Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 3. Русских обижают. Необходимость выстоять в холодной войне

Глава 19

Война и геополитика

Его – Гитлера – величайшей заслугой будет считаться то,

что он не позволил азиатским ордам вторгнуться в Европу

Генри Пикер,

«Застольные разговоры Гитлера», 1941 г.

Если б в 45 г. мы двинули бы дальше на Запад,

дошли до самых западных штатов США, то по типу

Суворов-Рымникский, Потемкин-Таврический

маршал Жуков звался бы Жуков-Колорадский.

Венедикт Ерофеев,

«Из записных книжек»

В предыдущих главах мы проследили развитие «патриотической» концепции внешней политики России за два последних века. Одним из наиболее ярких современных представителей этой линии русской мысли был скончавшийся в 2001 году Вадим Кожинов. Мы уже затрагивали его взгляды в этой области выше. Их квинтэссенцией и одновременно своего рода венцом славянофильско-почвеннической доктрины по данному кругу вопросов можно считать главу 1 2-го тома его книги «История России. Век ХХ» [94]. Название данной моей главы повторяет ее название. Речь в ней идет о Второй мировой войне, ее причинах, ее смысле, ее последствиях, самым тяжелым из которых стала холодная война.

Исходная позиция обозначена Кожиновым в начале главы (стр. 6): «Господствующие представления о войне страдают поверхностностью… Делу мешает, в особенности, идеологизированность сочинений о великой войне…Толкование столь грандиозного события в свете какой-либо идеологической тенденции заведомо не дает возможности понять ее действительный смысл во всей его полноте и глубине». Далее (стр. 7-8) говорится о том, что верно оценить это «грандиозное событие» можно только с позиций геополитического мышления, подлинные образцы которого «содержатся в сочинениях Тютчева и других крупнейших русских мыслителей прошлого столетия – Петра Чаадаева (1794 – 1856), Николая Данилевского (1822 – 1885), Константина Леонтьева (1831 – 1891)». Соответственно: «понимание соотношения Европы и России, выразившееся в сочинениях только что названных русских мыслителей, способно дать для постижения истинной сущности Второй мировой войны много больше, чем теоретические рассуждения о ней ее современников...»

Как будто геополитика не является точно так же идеологической конструкцией, причем явно устаревшей, особенно в полуторавековой давности варианте Данилевского. Чаадаев здесь, на мой взгляд, притянут за уши. Что касается Тютчева, то Кожинов сам говорит (т. 2, стр. 246), что его «убеждение» о том, что «Константинополь в будущем станет одной из столиц Российской державы» было «утопическим». Господи, да ведь это «убеждение» (см. главу 11) было одним из центральных пунктов доктрины, разделяемой всеми названными им корифеями геополитики, которые одни якобы могут помочь нам «постичь сущность Второй мировой войны». Радует, конечно, что наследник славянофилов наконец (когда Турция стала членом НАТО) понял утопичность вожделений своих предшественников относительно Константинополя. Но закрадывается крамольная мысль: а что, если все их «понимание соотношения Европы и России» является столь же «утопическим»?

Выше уже говорилось, что конфронтационная идеология поздних славянофилов, и Данилевского в особенности, сыграла свою роль во втягивании России в Первую мировую войну, ставшей прологом к революции и краху исторической России. Но Кожинов один к одному воспроизводит основные положения этой идеологии. Судите сами (там же, стр. 70-71): «Противостояние Запада (включая США) и России неустранимо…Наша страна издавна воспринимается на Западе не только как чуждый, но и как враждебный континент. И это – геополитическое – убеждение, несомненно, останется незыблемым — по крайней мере в предвидимом будущем».

Ну и, конечно, Россия нисколько не повинна в этом противостоянии, это Запад почему-то к ней враждебно относится, обвиняет ее в агрессивности – тут Кожинов также полностью воспроизводит тезисы своего предтечи (стр. 45): «Россия никогда не имела цели присоединить к себе какие-либо территории западнее геополитической границы», разделяющей ее и Европу. И еще (стр. 71): «Те «факты», которые приводят, когда говорят о русской «агрессии» против стран Запада, в действительности представляли собой, как мы видели, военные действия, имевшие целью восстановление исконной, тысячелетней западной границы Руси-России». То есть Россия, если и воевала, то исключительно ради возвращения ранее отторгнутых у нее исконных земель. А чтобы на чужие зариться – так это Боже упаси.

Но пора нам уяснить себе, что Кожинов понимает под «геополитической границей», разделяющей Европу и Россию, где пролегает «исконная, тысячелетняя западная граница Руси-России». А вот, пожалуйста (там же): «Определившуюся к 1941 году западную границу СССР-России от Ледовитого океана до Черного моря есть все основания считать геополитической, соответствующей многовековому делению на два „субконтинента“ – собственно Европу и то, что давно уже определяют термином Евразия (это в сущности геополитическое обозначение России, являющей собой своеобразный субконтинент)». Значит, все то, что Сталин прихватил в 1939 – 1940 гг., как раз и определило искомую «геополитичеескую границу».

Некоторые из этих приобретений все же вызывают у Кожинова смущение. Например (стр. 49): «Не исключены споры о границах этого пространства, – в частности, о „принадлежности“ к нему Прибалтики». И даже (стр. 43): «Поскольку в предшествующие два десятилетия три прибалтийских страны были самостоятельными государствами, их присоединение к СССР в 1940-м году заслуживает осуждения. Руководствуясь своими геополитическими интересами, СССР пренебрег национально-государственными интересами прибалтийских народов». Но, когда речь идет о самом святом – геополитических интересах, – он находит для своей страны извинения (стр. 42): «Литва – вполне аналогично Латвии и Эстонии – являет собой „пограничную зону“ между Европой и Россией… речь идет именно о геополитическом пограничье… И накануне великой войны эти страны неотвратимо должны были занять либо Германия, либо СССР-Россия».

А вот еще (стр. 44-45): «Для полноты картины следует сказать и об еще одной „спорной“ пограничной территории – части нынешней Молдавии, называвшейся ранее Бессарабией. Поскольку в древнейшие времена здесь обитали восточнославянские племена уличей и тиверцев, западная граница Руси так или иначе устанавливалась в этой южной ее части не позднее Х века… Словом, переход Бессарабии в результате распада России в 1917 году в состав Румынии был по меньшей мере не бесспорным актом, и возврат в 1940 году к восходящей к глубокой древности границе опять-таки нельзя воспринимать в качестве захвата собственно европейской территории». То, что нынешнее население Бессарабии этнически родственно, даже идентично румынскому, – это мелочь, важно, что тысячу лет назад там обитали некие восточнославянские племена. Кстати, а кто и каким образом определил, что они были именно восточнославянскими? А в целом весьма многообещающий подход, мы к нему еще вернемся.

В общем, где проходит «геополитическая граница» Руси-России нам, будем считать, ясно. Царская Россия, как признает Кожинов (см. главу 11), пару раз нарушила ее, прихватив «герцогство Варшавское» и «княжество Финляндское», но на это, как выяснилось, ее «толкнул» сам коварный Запад. Оставим царские времена, обратимся к советским. При этом будем помнить, что для Кожинова СССР – это Россия, он даже пишет через черточку СССР-Россия. Вот он касается «похода на Варшаву и, далее, на Запад в целом в 1920 году». Он осуждает этот поход (стр. 49-50): «Это была геополитическая «ошибка»: Россия (пусть даже в обличье РСФСР и, далее, СССР) не может и не должна завоевывать Европу; она может и должна сохранять свое собственное геополитическое пространство». Но он находит объяснение этой «ошибке»: «Поход 1920 года был продиктован, конечно же, не геополитической волей России, а большевистско-коминтерновским экстремизмом». Ну, опять Россия не виновата… 

Но в другой части своего труда (т. 1, стр. 277) Кожинов с явным одобрением передает мнение на этот счет известного монархиста В. Шульгина: «Еще до окончания гражданской войны, в 1921 году способный к трезвому размышлению Василий Витальевич недвусмысленно заявил, что именно большевики “восстанавливают военное могущество России... Конечно, они думают, что они создали социалистическую армию, которая дерется “во имя Интернационала”, – но это вздор. На самом деле, они восстановили русскую армию... Как это ни дико, но это так... Знамя Единой России фактически подняли большевики... Конечно, Ленин и Троцкий продолжают трубить Интернационал... На самом деле их армия била поляков, как поляков…» Очень просто: на стр. 49-50 2-го тома своего сочинения почвеннику надо было доказать одно, а на стр. 277 1-го тома задача у него была противоположная, он и выводит из одной и той же ситуации исключающие друг друга выводы. Приходится крутиться…

Но идем дальше (т. 2, стр. 50): «К 1939 году сей экстремизм ушел в прошлое… именно в этом году начался фактический „демонтаж“ Коминтерна, завершившийся его официальной ликвидацией в мае 1943 года». Замечательно, значит, начиная с 1939 года «геополитических ошибок» в политике России-СССР ожидать уже не приходится? Но как же тогда объяснить очередной переход через исконную «геополитическую границу» – нападение на Финляндию как раз в 1939 году? Дело явно шло не о Карельском перешейке, ибо в городе Терийоки уже сидело правительство «Финляндской Демократической республики» во главе с секретарем исполкома Коминтерна (демонтаж которого якобы уже начался) Отто Куусиненом. Объяснения этой «ошибке» (кто «толкнул»?) Кожинов не дает.

Но впереди была «ошибка» неизмеримо большая. Кожинов пишет (стр. 45): «Другое дело – положение, создавшиеся после Победы 1945 года, когда определенный рубеж СССР-России и Запада прошел по восточной границе ФРГ, Австрии и Италии. Этот рубеж не имел геополитического обоснования, а поэтому и перспективного будущего». И опять никакого объяснения: кто виноват, кто «толкнул»? Коминтерна уже и в помине нет. Как же быть с тезисом Кожинова: «Россия никогда не имела цели присоединить к себе какие-либо территории западнее геополитической границы»? Случаев такого «присоединения» только за последние пару сот лет, как мы видели, набирается довольно много. А последний из них – включение в «геополитическое пространство» России-СССР почти всей Восточной и Центральной Европы – имел тяжелейшие последствия для России, Европы, для всего мира: именно это стало причиной полувековой холодной войны.

А Кожинов продолжает твердить (стр. 51): «Итак, Россия, а затем СССР не предпринимали и даже не планировали (планы разжигания „мировой революции“ – это иная проблема) завоевания стран Европы. „Поход на Варшаву – Берлин“ 1920 года – своего рода исключительный случай, признанный вскоре же «ошибкой». Больше всего мне нравится это «итак»: дескать, представлены исчерпывающие доказательства, и вот – непреложный вывод из них. Между тем, сам в этой же главе привел впечатляющий ряд доказательств противоположного. И это все – «исключительные случаи», «ошибки»? Некоторые из этих «геополитических ошибок» Россия не спешит исправить до сих пор: аннексию Восточной Пруссии на Западе, Южных Курил – на Востоке. «Калининградская область», как не крути, выходит за «геополитическую границу», начертанную Кожиновым.

Он пишет (стр. 176-178) о том, что Сталин уже в 1944-1945 годах «без сомнения, предусматривал продвижение социализма на Запад». Более того, он пишет о Восточной Европе, что имело место «фактическое «присоединение» ее к СССР». И после этого утверждает, что «СССР не предпринимал и даже не планировал завоевания стран Европы»…

И утверждение, что «планы разжигания «мировой революции» – это иная проблема» тоже неверно. Как справедливо было изречение «Сталин – это Ленин сегодня», столь же справедливо, что сталинские планы и деяния были реинкарнацией ленинской (ленинско-троцкистской) теории мировой революции. Просто, у Сталина был опыт, которого не было у Ленина. Кожинов приводит (стр. 175) выдержку из доклада Сталина на ХV111 съезде партии 10 марта 1939 года: «буржуазии…удалось в известной мере отравить душу рабочего класса ядом сомнений и неверия». Отсюда был сделан вывод, что «на зарубежный рабочий класс как таковой надежд нет…» Не оставлять же братьев по классу в таком отравленном состоянии. Остается осуществлять цели мировой революции путем продвижения социализма военной силой.

Но сталинские планы имели и более глубокие корни. Обращаемся опять к Кожинову (стр. 178-179): «Эта мощь, двигаясь на Запад от границы СССР, несла в себе вовсе не «революционность», а, напротив, определенный „консерватизм“, что, в частности выразилось в возрождении (разумеется, частичном и переосмысленном) наследия российского славянофильства ХIХ века. Уже во время войны начал издаваться популярный журнал „Славяне“, а вскоре после Победы был восстановлен Институт славяноведения Академии Наук; и в журнале, и в институте так или иначе ожила славянофильская традиция».

Зря только Кожинов в данном случае считает, что большевистская «революционность» и славянофильский «консерватизм» были несовместимы: как показано в следующей главе, причем опять же вслед за Кожиновым, эти два, казалось бы противоположные, течения русской политической мысли счастливо нашли друг друга в русской революции и даже, возможно, предопределили ее исход. Насколько глубокие корни славянофильская агрессивность пустила в советской элите, видно из рассказа Кожинова о состоявшемся в 1975 году и посвященном Тютчеву вечере, на котором он был ведущим (стр. 246): «Один из прославленных полководцев Второй мировой войны П. А. Ротмистров в присутствии множества людей гневно воскликнул, прервав мою речь: «Проморгали Константинополь, проморгали!» Далее автор объясняет, что «в конце сентября 1944 года наши танки, вышедшие на южную границу Болгарии, находились на расстоянии одного броска от древнего средоточия Православия», но, видно, Сталин не разрешил Ротмистрову этот бросок.

Удивительны бывают оценки Кожиновым людей. Кара-Мурза для него «выдающийся современный политолог и публицист», а Ротмистров – «прославленный полководец». Между тем, этот «полководец», рвавшийся «освободить» Константинополь, по результатам современных исследований [182], явился главным виновником разгрома руководимой им танковой армии в битве на Курской дуге, и только благодаря фальсификации данных о потерях он избежал расстрела.

Итак, включение Россией-СССР стран Центральной и Восточной Европы в свою орбиту, или, если угодно, в свое геополитическое пространство, стало проявлением стремления советского режима к мировому господству, которое, в свою очередь явилось синтезом старых славянофильских территориальных устремлений и «новой» большевистской теории мировой революции (которая, на поверку, совсем не «иная проблема»). Кожинова такое объяснение, естественно, устроить не могло, ибо оно камня на камне не оставляет от его теоретических построений.

По территориальным захватам с СССР-Россией в ХХ веке могут конкурировать только гитлеровская Германия и милитаристская Япония. Эти два захватчика были осуждены и заклеймены всем миром, а Россия все силится изобразить себя невинным ягненком, которого хотят съесть западные волки. До сих пор речь шла о реальных, осуществленных СССР-Россией захватах. А если говорить о планах (которых якобы не было), о неудавшихся попытках территориальных «приобретений», список заметно вырастет. Выше было показано, что Данилевский и его единомышленники очень даже зарились, например, на территории (и акватории), принадлежавшие Австрии и Турции. Эти поползновения сыграли свою роль во ввязывании России в Первую мировую войну, и Сталин от этих планов не отказывался, пока Турция не стала членом НАТО (из-за этих планов пострадали турки-месхетинцы и крымские татары). В середине 40-х годов Сталин предпринял попытку аннексировать Северный Иран, инициировал «партизанскую войну» в Греции, развязал (вместе с Мао) кровопролитную войну в Корее. Не все эти акции и планы касались Европы, но мир в наше время стал единым.

Кожинов, хоть и говорит, что захват Россией-СССР Восточной Европы «не имел геополитического обоснования», но выражает неудовольствие по поводу того, что западные державы не дали Сталину продвинуть «геополитическую границу» России до Ла-Манша: «Вторжение англо-американских войск 6 июня 1944 года во Францию, а также возобновление остановленного восемью месяцами ранее наступления в Италии, представляло собой в глубоком, подлинном своем значении акцию, имевшую целью не допустить, чтобы в ходе разгрома германской армии СССР-Россия заняла Европу… Напрашивается объяснение, что именно выход войск России на государственную границу заставил действительно принять решение о вторжении во Францию – и по сути дела не для разгрома Германии, но для спасения как можно большей территории Европы от России». Абсурдно предполагать, что это было единственной целью военных действий союзников в Европе, но что такая цель у них была – вне всяких сомнений. Что же, порицать Черчилля и Рузвельта за то, что они не были последними простаками? В этой оборонительной стратегии Запада Кожинов, в точности как за полтора века до него Данилевский, видит враждебность Запада по отношению к России.

В главе 11 было показано, насколько несостоятельным в свете последующей истории оказался главный «геополитический» тезис Данилевского – о том, что вся Европа враждебна России и славянам вообще, и только о том и помышляет, как бы их изничтожить. Подтверждение несостоятельности этого тезиса я видел в том, что в обеих мировых войнах крупнейшие европейские державы Англия и Франция (плюс США) были союзниками России, и в войну-то они в обоих случаях вступили, защищая славянские страны: в одном случае – Сербию, в другом – Польшу. Но Данилевскому его ошибка еще простительна – легко нам судить с высоты прошедших полутора веков. Но Кожинов-то стоял на той же «высоте»! Чтобы вогнать историю в прокрустово ложе «геополитики» полуторавековой давности, ему приходилось пускаться на не слишком достойные уловки.

Если бы его труд стал читать инопланетянин, вчера прилетевший на Землю, он бы точно решил, что Вторая мировая война происходила между Советским Союзом и остальной Европой. Например (стр. 20, 15): «Германия собрала в единый кулак Европу, чтобы навсегда избавить ее от восточного геополитического соперника, который трактуется как чисто „азиатский“, но, мол, без всяких оснований претендовавший и на „европейскую“ роль... Геополитические цели войны 1941 – 1945 годов фактически осуществляли не 70 млн. немцев, а более 300 млн. европейцев, объединенных на различных основаниях – от вынужденного подчинения до желанного содружества, – но так или иначе действовавших в одном направлении» и т. д.

Впрочем, нам незачем ждать прилета инопланетян. Клара Гудзик сообщает [183]: «Недавно мне случайно попал в руки журнал «Русская жизнь». Среди материалов, посвященных 55-летию Победы, там была напечатана статья «Победа под Сталинградом как поражение западноевропейской цивилизации». Весьма интересно было читать, как ловко и «логично» автор объединил в «одну кучу» всех западных участников Второй мировой войны, поставив «так называемых союзников» (Великобританию, Францию, США и других) по одну сторону окопов вместе с Третьим Рейхом. И категорически отверг какой бы то ни было вклад Запада в разгром гитлеризма. Из статьи «следует, что историческая битва под Сталинградом – это противостояние двух цивилизаций, где поражение потерпела не фашистская Германия, а западноевропейская цивилизация. Эту последнюю автор трактует извне, как образование иное по природе, чуждое и враждебное россиянам. Над каждым словом статьи витает дух абсолютной исключительности, превосходства «избранного» русского народа».

Но что там писания какого-то маргинала из «Русской жизни». Вот пишет Александр Панарин, доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН (см. [253]): «Собственно, итоги первой мировой войны для России в значительной мере сложились так, как сложились, потому что Германия решилась на нетривиальный ход – прямую помощь «антисистемной оппозиции» в России… Марксистская идеология стала для Запада тем тараном, с помощью которого разрушался социокультурный базис военного противника. Ясно, что этот запрещенный прием мог быть использован только против страны, которую по большому цивилизованному счету своей не считают…» Факт, что Ленин и большевики готовили переворот на деньги германского генерального штаба, теперь общеизвестен. Совершенно очевидно: замысел немецких генералов был направлен против западных союзников России – Англии, Франции, США. А доктор философии пытается убедить нас, что это была диверсия всего Запада против России! Как будто в ее итоге не Россия предала своих союзников, а они – ее! Но, между прочим, как будет показано ниже, Кожинов считает большевистский переворот, напротив, спасением России от перехода на западный путь. Но все это неважно, главное: Запад, проклятый Запад виноват, виноват всегда, виноват во всем, даже в явно противоположных грехах.

Но вернемся в эпоху Второй мировой, к геополитике Кожинова. Что касается «вынужденного подчинения», то ведь и миллионы остарбайтеров из Советского Союза тоже работали на экономику Германии. Их тоже следует причислить к тем, кто хотел уничтожения СССР-России? Да и с «желанным содружеством» все не так просто. Кожинов скрупулезно перечисляет (стр. 22), из каких стран Европы добровольцы сражались на стороне Германии, заведомо считая это доказательством извечной враждебности Европы к России. Но он стыдливо умалчивает о том, что, как это теперь хорошо известно, среди этих добровольцев было около двух миллионов советских граждан, в том числе миллиона полтора русских (включая казаков). Все дело в том, что не все русские мыслили, как Кожинов, не все писали через черточку СССР-Россия. У казаков, у сыновей русских и украинских «кулаков» и пр. было достаточно оснований ненавидеть советскую власть, притом, что они могли оставаться патриотами России. Собачья преданность – не лучшее человеческое качество.

Но не только русским (и, вообще, советским) приходилось тогда делать выбор между двумя монструозными режимами. По общему числу жертв сталинский режим существенно превзошел гитлеровский, и я не бросил бы камень в того, кому «классовый» подход показался страшнее «расового». Если кто-то хочет доказать, что некое число датчан или фламандцев воевало на стороне Гитлера из-за ненависти к России, пусть объяснит сначала, почему ничего подобного не было в Первой мировой войне. Как не было тогда ни одного русского, который перешел бы на сторону врага. Вот что пишет по этому поводу единомышленник Кожинова Игорь Шафаревич [99,стр. 156-157]: «Болезненней всего в нашей памяти останется, наверное, то, что около 1 миллиона граждан СССР участвовало в войне на стороне врага. Такого не было ни в войну 1914 года, ни в Отечественную войну 1812 года… Очень глубок должен был быть раскол в народе России, чтобы появилось такое нетипичное для русских явление, как «власовское движение». Сам Кожинов называет (стр. 223) цифры  от 1,2 до 1,6 млн. человек, «притом именно непосредственно воевавших на стороне врага, а не просто „сотрудничавших“ с ним». Людям был ненавистен большевизм, а не Россия.

И Кожинову ли обижаться на то, что гитлеровцы представляли себя «защитниками европейской культуры от московито-азиатского потока, от азиатских орд» (стр. 21), если он сам пишет (стр. 99): «Монголы и русские совместно противостояли католической агрессии с Запада». Это надо понимать так, что русские вместе с монголами защищали московито-азиатскую культуру от католических (тевтонских, европейских) орд.. Это-то хан Батый, который успел разорить Польшу, Венгрию, достиг севера Италии и повернул назад только потому, что в далекой Монголии умер Великий хан и разгорелась борьба за его трон, «противостоял католической агрессии с Запада»! Ох уж этот агрессивный Запад: он уже в Х111 веке стремился завоевать Московию, а заодно Монголию…

Посмотрим еще, чего стоит утверждение Кожинова, что «Геополитические цели войны 1941 – 1945 годов фактически осуществляли не 70 млн. немцев, а более 300 млн. европейцев, объединенных на различных основаниях…». Дескать, вся Европа работала на гитлеровскую военную машину. Обратимся к свидетельству весьма компетентного в данном вопросе человека – уже известного нам министра вооружений Гитлера Альберта Шпеера [274, стр. 301]: «Гитлер совершенно напрасно возлагал свои надежды на 250 миллионов жителей оккупированных территорий. Они потерпели крах как из-за слабости тамошней германской администрации, так и из-за того, что местное население предпочитало бежать к партизанам в леса, чем соглашаться на депортацию в Германию». Шпеер в своих воспоминаниях неоднократно отмечает провал планов по привлечению в Германию рабочей силы из европейских стран, в частности, из Франции (стр. 445). В числе отмеченных им причин – рост движения сопротивления («маки»). Кожинов всячески пытается приуменьшить его роль: ему же надо доказать свой «геополитический» тезис – что вся Европа стремилась уничтожить Россию-СССР. Иностранная рабочая сила использовалась в германской экономике, но далеко не в той степени, чтобы компенсировать мобилизацию в армию немецкого персонала.

Примерно так же обстояло дело с производством военной продукции в оккупированных странах. Обратимся опять к Шпееру (стр. 428): «Из всех оккупированных нами индустриально развитых стран наибольший интерес представляла Франция. Вплоть до весны 1943 года мы почти не использовали в своих целях ее промышленный потенциал». Нам важно здесь отметить, что к моменту нападения на Советский Союз экономический потенциал Франции не мог сыграть существенной роли в оснащении вермахта. О других оккупированных нацистами странах и говорить нечего. В существенных масштабах немцам удалось использовать, пожалуй, лишь промышленный потенциал Чехословакии. В любом случае экономический потенциал стран антигитлеровской коалиции намного превышал суммарный потенциал стран, оказавшихся под властью нацистов. Но, как мы увидим в главе 29, и собственный экономический потенциал они использовали не лучшим образом.

По Кожинову, даже наши официальные союзники в той войне – Англия и США – были чуть ли не на стороне Германии [94, т. 1, стр. 395]: «Эти державы, не принимая непосредственного участия в боевых действиях в течение трех лет – с июня 1941-го до июня 1944-го, – как бы предоставляли Германии и ее союзникам возможность до предела ослабить или даже вообще победить СССР-Россию...» Как вам нравится это «как бы»? В нем – весь лукавый кожиновский стиль: и обвинил союзников и вроде бы не обвинил…

Сражения союзников с немцами в Африке, в Южной Италии, по Кожинову, вообще как будто не имеют отношения к войне – так, операции ради обеспечения каких-то там морских коммуникаций. О том, что Великобритания ранее целый год в одиночку – и очень даже мужественно – противостояла гитлеровской военной машине, в то время, когда СССР обеспечивал эту машину критически важными для нее поставками, он даже не упоминает. Как и о том, что США и Англия сражались еще на одном театре военных действий – Тихоокеанском.

Потеряв к началу осени 1941 года чуть ли не половину кадровых войск и огромные территории, Сталин, пишет российский историк Уткин [112, стр. 404], впадает в отчаяние. 3 сентября он передает Черчиллю «личное послание, в котором содержится просьба, во-первых, открыть театр военных действий „где-нибудь на Балканах или во Франции“…Во-вторых, предоставить Советскому Союзу к началу октября 30 тысяч тонн алюминия и ежемесячную минимальную помощь в 400 самолетов и 500 танков. „Без этих двух форм помощи Советский Союз будет либо разбит, либо ослаблен до такой степени, что надолго потеряет способность помочь своим союзникам активными военными операциями на фронте против гитлеризма“. 13 сентября Сталин идет еще дальше. Англичанам предлагается „высадить 25-30 дивизий в Архангельске или в южной части Советского Союза через Иран…“Американцам Сталин предлагает занять своими войсками любой сектор на советском фронте под американским командованием».

Высаживать свои войска на нашей территории союзники не стали, а вот помощь вооружением и материалами начали немедленно. В отношении роли этих поставок Уткин не избег одного из штампов недобросовестной советской пропаганды (стр. 461): «Помощь союзников была очень существенной. Но не решающей: более 90% военной продукции Россия произвела сама, многократно превзойдя по основным военно-промышленным показателям Германию». Это примерно то же, что сказать: да, кислородная подушка пришлась больному кстати, но что такое эта четверть кубометра кислорода по сравнению с сотнями (или тысячами?) кубометров, которые он вдыхает за свою жизнь.

Даже те «90% военной продукции», которые «Россия произвела сама», в значительной части были произведены благодаря материалам, поставленным союзниками. Помните, Сталин просил прислать «30 тысяч тонн алюминия»? Поставки алюминия продолжались в течение всей войны. Без него невозможно было производство самолетов, да и двигатели знаменитых Т-34, помнится, изготовлялись из алюминия. В стране, пишет Уткин (стр. 420), «хуже всего обстояли дела с алюминием, медью, никелем». Я по профессии металлург и знаю, что может означать легирующая добавка к металлу: по массе она может составлять одну тысячную, но без нее изделие не будет отвечать своему назначению: броня не будет защищать, снаряд потеряет свою бронебойность и т.д. Так что с процентами в этих случаях следует обращаться с осторожностью.

Даже Кара-Мурза это понимает [2, т. 1, стр. 597]: «Поставки снаряжения и материалов во время войны из США по „лендлизу“ составили около 4% использованных СССР в войне объемов. Они, однако, были большой подмогой в самые критические моменты – и не столько в форме готовой техники, сколько особо важными материалами и компонентами (по некоторым из них доля поставок из США достигала 20-30%, а это очень много)». Следует уточнить: по некоторым доля поставок достигала всех 100%. Например, все использовавшиеся на советских судах радары были поставлены союзниками. И еще одно уточнение: помощь шла не только по линии ленд-лиза. Ленд-лиз был распространен на СССР только в ноябре 1941 года, до этого помощь в этой форме США оказывали Англии. Но, как пишет Уткин (стр. 358), «Подготовка западной союзнической помощи Советскому Союзу началась в середине августа 1941 года. Первый из сорока караванов кораблей в северные советские порты отправился 21 августа 1941 года из Исландии в Мурманск. Примерно сто из восьмисот кораблей будут потоплены немцами в холодных арктических водах, но это была помощь в нужный час, в час, когда решалась судьба нашей страны – и мы не должны ее забывать».

А между тем, когда Англия в 1940-1941 годах в одиночку вела отчаянную борьбу с Германией, СССР осуществлял критически важные для последней поставки сырья  и материалов, позволявшие Гитлеру преодолевать последствия английской морской блокады. Уткин сообщает (стр. 162-164): «Нужда в поставках из СССР была такова, что Гитлер 30 марта 1940 года отдал приказ о приоритете поставок в СССР даже перед германскими вооруженными силами… Сталин оказал помощь Германии в самый сложный час – весной 1940 г., когда немцы бросились в Скандинавию и готовились начать наступление на Западе». Как говорится, почувствуйте разницу: Англия «в нужный час» немедленно, уже в августе 1941 года, пришла на помощь подвергшемуся германскому нападению СССР, а СССР «в самый сложный час» пришел на помощь ее (и, по сути, также и нашему) врагу. Могут сказать, тогда мы были с Гитлером союзниками. Но вольно было «великому и мудрому» не видеть очевидного – того, что этот союз «в конечном счете гарантировал возвращение зверя на давно намеченную тропу».

Кожинов не нахвалится победой Красной Армии под Курском. Например [94, т. 2, стр. 131-132]: «В августе 1943-го, было принято реальное (а не дипломатически-пропагандистское) решение о создании „второго фронта“, истинная цель которого заключалась не в разгроме германской армии (ведь он уже по сути дела совершился под Курском), а в том, чтобы пресечь или хотя бы существенно ограничить вторжение России в Европу». К этому «разгрому», как доказательству превосходства советской системы над всеми (немцами, нашими союзниками), он возвращается несколько раз. Я не могу на этом подробно останавливаться, скажу лишь, что в целом ряде публикаций, например, упомянутой выше [182], посвященных 60-летнему юбилею битвы под Курском и опирающихся на исследования сотрудников Государственного военно-исторического музея-заповедника «Прохоровское поле» В. Н. Замулина и Л. Н. Лопуховского, сделан вывод о том, что представления советских историков об исходе той битвы требуют существенной корректировки. И наступление немецких войск летом 1943 года было остановлено не в последнюю очередь потому, что в середине июля, то есть в разгар этой битвы, Гитлер вынужден был, в связи с высадкой войск союзников в Сицилии, перебросить на юг Италии ряд соединений, в том числе 2-й танковый корпус СС, сыгравший важнейшую роль в Курском сражении.

Нет сомнений в том, что главный вклад в победу над гитлеровской Германией внес Советский Союз. Вместе с тем нельзя считать безосновательным мнение ряда авторов о том, что в одиночку СССР мог эту войну и проиграть. Во всяком случае, сбрасывать со счетов вклад в победу союзников – это просто бессовестно. Но Кожинов еще пытается убедить нас в том, что западные державы изначально делали все, чтобы направить гитлеровскую агрессию на СССР. Он пишет (т.2, стр. 26): «Пакт» Гитлера-Чемберлена фактически являлся разделом Европы, согласно которому Германия получала полное право распоряжаться в Восточной Европе… Гитлера достаточно явно умоляли двигаться на Восток». Мне хотелось бы получить в связи с этим ответ на один вопрос: если так, англичане должны были тихо радоваться, когда Гитлер напал на Польшу: это подводило вермахт вплотную к советской границе. Вековая мечта Европы близка к осуществлению, вермахт со дня на день ринется на Россию, надо только не мешать ему, не отвлекать его. Но в этот самый «миг счастья» Европа (Англия и Франция) объявляет Германии войну. Как это объяснить? Щекотливое место Кожинов опять обходит, молчит.

Ну, не совсем молчит. Он очень прозрачно намекает на то, что западные страны намеренно не оказывали немецким войскам серьезного сопротивления. Он даже дает понять [94, т. 1, стр. 394-395], что политика невмешательства западных стран в гражданскую войну в Испании тоже каким-то образом была направлена против СССР. На всех этих измышлениях и намеках нет возможности останавливаться, но один момент не могу оставить без внимания. Кожинов пишет (т. 2, стр. 10-11): «Вторгаясь в пределы той или иной европейской страны, германские войска встречали тогда способное изумить своей нерешительностью и слабостью сопротивление. Так, германское вторжение в Польшу началось 1 сентября 1939 года, а уже 17 сентября польское правительство покинуло страну». Не стоило ему забывать русскую пословицу: в доме повешенного не говорят о веревке. После первых значительных успехов немецкое вторжение застопорилось под стенами Варшавы, польское командование начало перебрасывать туда части с восточной границы. Но именно 17 сентября в тыл полякам ударила Красная Армия, и стало очевидным, что сопротивление бесполезно. Своей стране Кожинов прощает все.

Он не случайно называет Мюнхенское соглашение «пактом». Дескать, в Москве был заключен пакт Молотова-Риббентропа, но до этого имел место аналогичный «пакт Гитлера-Чемберлена», и цель у Мюнхенского «пакта» была той же, что у Московского – раздел Европы. Но это грубая ложь. Мюнхенское соглашение предусматривало всего-навсего передачу входившей в состав Чехословакии Судетской области Германии. Поскольку большинство ее населения составляли немцы (до 1918 года она входила в состав Австрии), этот шаг представлялся английскому премьеру Чемберлену и французскому Даладье не таким уж несправедливым и не слишком дорогой ценой за, как им казалось, сохранение мира в Европе.

Это Гитлер и Сталин могли ввергать свои народы в любые военные авантюры, правительства демократических стран вынуждены считаться с настроениями своих избирателей. А после ужасов Первой мировой войны настроение народов западных стран было таким: никогда больше! Когда при возвращении из Мюнхена Чемберлен у трапа самолета произнес: «Я привез вам мир!», собравшаяся толпа встретила его слова овацией. Западные страны в Мюнхене ничего для себя не искали, кроме мира. Пакт Молотова-Риббентропа был сговором двух хищников о разделе Европы. Конечно, сегодня, оглядываясь назад, есть все основания считать, что Мюнхен стал трусливой уступкой западных стран все более наглеющему диктатору и потому – шагом к новой мировой войне. Но пакт Молотова-Риббентропа стал фактически началом этой войны.

Остановлюсь еще хотя бы кратко на том, какое влияние, пусть и не вполне осознанное, имеет геополитика Данилевского-Кожинова (славянофилов и их наследников – почвенников) на политику нынешней России. Если вся территория СССР, как она сложилась к 1941 году, есть ее исконное, неотъемлемое геополитическое пространство России, то какое право на независимое существование имеют бывшие советские республики? Не потому ли режим Путина смотрит на их независимость как на чистую формальность? Это замечательная теоретическая (геополитическая) база, например, для того брутального вмешательства, которое осуществлял Путин в «оранжевую революцию» в Украине. Исходя из этого, Россия позволяет себе наглое вмешательство во внутренние дела Грузии и Молдавии: жителям Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья выданы российские паспорта, Россия платит им пенсии. Представляю себе, какой истошный крик поднялся бы, позволь подобное, скажем, Турция в отношении Чечни.

Вспомним еще о том (см. выше), что территорию Бессарабии Россия считает частью своего геополитического пространства – на основании того, что когда-то там жили некие восточнославянские племена, и в Х веке эта земля входила в состав Руси. Но, позвольте, это же была Киевская Русь. Тогда Бессарабия должна принадлежать Украине? Исходя из геополитики Данилевского-Кожинова, можно завязать бесчисленное множество узлов, ведущих к кровавым конфликтам.

И последнее, на что я хочу обратить внимание. Кожинов постоянно говорит о западной геополитической границе Евразии-России. Но точно такая же граница у нее, очевидно, есть на востоке. Веками о ней можно было не думать, ибо восточные соседи России были слабы. Но ситуация меняется. Первый звоночек прозвенел в 1904-1905 годах – русско-японская война. А ныне в той стороне встает могучий Китай. Ну-ка, он возьмет на вооружение ту же геополитику образца Х1Х века? Вспомнит, что даже не тысячу, а триста-четыреста лет назад севернее Амура жили родственные ханьцам племена. Или лет семьсот назад весь юг Сибири занимала империя Чингис-хана. Геополитика – оружие обоюдоострое, и это оружие может быть использовано против России.

Современная геополитика называется «глобализация». Она не разъединяет, а объединяет страны и народы (хотя и не лишена своих проблем).

С сожалением должен констатировать, что даже самый вдумчивый и эрудированный из русских патриотов-почвенников проповедовал замшелые «духовные ценности», составной частью которых являются «образы врагов», которые видятся во всех более удачливых странах и народах. Если, как считал Кожинов (стр. 70), «противостояние Запада (включая США) и России неустранимо», то нынешняя Россия – обреченная страна, ибо очевидно, что ей это противостояние не по силам.

В двух катастрофах, пережитых Россией в ХХ веке, вклад «духовных ценностей», исповедуемых славянофилами и их наследниками, был велик. В ХХ1 веке видение «образа врага» во всем цивилизованном мире способно привести Россию к окончательной гибели.

Дополнение из декабря 2006 года. Важные дополнительные данные, опровергающие «геополитические» построения Кожинова, содержат вышедшие в 2006 году книги [498] и [499] Марка Солонина. В частности, его данные убедительнейшим образом высвечивают бессовестность приведенного выше обвинения, брошенного почвенником в адрес наших западных союзников: «Эти державы, не принимая непосредственного участия в боевых действиях в течение трех лет – с июня 1941-го до июня 1944-го, – как бы предоставляли Германии и ее союзникам возможность до предела ослабить или даже вообще победить СССР-Россию...»

Проанализируем сначала первую часть этого утверждения – о том, что союзники «не принимали непосредственного участия в боевых действиях до июня 1944-го».  Летом 1941 года, пишет Солонин [499, стр. 397], «люфтваффе вело боевые действия на пространствах от Северной Африки до севера Норвегии, от Бреста на Буге до Бреста на атлантическом побережье Франции… Для противодействия все усиливающимся ударам Королевских ВВС немцы сосредоточили на побережье Франции и Бельгии 6 истребительных авиагрупп. Еще 10 авиагрупп разного назначения вели бои на средиземноморском ТВД, 5 групп – в Норвегии, да и система ПВО самой Германии начинала уже требовать значительных сил. В результате к 22 июня 1941 года порядка 40% наличных самолетов и авиационных групп люфтваффе находились не на Восточном фронте». И далее военные действия на Западе еще больше оттягивали немецкую авиацию на себя. Так (стр. 542), к декабрю 41-го года еще 6 из 22 истребительных групп люфтваффе немцы вынуждены были перебросить с Восточного фронта на средиземноморский ТВД. Затем (стр. 357) «систематические налеты бомбардировочной авиации союзников вынудили командование люфтваффе передать в систему ПВО рейха большую и лучшую часть истребительной авиации». В итоге «уже в 1943 году Восточный фронт был на третьем мест е (после средиземноморского и европейского театра военных действий), на нем было потеряно всего 24% от общих потерь немецких истребителей».

Дело было не в недостатке мастерства советских летчиков, а в том, что… им все труднее было встретить вражеский истребитель в небе. Мало того, что немецкое командование вынуждено было все большее их число перебрасывать на западные ТВД, так еще все усиливающиеся бомбардировки подавляли возможности немецкой промышленности восполнять потери: если 22 июня 1941 года немецкая авиация на Восточном фронте насчитывала 923 истребителя (стр. 190), то их «среднемесячная численность снизилась осенью 1941 года до 650-700, в 1942 году – до 550, в дальнейшем – до 500 и менее самолетов» (стр. 543). Такова же была тенденция и по другим видам боевых самолетов.

Солонин показывает, что западные союзники оказали нам огромную «помощь» еще до начала немецкого нападения на СССР. Советские историки любят изображать войну на Западе в 1940 году как триумфальный марш немецкой армии. Да вот и Кожинов пишет (см. выше в данной главе): «Вторгаясь в пределы той или иной европейской страны, германские войска встречали тогда способное изумить своей нерешительностью и слабостью сопротивление». Ну, понятно, это делалось специально, чтобы побыстрее развязать Гитлеру руки для нападения на Советский Союз… Я бы только заметил: будь территория СССР в 1941 году равна территории Франции, с ним было бы покончено гораздо раньше.

Солонин, сам авиационный специалист, наибольшее внимание уделяет авиации (книга [499] практически полностью посвящена ей). Он приводит (стр. 190) данные о составе группировки немецкой авиации, сосредоточенной 10 мая 1940 года к началу наступления на Западе, и группировки, которая 22 июня 1941 года начала наступление на Восточном фронте. Каждого вида самолетов – бомбардировщиков, пикировщиков, истребителей – в первой группировке было больше. Общее число боевых самолетов, принявших участие в наступлении, на Западе составило 3641, на Востоке – 2344. Учтите: фронт наступления в первом случае составлял 300 км. (от Арнема до Саарбрюкена), во втором – 1400 км. (по прямой от Риги до Одессы).

Весьма поучительны сравнительные данные потерь люфтваффе на обоих фронтах (стр. 550). За первый день (10 мая 1940 года) «триумфального марша» на Западе потери люфтваффе (сбитые и поврежденные) составили 156 боевых машин (в это число не вошли 157 транспортных «Юнкерсов», сбитых в тот же день в Голландии при высадке воздушного десанта). 22 июня 1941 года аналогичные потери немцев на Восточном фронте составили 114 самолетов. За первые три недели войны на Западном фронте (с 10 по 31 мая 1940 г.) безвозвратные потери люфтваффе составили 978 машин, за такой же период (с 22 июня по 12 июля 1941 г.) на Востоке – по разным данным от 473 до 550. За все время кампании на Западе (с 10 мая по 24 июня) немцы безвозвратно потеряли 1401 самолет, за аналогичный период (с 22 июня по 2 августа) на советском фронте – 968 машин. Это притом, что на Западе союзная авиация (Франции, Англии и Бельгии) по числу участвовавших в боях самолетов значительно уступала люфтваффе, а советская авиация в несколько раз превосходила немецкую.

Для предмета нашего обсуждения в данной главе наиболее важна цифра безвозвратно потерянных немцами в боях на Западе самолетов – 1401. К 22 июня 1941 года немецкая промышленность не смогла восполнить эти потери, и потому люфтваффе в день нападения на СССР выступило в значительно ослабленном составе. Остается еще добавить, что (стр. 412), «за неполные два года войны, с 1 сентября 1939 г. по 22 июня 1941 г. потери летного состава люфтваффе составили 18 533 человека», в том числе было выбито большинство немецких асов. Можно все это рассматривать как своеобразную помощь нам?

Солонин дополняет [498, стр. 84] и данные о поставках союзниками Советскому Союзу военной техники и материалов: «„англо-американские империалисты“ прислали в помощь Сталину 17 миллионов тонн военных грузов… Потребности Красной Армии и оборонной промышленности по таким важнейшим позициям как авиационный бензин, взрывчатка, алюминий, автомобили и авторезина, поезда, локомотивы и рельсы, средства связи, антибиотики покрывались главным образом за счет помощи от злейших врагов коммунизма». Есть более чем достаточно оснований полагать, что без этой помощи СССР вряд ли выстоял бы. Сомневающимся предлагаю вернуться к приведенным выше в данной главе сталинским воплям о помощи от сентября 1941 года.

А насчет того, кто в действительности «как бы предоставляли Германии и ее союзникам возможность до предела ослабить или даже вообще победить СССР-Россию...», у Солонина тоже есть интересные дополнения. Например [499, стр. 191]: «В сентябре 1939 года французская компартия, получив очередные руководящие указания от своих московских содержателей, начала организовывать забастовки на военных заводах и клеймить позором „англо-французских поджигателей войны, не желающих прислушаться к мирным предложениям Гитлера“».

А это уже об условиях, в которых Гитлер начал наступление на Западе (стр. 187-188): «Объективные предпосылки к тому, чтобы наступление на англо-французских союзников стало для вермахта „триумфальным маршем“, были созданы в Москве в августе-сентябре 1939 г. 23 ноября 1939 г., вдохновляя своих генералов перед большим наступлением на Западном фронте, Гитлер имел все основания заявить, что „произошло то, чего мы ждали с 1870 г. и фактически считали невозможным. Впервые в истории нам приходится воевать только на одном фронте, никакой другой фронт нас не сковывает“. „Другой фронт“ (т. е. Советский Союз) казался Гитлеру – и оказался на самом деле – настолько безопасным, что германское командование смогло сосредоточить для вторжения во Францию практически все наличные силы, в том числе – почти всю авиацию. Из округов Кенигсберга, Бреслау, Дрездена, Нюрнберга, Вены были сняты все истребители до одного…»

Давайте вспомним о том, о чем говорилось несколько выше: 22 июня 1941 года 40% немецкой истребительной авиации не смогло принять участие в нападении на Советский Союз, ибо она была скована военными действиями на Западе. Но продолжим чтение (стр. 188): «Более того, когда на 15-й день наступления у немцев возникли проблемы с бензином, товарищ Молотов утешил немецкого посла в Москве Шуленбурга тем, что „вопрос о желаемом количестве нефтепродуктов не вызывает возражений с советской стороны… все предложения германского правительства приняты.  Дано полное согласие. При теперешних операциях действительно нужны и автобензин, и газойль для немецкой армии, действия которой замечательно успешные…“

Я человек настырный и еще раз спрашиваю: так кто «предоставлял Германии возможность до предела ослабить или даже вообще победить» ее противников, и совсем не «как бы», а самым натуральным образом?

Солонин заключает: «Летом 1940 года красно-коричневым казалось (и не без оснований), что их „борьба против плутократии и западных поджигателей войны“ близка к триумфальному завершению. Оставалось только покончить с запертой на своем острове Англией. Упрямое нежелание Черчилля сдаться на милость победителей так рассмешило Гитлера, что в одном из своих публичных выступлений он сравнил британского премьер-министра с петухом, которому уже отрубили голову, а он все еще бегает по двору на слабеющих ножках…»

Жутко представить, что бы в этом случае ожидало Европу и, в первую очередь, Советский Союз. Оба союзничка – красный и коричневый – рано или поздно все равно бы разодрались, и кто бы в этом случае пришел на помощь СССР? Оставались, конечно, еще США, но без промежуточных опорных пунктов в Европе помощь с их стороны была бы крайне затруднительной. Настолько близорукой была сталинская «геополитика», в основе которой лежала все та же нахваливаемая Кожиновым геополитика Данилевского, краеугольным камнем которой является постулат о неизбывной враждебности Запада к России.