В стране из-за огромных потерь в войне имело место «резкое сокращение количества трудоспособных мужчин, да и женщин», то есть попросту некому было работать. Казалось бы, надо немедленно сокращать вооруженные силы, бросить большую часть вчерашних солдат на подъем промышленности и сельского хозяйства, но нет, как пишет Кожинов (т. 2, стр. 166), в середине 1945 года сохраняется «огромная армия – 12,8 млн. человек». И позднее (Сироткин) «в армии задерживаются и еще служат по пять-шесть лет солдаты призыва 1944-1945 гг.». Стоит ли удивляться тому, что, хотя засуха была в 1946 году, люди продолжали умирать от голода еще и в 1948 году.

Но и это еще не все. Кожинов пишет (стр. 169): «Огромные – и, надо прямо сказать, совершенно непомерные в то время для страны – средства тратились на мировую политику…В частности, определенная часть хлеба вывозилась за границу, в том числе в Восточную Германию (!), что делалось, без сомнения, не по экономическим, а по политическим соображениям. Правда, вывоз хлеба был не столь уж значителен – 1,7 млн. тонн в 1946 году». Но ведь это был год голода в стране! Сколько советских людей эти 1,7 млн. тонн хлеба могли спасти от мучительной голодной смерти!

Кожинов приводит цифры вывоза в Восточную Германию не только хлеба (муки), но и мяса, сахара, круп и т. д. Он отмечает: «Нормы выдачи продовольствия на душу берлинского населения в ряде отношений превышали те, что имели место в тогдашней России». Он, конечно, прав, когда пишет: «Нельзя было допустить голодного мора и хаоса в оккупированном нами Восточном Берлине». Но было ли это единственной возможностью: спасать от «голодного мора» вчерашних врагов – за счет «голодного мора» собственных граждан? Читаем Кожинова дальше (стр. 170): «Хорошо известно, что США…готовы были кормить восточных немцев, и главная причина изъятия продовольствия из голодной России для прокорма населения страны, еще вчера бывшей смертельным врагом, – причина сугубо политическая: дело шло об установлении и сохранении господства в Восточной Германии (как и в Восточной Европе в целом)».

Чем Кожинов отличается от Кара-Мурзы и ему подобных «политологов», так это тем, что он, как правило, честно приводит факты (выводы из них – другое дело). Но здесь он все же не договаривает: американцы после войны готовы были кормить не только Восточную Германию и даже не только всю Восточную Европу, но и нас. И не только кормить. Люди старшего поколения, надеюсь, помнят: США предложили европейским странам – побежденным и победителям – помощь в восстановлении экономики («план Маршалла»). Советский Союз не только сам от этой помощи отказался, но и вынудил отказаться от нее страны Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), которые уже тогда превращались в его сателлитов. Я помню выступление Жданова, который сказал: наш народ пойдет на жертвы (как будто их было еще мало), но не позволит втянуть себя в американскую кабалу (в ужасной кабале оказались немцы или французы, которые эту помощь приняли!). Сталин понимал: зависимость от США свяжет ему руки в тех самых планах «установлении господства в Восточной Германии (как и в Восточной Европе в целом)».

Мои нынешние соседи-немцы рассказывают, как их выручали в те годы поступавшие по плану Маршалла продукты, одежда и пр. Советский же народ лишился столь нужной после тяжелейшей войны помощи. А Кара-Мурза еще и пытается, как обычно, смухлевать на этой теме. Оправдывая экономическое отставание ГДР от ФРГ, он пишет [1, стр. 225]: «Не было им дождя долларов от плана Маршалла». Несведущий человек поймет это так, что США, предоставив помощь по плану Маршалла западным немцам, отказали в ней восточным.

Отдельно остановимся на моральной стороне вопроса. Кожинов, описывая ситуацию в стране и политику советского руководства после войны, говорит (стр. 169): «Мне, признаюсь, крайне трудно примириться с этой политикой». Это однозначно воспринимается, что он сегодня, в момент написания текста не может смириться «с этой политикой». Но не будем спешить с выводами. Вот он описывает один эпизод из того времени (стр. 165): «Летом 1945-го я, тогда пятнадцатилетний, шел с ближайшим другом моей юности… по Калужской площади, а навстречу нам брели исхудалые дети в лохмотьях, безнадежно протягивая свои грязные ладошки к не имеющим лишнего куска хлеба или рубля встречным людям. И мой вольнолюбивый друг ядовито процитировал общеизвестную тогда фразу: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» (моя жена, которой в 1946 году было 4 года, вспоминает, что в детском саду, когда дети вставали из-за стола, они должны были хором произносить: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство и за вкусный обед!», а когда мама приходила за ней, первый вопрос был: «Хлеба принесла?»)

Но вернемся к эпизоду, описанному Кожиновым. Он пишет далее: «В то время этот «приговор» представлялся моему юному сознанию всецело справедливым, ибо слишком ударяли по глазам картины бедствий и голода, несовместимые с громкими обещаниями и славословиями. Я даже не пожелал тогда вступить в комсомол…» Видите, появилась оговорочка: «в то время…» Что она не случайна, видно из дальнейшего текста (стр. 172-173): «Но вглядимся в противоречие величия и нищеты. Со временем я начал сознавать, что дело обстояло гораздо сложнее, чем представлялось мне в юности. К сожалению, многие и до сего дня решают проблему и чрезвычайно просто и, так сказать, крайне сурово». В чем же заключается «крайняя суровость», то есть, надо понимать, несправедливость суждений этих людей? А вот (стр. 172): «В последнее время достаточно настойчиво высказывалось мнение, согласно которому Сталин и режим в целом поступили совершенно неразумно и просто преступно, заставив страну. находившуюся после войны в столь тяжелом положении, играть заведомо непосильную для нее роль на мировой арене…Надо было, мол, в 1945 году не ввязываться в судьбы целого мира, а заботиться о своей разоренной и голодающей стране».

И вдруг оказывается, что (стр. 170): «Полуголодная или просто голодная послевоенная жизнь абсолютного большинства населения была обусловлена «объективными» причинами, а не «злодейством» властей, которым возмущаются ныне те или иные идеологи». Но какие столь уж «объективные причины» вынудили сталинский режим отказаться от рекомендаций возглавляемого академиком Варгой института (см. предыдущую главу) «все усилия сосредоточить на внутреннем укреплении страны и воздержаться от расширения советской сферы влияния в Европе»? Если послевоенная политика властей СССР «была обусловлена «объективными» причинами», то почему Кожинову «крайне трудно примириться с этой политикой», что за непоследовательность? И как в этом свете понять другое его высказывание (стр. 167): «Власть осуществляла, без сомнения, чрезмерные затраты на «большую политику»? Почему «чрезмерные», да еще «без сомнения», если все диктовалось «объективными причинами»?

Выходит, советская власть после войны «объективно» обрекла 1,5 миллиона своих граждан на голодную смерть (вдобавок к десяткам миллионов, погибших во время войны) ради утверждения своего господства в Восточной Европе. И отказ от помощи по плану Маршалла был «объективным»? И дети с грязными ладошками, тщетно умолявшие о куске хлеба в послевоенной Москве (сколько из них выжило?), – это тоже была «объективная необходимость», не слишком чрезмерная жертва на алтарь «величия мировой державы»?

Кожинов, повторю еще раз, был не худшим среди русских почвенников, он был по-своему честным и совестливым человеком. Но в предыдущей главе мы видели, как он списывал на «объективную необходимость» жертвы и страдания множества депортированных в СССР народов. На протяжении данной книги мы еще не раз увидим, как даже самые просвещенные, самые достойные русские почвенники, государственники приходят к оправданию ненужных жертв собственного народа. Они патриоты не русского народа, а Русского государства, Российской империи, и этим все сказано.

Но идем дальше. Кожинов сообщает (стр. 336): «Уровень жизни в стране в 1953 году, через восемь лет после Победы, оставался очень низким. Казалось бы, выдвинутая Маленковым программа преимущественного развития сельского хозяйства и легкой промышленности была естественным решением». Но нет, утверждает он, «как более или менее ясно теперь, спустя почти полвека, определенное равновесие, атомный «паритет» препятствовал и препятствует развязыванию военных конфликтов мирового масштаба. Но без огромных затрат на развитие тяжелой промышленности СССР этот паритет был бы невозможен». Все тот же губительный для страны комплекс «осажденной крепости», красной нитью проходящий через историю России последних веков…

И во все последующие годы советские люди несли неисчислимые жертвы на алтарь холодной войны. Поскольку мы пыжились держать «паритет» в вооружениях не только с США, но и едва ли не со всем миром, а экономика наша была значительно слабее, гонка вооружений поглощала львиную долю бюджета страны. Понятно, речь о реальном бюджете: в том, который публиковался, все выглядело так, что наши военные расходы намного ниже американских. А сейчас и Кара-Мурза признает, что это нам (и всему миру) вешали лапшу на уши. Вот что он пишет [2, т. 1, стр. 450]: «По оценкам экспертов, нормальной экономикой, не подчинен­ной целям обороны, было лишь около 20% народного хозяйства СССР. Запад же, при его уровне индустриализации, под­чи­нял внеэкономическим критериям не более 20% хозяйства». Как говорит А.Черняев, гонка эта буквально разоряла страну.

К этому можно добавить мнение Александра Фалина, длительное время бывшего послом СССР в ФРГ, а в 1990-91 годах – секретарем ЦК КПСС [116]: «То, что у нас случилось, было запрограммировано. Ни одна страна в мире не могла, не может и не сможет выдержать такой степени милитаризации, которую позволили мы себе, обслуживая американскую стратегию вооружения нас до смерти. Об этом у меня были разговоры с Хрущевым, с Брежневым, потом со всеми остальными генсеками».

Ну, насчет «американской стратегии» – пусть это останется на совести Фалина. Как мы видели выше, американцы-то как раз предлагали нашим руководителям остановить это безумие. Да и сам Фалин, как он говорит, ставил перед ними этот вопрос, но безрезультатно. Напрасно и Эйзенхауэр с Кеннеди, и господин Фалин старались: руководители «советского проекта», как и Энвер Ходжа, могли руководить только «осажденной крепостью», иначе нельзя было бы объяснить «железный занавес», а без него все очень скоро рухнуло бы.

Но, кроме материальных потерь, были и людские. В сентябре 1954 года атомная бомба была,  по сути, испытана на тысячах советских военнослужащих [117]. Сотни тысяч людей, военных и гражданских, было задействовано в этих страшных опытах, многие из них уже умерли [118]. В Семипалатинской области «атомные, водородные устройства взрывались в воздухе и на земле в тридцати километрах от сел», притом, что «в трехстах с лишним километрах вылетали в домах стекла» [119]. Л.Бойкова, школьницей жившая в тех краях, рассказывает [120], как их «отпускали на время «учений» из школы, сгоняли в овраг, говорили, чтоб ложились лицом вниз и открывали рот (чтоб перепонки не лопнули от звуковой волны)». Олжас Сулейменов, бывший в 90-е годы председателем движения «Невада-Семипалатинск», в той же публикации говорит, что «продолжительность жизни в этом регионе только за 10 лет сократилась на 4 года». В Свердловске в начале 80-х внезапная вспышка неизвестной болезни в одночасье унесла десятки жизней. Позднее писали, что это было результатом утечки бактериологического оружия.

Кроме прямых людских потерь, безумная гонка вооружений имела еще большие потери косвенные. Бывший председатель КГБ СССР Владимир Крючков в своих воспоминаниях пишет [12]: «Усилиями нелегальной разведки за несколько лет до чернобыльской аварии мы получили уникальный доступ к иностранным материалам по проектированию, строительству и эксплуатации атомных станций. Особый интерес представляла информация по обеспечению безопасности атомных станций. Полученную информацию высоко оценили советские специалисты. Но использовать ее не стали: оказывается, безопасные станции на 15% дороже опасных». Средств на защиту от реальной опасности не нашли, потому что в сотни раз большие средства расходовались на защиту от мифической опасности – «угрозы» со стороны США и НАТО..

А теперь надо тратить новые миллиарды на уничтожение всех этих арсеналов, что, к тому же, также небезопасно. Хорошо хоть те, против кого все это готовилось, помогают. Вот что писала в начале 2001 г.зарубежная пресса по этому поводу: «США за 11 лет потратили 7 миллиардов долларов на уничтожение тысяч ядерных головных частей и сотен баллистических ракет, бомбардировщиков и подводных лодок в бывшем Советском Союзе… После долгих затяжек конгресс США выделил миллионы долларов на уничтожение ОВ в Щучьем и на других оружейных складах по всей России» [121]. «Финансирование было приостановлено Конгрессом после того, как российская сторона стала затягивать осуществление данной программы» и теперь, после восстановления финансирования, «Москве необходимо двигаться быстрее, чтобы достичь поставленной цели: уничтожить 40 000 тонн боевых ОВ к 2012 году» [122]. Для сравнения: в той же корреспонденции сообщается, что только что «ликвидированных Россией 60 тонн горчичного газа было бы достаточно, чтобы уничтожить небольшую страну». У самой России деньги на производство этого добра были, а вот на уничтожение – уж не взыщите – нет.

А как обстояло дело с внешней безопасностью страны, ради которой якобы и велась безумная гонка вооружений, включая ядерные? Известно, даже в демократической Америке президент Эйзенхауэр, сам в прошлом генерал, предупреждал против усиления власти военно-промышленного комплекса (ВПК). В не страдавшем избытком демократии СССР ВПК почти подмял под себя государство и даже в какой-то мере «ведущую и направляющую силу нашего общества». Характерно в этом отношении признание Михаила Горбачева, сделанное в 1990 году и относящаяся к 1983 году [123]: «Нас с Н.И.Рыжковым и В.И.Долгих не подпустили к бюджету, к данным о военных расходах. А ведь я был в то время членом Политбюро, ведшим и заседания секретариата ЦК». То есть Горбачев был уже тогда вторым человеком (при больном – первом) в государстве. Кто же реально управлял этим государством? Во многом – именно ВПК (аббревиатура эта означает и Военно-промышленный комитет, который и был руководящим органом советского военно-промышленного комплекса).

Руководители и работники ВПК, как и все советские люди, были коллективистами. На практике это означало, что они блюли ведомственный интерес, то есть гнали «вал». Танков у нас было больше, чем во всех армиях мира, вместе взятых. Говорят, генералы всегда готовятся к прошлой войне. К нашим генералам это относилось в полной мере. Армия Ирака была оснащена, в основном, нашим вооружением и представляла собой, как пишут, уменьшенную копию советской армии. Свою способность противостоять современным вооруженным силам она продемонстрировала дважды за 12 лет. Впрочем, мы имели возможность напрямую сравнить эффективность советских и американских вооруженных сил на одном театре военных действий – в Афганистане. Все это характеризует способность нашего ВПК защитить страну в случае необходимости.

Но неспособность наших вооруженных сил противостоять серьезному противнику средствами обычного (конвенционального) оружия делала наш ВПК стократ опасным, ибо это могло толкнуть его на развязывание ядерной, химической, бактериологической войны, благо этого добра было накоплено более чем достаточно.

Борис Альтшулер, член правления Фонда Андрея Сахарова, близко общавшийся с ним лично,  рассказывает [124], как абсолютно бесконтрольный советский ВПК, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног – ввиду явного отставания советской экономики от западной СССР вот-вот не сможет тягаться с Западом и в военной области – постоянно находился в возбужденно-агрессивном состоянии, из-за чего снова и снова провоцировал кризисы, подводившие мир к краю ядерной пропасти. Александр Майоров, бывший командующий советской 38-й армией, в изданной в 1998 году книге [125] рассказывает о том, что министр обороны СССР Гречко перед вторжением в «братскую страну» информировал группу генералов о решении Политбюро ЦК КПСС осуществить вторжение «даже если оно приведет к третьей мировой войне». Из всего этого Альтшулер делает вывод: «…конца света удалось избежать по чистой случайности».

Нам еще «повезло»: мы, в отличие от остального мира, не знали, какая смертельная опасность каждый раз нависала над миром и над нами. Очень познавательны в этом смысле опубликованные к 40-летию Карибского кризиса (самого опасного из всех) воспоминания Сергея Хрущева [126]. Из его рассказа видно, как президенту США Джону Кеннеди в период кризиса приходилось постоянно оглядываться на прессу, общественное мнение. А в СССР – какая пресса, какая общественность? Вот что говорит сын советского вождя: «В Кремле считали, что не следует волновать народ,..  реальной опасности не представлял никто, за исключением нескольких человек за высокими стенами Кремля». Эти несколько человек все и решали.

Таким образом, главным, если не единственным, виновником холодной войны и вызванной ею безумной гонки вооружений было советское политическое и военное руководство. При этом советский ВПК, высасывавший из страны все соки, не обеспечил ее подлинной безопасности, а напротив, неоднократно ставил ее на грань уничтожения. Безудержная милитаризация и стала непосредственной причиной краха «советского проекта».