Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 7. Самая демократическая в мире конституция и самый независимый в мире суд

Глава 33

«Загадка 1937 года»

Опьянённые властью опохмеляются кровью.

Виктор Шендерович

Диктатура класса над массой неизбежно

превратится в диктатуру партии над классом,

в диктатуру клики над партией

и диктатуру лидера над кликой.

Роза Люксембург

Название этой главы взято в кавычки, ибо оно повторяет название главы 10 1-го тома труда [94] Кожинова. Но на поверку оказывается, что, несмотря на то, что над этой «загадкой» он «начал размышлять еще в 1950- годах» (т. 1, стр. 288), на самом деле в репрессиях 1937-1938 годов для него никакой загадки нет (стр. 293- 294): «То, что происходило в 1937 году, было своего рода завершением громадного и многогранного движения самой истории страны, начавшегося примерно в 1934 году, после периода коллективизации…» По сути, то же самое говорит идейный антагонист Кожинова Лев Троцкий, чью запись из дневника от 18 февраля 1935 года он приводит (стр. 301): «Победа... Сталина была предопределена. Тот результат, который зеваки и глупцы приписывают личной силе Сталина, по крайней мере, его необыкновенной хитрости, был заложен глубоко в динамику исторических сил. Сталин явился лишь полубессознательным выражением второй главы революции, ее похмелья».

Но это высказывание Троцкого равносильно признанию того, что все происходившее, начиная с 1934 года (и что он в других местах называет контрреволюцией), было «глубоко заложено» в той «революции», одним из главных идеологов и руководителей которой был он сам. Так что жаловаться Льву Давыдовичу не на кого. Вся штука в том, что, как показано в главе 26, Октябрьский переворот 1917 года был революцией только по форме, по содержанию же он был самой настоящей контрреволюцией – против буржуазной Февральской революции, против шедших в том же направлении реформ (Витте, Столыпина) начала ХХ века. По более крупному счету это была реакция традиционного общества на попытку перевести его в современное (либеральное) общество. Октябрьская контрреволюция привела к восстановлению в России традиционного общества, только в другой форме – социалистического взамен самодержавного.

Видимо, это неотъемлемое свойство социалистических (контр)революций, совершаемых в отсталых, преимущественно аграрных странах (а в других они не удаются), – вызывать после себя через определенное время вторую фазу контрреволюции, ввергающую страну в еще более архаичное состояние. Доказательство тому – история Китая в ХХ веке, прошедшего все те же ступени, что и Россия: сначала – буржуазная (с антиколониальным уклоном) революция Сунь Ятсена – Чан Кайши, затем – коммунистическая контрреволюция во главе с Мао Цзедуном и, наконец, завершающий этап – углубление этой контрреволюции хунвейбинами («культурная революция»).

Сходятся даже детали. 1937 год отделяет от Октябрьского переворота 20 лет, от окончательной победы большевиков (конца гражданской войны) – 15 лет. Начало «культурной революции» в Китае (1966 год) от победы коммунистов (1949 год) – 17 лет. Цифры – 15-20 – лет, видимо, не случайны. Это период, разделяющий два поколения. И еще одна общая и на первый взгляд парадоксальная «деталь»: и в СССР, и в Китае «восстание» против «стоящих у власти» возглавляли верховные властители – Сталин и Мао. Вожди решали свои задачи.

Кара-Мурза сокрушается, почему нечто подобное хунвейбиновщине не было организовано в последний период существования СССР – тогда удалось бы предотвратить проклятую перестройку [2, т. 1, стр. 513]: «Для борьбы со сложившимися кланами номенклатуры Мао Цзэдун обратился к прямой демократии молодежи, призвав ее „громить штабы“…была предотвращена „революция номенклатуры“ типа нашей перестройки и был открыт идейный и организационный простор для обновительной реформы, которую мы наблюдаем в Китае. Ведь практически весь кадровый состав, который эту реформу проводит, это бывшие хунвейбины…» Можно подумать, что Дэн Сяопин, ставший инициатором китайских реформ был главным хунвейбином, а не одной из их жертв.

Кожинов объясняет двухступенчатость (контр)революций тем, что они совершаются, главным образом, «чужаками», которые затем, на втором этапе, вытесняются автохтонами, то есть представителями титульного населения. Пример Китая показывает, что причина не в этом: никаких «чужаков» там не было – все делалось руками китайцев (ханьцев), и все было, в принципе, так же, как у нас.

В основе этой закономерности лежит другое явление: любая (контр)революция тоталитарной направленности, совершив однажды переворот в обществе, затем надолго прекращает «вертикальное движение» в нем. Кто-то точно заметил: «брежневский застой» стал следствием прекращения «сталинского террора». Это «квадратура круга» общества, где не действуют законы свободной конкуренции (ни в экономике, ни в политике): смена кадров в нем происходит только через «культурную революцию» или «сталинский террор». Кстати, внимательные наблюдатели говорят, что нечто подобное грозит нынешнему путинскому обществу в России – в нем тоже утрачена «вертикальная мобильность».

В СССР национальный фактор просто наложился на эту общую закономерность, замаскировав ее истинные истоки и придав процессу дополнительную энергию и особую «пикантность». Когда надо было рушить старую власть, годились все, но особенно те, кого Кожинов называет «чужаками», но кто в действительности были самыми угнетенными подданными Российской империи – евреи, поляки, латыши и пр. Но когда старая власть была сметена, а новая начала укрепляться, представители титульной нации стали оттеснять «чужаков». Процесс начался, как говорилось выше, задолго до 1934 года, а в 1934 году произошло только то, что этот процесс «заметил» товарищ Сталин: ему не пришлось выдумывать советских хунвейбинов. Однако, и в СССР «вычищались» далеко не только «чужаки».

Тут нам самое время коснуться «еврейского вопроса» применительно к 1937 году. Кожинов по этому поводу пишет (стр. 370): «Широко распространены попытки толковать 1937-й год как “антисемитскую” акцию, и это вроде бы подтверждается очень большим количеством погибших тогда руководителей-евреев. В действительности обилие евреев среди жертв 1937 года обусловлено их обилием в том верхушечном слое общества, который тогда “заменялся”». Несомненно, 1937 год не был специфически антисемитской акцией. С другой стороны, какая-то антисемитская струя в нем все же была. На это указывает тот факт, что уже в 1939 году, то есть сразу после завершения главного периода «сталинских репрессий», в стране начали восстанавливаться известные по царским временам ограничения для евреев при приеме в учебные заведения, на работу и т. п. (подробнее об этом – во 2-м томе).

Кожинов, признавая даже значительную роль «чужаков» в спасении/восстановлении российской государственности после 1917 года, пишет (стр. 279): «Вместе с тем нельзя, конечно, не видеть, что восстановление власти “чужаками” имело свою тяжелейшую “оборотную” сторону: они ничего не щадили в так или иначе чуждом им русском бытии, они подавляли и то, что вовсе не обязательно нужно было подавлять...» Мы этот вопрос будем обстоятельно обсуждать во 2-м томе, сейчас нам важно отметить, что Кожинов в 1937 годе видит возмездие этим «чужакам». Он и пишет (стр. 322): «Один из людей моего круга, П.В.Палиевский, еще на рубеже 1950 – 1 960-х годов утверждал, что 1937 год – это “великий праздник”, – праздник исторического возмездия».

Хорошо, возмездие настигло евреев, латышей, поляков. Кстати, латыши, например, в репрессиях 1937 года, видимо, пострадали  даже больше, чем евреи: помнится, читал, что из 200 тысяч их, живших в то время в СССР, 70 тысяч, то есть практически все взрослые мужчины, были репрессированы. Вероятно, то же можно сказать о поляках. Замечательно, евреи, латыши, поляки наказаны, русская культура и история восстановлены в правах. Но ведь в те же самые годы тяжко пострадала культура всех нерусских народов СССР, многие из них были лишены даже своей письменности (см. главу 7). Кожинов радуется (стр. 300) тому, что «большинство виднейших историков России разных поколений», которые «в 1929-1930 годах по обвинению в „монархическом заговоре“ и других подобных грехах было арестовано…всего через несколько лет…не только возвратились к работе, но и были вскоре удостоены самых высоких почестей и наград». Но в то самое время, когда русские историки выходили из тюрем и лагерей, на их места там (если не «дальше») отправлялись историки и деятели культуры – представители других советских народов.

Кожинов пишет (стр. 306), что еще на ХV1 съезде партии 27 июня 1930 года Сталин говорил об “опасности великорусского шовинизма, как главной опасности». С 1934 года Сталин сам взял на вооружение великорусский шовинизм, и теперь «главной опасностью» стал «буржуазный национализм» всех нерусских народов СССР (см. часть 2). Обо всем этом вы ни слова не найдете ни у одного из русских почвенников. Все они демонстрируют поразительную глухоту к страданиям других народов.

При всем том, что в основе процесса лежали объективные факторы, только соединение напора «низов» с мощью верховной власти придало репрессиям 1937-1938 годов известные нам теперь масштабы и темпы: как сообщает Кожинов (стр. 292), примерно за два года «были репрессированы 60 – 70 процентов людей, находившихся у власти – с самого верха и донизу». Он, тем не менее, всеми силами пытается приуменьшить роль Сталина в репрессиях его имени (стр. 419): «Внедренная в умы версия (в сущности, просто нелепая), согласно которой террор 1937-го, обрушившийся на многие сотни тысяч людей, был результатом воли одного стоявшего во главе человека, мешает или даже вообще лишает возможности понять происходившее. В стране действовали и разнонаправленные устремления и, конечно же, бессмысленная, бессистемная лавина террора, уже неуправляемая “цепная реакция” репрессий».

Все это было очень схоже с тем, что случилось в Германии с еврями при нацистах. В части немецкого народа, очевидно, накопился определенный заряд неприязни и даже ненависти по отношению к евреям. Самое худшее, к чему это могло привести – это еврейские погромы в отдельных местах. Но задача уничтожения всего европейского еврейства могла быть поставлена и в значительной степени осуществлена только волей свихнувшегося на этой идее фюрера, обладавшего неограниченной властью в стране. Вот и Сталин несет главную ответственность за «лавину террора» тех лет. И неправда, что «“цепная реакция” репрессий» была «неуправляемой». Известно ведь, что из центра спускались по республикам, областям, районам разнарядки на число подлежащих репрессиям. А когда дело касалось высоких руководителей, несомненно, в каждом случае имелась его личная санкция.

В стремлении смягчить вину Сталина Кожинов пишет (стр. 324): «Именно те люди, против которых были прежде всего и главным образом направлены репрессии 1937-го, создали в стране сам “политический климат”, закономерно – и даже неизбежно – порождавший беспощадный террор». Ага, значит, была определенная избирательность, репрессии все-таки «направлялись», зачем же нам только что твердили о «неуправляемой цепной реакции репрессий»? Хорошо известно, что от сталинских репрессий в наибольшей мере – пожалуй, даже больше, чем работники «органов» – пострадал высший командный состав вооруженных сил. Большинство командиров к «политическому климату, порождавшему беспощадный террор», не имели отношения. За что их казнили? Да не «за что», а «почему»: потому, что Сталин больше всего опасался заговора военных. Будут нас убеждать, что террор против военных тоже был «неуправляемым»?

Нелепость утверждений о «неуправляемом терроре» с очевидностью вытекает хотя бы из цифр, приводимых (конечно, с совершенно другой целью) самим Кожиновым (стр. 387): «В течение 1937—1938 годов… были приговорены к смерти 681692 “врага”, а в 1939 —1940-м — всего лишь 4201 “враг”». Понятно, что вот так, на «полном скаку», остановить террор могла только команда с самого верха. Сталинские репрессии 1937-1938 годов Кожинов считает апогеем того «поворота к русскому патриотическому сознанию», который, по его мнению, начался в 1934 году (см. главу 27). Как отмечалось выше, от этого «поворота» пострадали все нерусские народы СССР. Но много ли от него выиграли русские?

В главе 24 я уже писал, что «черносотенцы», на всех перекрестках кричавшие о своем патриотизме, ради своих химер готовы были и далее держать простой русский люд в черном теле. А их наследники – русские почвенники готовы простить Сталину голодомор начала 30-х и страшные потери начала 40-х, и все опять ради их любимых «фантиков», которыми поманил их этот людоед, как, например, у Кожинова (стр. 300): «Вскоре вся страна восхищенно воспринимала апофеозные кинопоэмы “Петр Первый” (1937), “Александр Невский” (1938), “Минин и Пожарский” (1939), “Суворов” (1940) и др.» Уж кто-кто, а историк должен был бы знать цену этим киномифам…

Или вот еще (стр. 312): «На праздновании годовщины ОГПУ, которое состоялось в декабре 1935 года в Большом театре, всех поразило присутствие... группы казачьих старшин в вызывающей форме царского образца...» Этот маскарад не обманул даже самих казаков: известно, что в разразившейся вскоре войне целые казачьи соединения воевали на стороне Гитлера.

Но что изменилось в реальной, повседневной жизни русского народа? Прекратились ли хотя бы репрессии против русских людей, когда в партийных, советских и особенно карательных органах большая часть «чужаков» была заменена национальными кадрами? В предшествующие «повороту» годы больше всего от репрессий пострадало крестьянство (украинское, русское, казахское). Но вот читаем у Кожинова (стр. 362): «Деятели, подобные тем, которые, не щадя никого и ничего, расправлялись с составлявшим огромное большинство населения страны крестьянством, стали, в сущности, ненужными и даже “вредными”; они, в частности, явно не годились для назревавшей великой войны, получившей имя Отечественной, — войны народной, а не “классовой”».

Выходит, деятели, чьими руками осуществлялись репрессии против крестьянства, «не годились для назревавшей войны», а тот, кто был инициатором и руководителем репрессий, кто ставил этих деятелей на их посты, тот был для этой войны в самый раз? Но это я так, между прочим. Главное в том, что, как можно понять из приведенной фразы, Сталин, убирая исполнителей крестьянского геноцида (конечно, большей частью – «чужаков»), тем самым как бы извинялся перед крестьянством, пытался его задобрить перед лицом приближающейся войны. В этом свете следовало ожидать, что теперь-то любые репрессии против крестьянства будут решительно прекращены. Но вот Шафаревич приводит [99, стр. 132-133] строго секретное «Решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 июля 1937 года», подписанное лично секретарем ЦК И. Сталиным и разосланное «тов. Ежову, секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий».

В документе говорится: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, потом по истечении срока вернувшихся в свои области, являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности». Адресатам предлагается: «Взять на учет возвратившихся кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них  были немедленно арестованы и расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и ваысланы в районы по указанию НКВД. ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».

За исполнением дело не стало: «В приказе наркомвнудела была установлена разнарядка по первой категории (расстрел) – 72 тысячи, по второй (заключение на 8-10 лет в лагере) – 186 500, а всего 259 450 человек. Разобранные архивные материалы показывают, что эти задания были перевыполнены по крайней мере в 3 раза, а по расстрелам – в 5 раз». Это означает, что расстреляно было примерно 350 тысяч «бывших кулаков и уголовников», а всего репрессировано таким, по сути, бессудным образом около 800 тысяч человек. Еще раз напомню: это не 1929 или 1932, а 1937 год, когда над страной уже сияло солнце Сталинской конституции, по определению Кара-Мурзы (см. предыдущую главу) «самой демократической конституции в мире». Вот так накануне «народной войны» (определение Кожинова) «замаливал грехи» перед крестьянством товарищ Сталин…

Был еще один слой населения, понесший огромные жертвы от советских репрессий (еще не «сталинских»), – православное духовенство. В процентном отношении оно пострадало, пожалуй, даже больше, чем крестьянство. Надо полагать, после «поворота к русскому патриотическому сознанию» православные батюшки смогли вздохнуть с облегчением? Ага, вздохнули [99, стр. 133-134]: «Иеромонах Дамаскин сообщает, что в 1937 году было арестовано, согласно архиву ФСБ, и расстреляно более 210 священников в Тверской (Калининской) области. Принимая Тверскую область как типичную славянскую область СССР, мы получим для всей страны цифру порядка 20 000 расстрелянных православных священников. Во всяком случае, ясно, что речь идет о десятках тысячах погибших».

Вряд ли можно признать вполне корректной экстраполяцию того, что произошло в одной области, на всю страну. Но, во-первых, 210 убитых священников – это тоже не полешки какие-нибудь. А, во-вторых, другие приводимые Шафаревичем данные косвенно подтверждают масштабы репрессий 1937 года против духовенства: «Из 25 000 церквей, действовавших в 1935 году, к 1939 году осталось 1277. В 1937 году было арестовано около 50 епископов Русской православной церкви. Через год их оставалось 5, так что арестованы были почти все».

Кожинов радовался тому, что «виднейшие историки России», ранее арестованные «по обвинению в „монархическом заговоре“ и других подобных грехах… не только возвратились к работе, но и были вскоре удостоены самых высоких почестей и наград». Но в это же время тяжелые репрессии обрушились на другие группы интеллигенции. Шафаревич приводит пример (стр. 134): «Были арестованы 34 члена Академии наук СССР. Из них более половины расстреляны или умерли в тюрьме. Только трое – Бухарин, Осинский и Рязанов – были политическими фигурами». В качестве другого примера он рассказывает о том буквально разгроме, которому в 1937 году подверглись лучшие кадры авиаконструкторов (см. главу 29).

Но самое страшное было, пожалуй, в другом. Шафаревич, которому в 1937 году было 14 лет, делится собственными воспоминаниями (стр. 136-138): «Летом 1938 года я оказался с родителями в маленьком городке. Там нам рассказали, что в школах прекратились занятия немецким языком: арестовали всех учительниц немецкого языка. Пришло указание разоблачать немецких шпионов, а никого более похожего не оказалось…» Он рассказывает, что самому ему пришлось учиться в разных классах, и в каждом из них у кого-то из детей оказывались репрессированными отцы. И далее он пишет: «Это был теророр в буквальном переводе этого слова: страх. Страх стал постоянным фактором управления жизнью. Существенно было, что определенный процент жителей подвергался репрессиям, так сказать, „наугад“ – безо всяких реальных оснований… По моим воспоминаниям, масшаб арестов был таков, что каждый близко соприкасался с несколькими случаями ареста».

А Кара-Мурза делится с нами счастливой находкой [2, т. 1, стр. 510-511]: в 1992 году он получил письмо от рабочего из Донецка, который «усомнился в кампании, посвященной сталинским репрессиям». Усомнился и задал  примерно ста своим родственникам и знакомым вопрос: "Знал ли он лично кого-то, кто был репрессирован по политическим мотивам?» Оказалось, ни один не знал. Но у каждого из ста опрошенных должно быть тоже примерно сто родственников и знакомых. Значит, из примерно десяти тысяч человек никто от сталинских репрессий не пострадал! Наш аналитик (системный) не скрывает радости: «Из этого автор сделал вывод, что репрессии были сконцентрированы в каком-то особом узком слое и народ в целом не затронули».

Доктор наук должен бы понять (если, конечно, он стал доктором до того, как занял «серьезные посты», а не после), что эксперимент не отвечает методам проведения подобных опросов. Обрадовался тому, что вот – не он один, народ тоже «не заметил» репрессий, не хочет о них знать, это враги советской власти раздувают кадило. Могу пролить бальзам на его душу: тут он прав, народу на просторах СНГ-овнии действительно плевать на свое недавнее прошлое. Но об этом мы поговорим позднее.

Кожинов тоже пытается доказать, что террор 1937-1938 стал «“трагедией партии”, но не “трагедией народа”» (т. 1, стр. 419) или «трагедией определенного социально-политического слоя, а не народа» (стр. 420), но тут же пишет, что в этой вакханалии террора «без сомнения, погибли многие люди, не имевшие отношения к тому “слою”, который стал тогда объектом террора, или даже в сущности противостоявшие этому “революционному” слою» (стр. 419). И еще: «Жестоко пострадали в той ситуации не только „руководители“» (стр. 292); «В 1937 году погибли или оказались в заключении многие и многие люди, которых ни в коей мере нельзя отнести к категории „палачей“». Диво дивное: вперемешку идут заявления, исключающие одно другое…

Дело не только в тех, кто непосредственно пострадал от репрессий. В нашей большой (еврейской!) семье никто под этот топор не попал. Но мне (к началу войны 10-летнему) запомнилась та атмосфера страха, которая царила в доме: как взрослые замирали, когда вечером или ночью вдруг возникал звук автомобильного мотора. Никто не чувствовал себя в безопасности. А Кара-Мурза этак бодренько заявляет: «В СССР на воспитание дисциплинированного, точного и ответственного человека отводилось менее десяти лет. Эта задача была выполнена, при этом любовь переплеталась с жестокостью… Главное, что было достигнуто почти невозможное: поколение точных и дисциплинированных людей было воспитано без подавления их духовной свободы и творческой способности. Это показала война».

О «духовной свободе», которую «показала война», мы уже говорили достаточно. Что касается жестокости – тут спору нет, хватило бы на века. Но любовь? Ах, ну да: вот вождь держит на руках маленькую девочку Мамлакат. Это любовь. А через год он расстрелял ее папу, а маму отправил в концлагерь. Это уже жестокость. Так сказать, комплексное обслуживание: немного любви, немного жестокости. А вы что хотели от вождя в такое трудное время – сплошной любви? Лучший способ воспитать в людях духовную свободу и творческие способности – это держать их в постоянном страхе. Сергей Королев, когда уже был Главным конструктором, однажды собрал в своем доме друзей по поводу какого-то торжества. Кто-то из гостей заметил, как зорко всматривается охрана в каждого входящего. На что Королев сказал [291]: «Никак не могу отделаться от мысли, что они в любой момент могут зайти ко мне в дом и крикнуть: «Королев! А ну, падло, собирайся с вещами!» Но ведь ничего, творил на благо отечества… 

Подобные благоглупости составляют все содержание «Советской цивилизации». Спустимся, читатель на пару минут а этот паноптикум мысли. Вот еще одно объяснение Кара-Мурзы, почему были необходимы жестокости (стр. 532): «Сталин и дpугие лидеpы КПСС pешали задачу пpеобpазования типа жизни, пpиведшего к огpомным стpаданиям, в тип жизни, ведущий к постоянному улучшению для основной массы населения, пpи том, что это одновpеменно было самым концентpиpованным выpажением войны двух миpов. Сталин и дpугие лидеpы pешали задачу освобождения значительной части земли и населения всего миpа из тисков импеpиализма...» Сказано косноязычно, но смысл понятен: жестокости были нужны, чтобы уменьшить страдания; чуточку жестокости к своим – чтобы освободить чужих. Но почему «освобожденные Сталиным и другими лидерами из тисков империализма» при малейшей возможности бросались обратно в эти самые тиски? Не объясняет системный аналитик. Вероятно, этим занимается какая-то другая область науки, за пределами системного анализа…

А вот из главы 5 (стр. 269): «Тридцать лет до Ленина в России гремели взрывы и выстрелы (по подсчетам некоторых историков, от рук террористов до 1917 г. погибло 17 тыс. человек). Короткий исторический период - когда воплотился «проект Ленина» - мы жили спокойно и безопасно. И не сознавали этого, думали, что это - естественное состояние». Расшифруем. За 30 лет до 1917 года от рук террористов-революционеров (народников, эсеров, анархистов, большевиков) погибло 17 тысяч человек. Потом Ленин с теми же большевиками захватили власть и сделали террор своей монополией. За следующие 30 лет от их террора («красного террора» гражданской войны, раскулачивания, коллективизации, сталинских репрессий) погибло никак не менее 17 миллионов человек. И это называется «мы жили спокойно и безопасно» и еще, неблагодарные, не сознавали своего счастья, «думали, что это естественное состояние».

Снова из главы 10 (стр. 533): «Советское общество, выйдя в 1941 г. из "хвостов" еще тлеющей гражданской войны, обнаружило в своем ядре демократизм и терпимость высокого качества. И вытекали они не из модернизации, не из того, чему мы учились у Запада, а именно из генотипа нашей культуры, нашего традиционного общества… Советский проект в силу своей сути не душил, а культивировал потребность в демократии и разнообразии - самим типом жизни, образования, отношений между людьми».

Чистое словоблудие, не стоит даже его комментировать. Кара-Мурзой написано несколько тысяч страниц таких «откровений». Это именно откровения, не зря он частенько употребляет это слово. Слетел ангел с небес, изрек очередную «благую весть» и улетел. А Кара-Мурза нам ее пересказал. Какая может быть аргументация, какие доказательства, логика и прочие человеческие слабости. Логика – это, как он пишет (см. предисловие к данной книге), вообще удел евреев: они же привыкли, что им не верят, вот и выработали в себе привычку к логическим рассуждениям и доказательствам. А Кара-Мурзе это зачем, ему и так его читатели поверят. Чтобы опровергнуть все тысячи страниц его «откровений», мне, по еврейской привычке все доказывать, понадобились бы десятки тысяч страниц, многотомное собрание сочинений. Кто его станет читать?

Но вернемся к теме раздела. Каков же был смысл «сталинских репрессий» 1937-1938 годов? Заменой почти всей номенклатуры на новую и внедрением всепоглощающего страха во все поры общества вождь завершал формирование режима личной диктатуры. Что касается номенклатуры, то заменялась отнюдь не «ленинская гвардия», как часто можно прочитать, а первое поколение выдвиженцев самого Сталина. Это с очевидностью следует из данных, приводимых Шафаревичем [99, стр. 131]: «В СССР уже в начале 1930-х годов слой „старых революционеров“ был политически уничтожен. О его весе (или, вернее, отсутствии веса) говорил столь компетентный человек, как Сталин (в отчетном докладе на ХV11 съезде): „Если на ХV съезде приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на ХV1 съезде добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде – и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого“. ХVII съезд проходил в 1934 году, он назывался «съезд победителей» и состоял исключительно из сторонников Сталина».

Тем не менее (там же): «Из 1956 делегатов этого съезда 1108 были арестованы, из 139 членов и кандидатов ЦК, избранных на нем, арестовано было 98 человек». А вот еще любопытные цифры (там же, стр. 132): «На 1 апреля 1924 года партия имела 446 тысяч членов, к 1934 году – 3 миллиона 555 тысяч, то есть это как раз была партия людей, вступивших в нее после революции и Гражданской войны. И в этой партии к 1938 году осталось 1 миллион 400 тысяч человек». Можно ли сомневаться в том, что «чистка» такого масштаба была проведена по воле диктатора?

К рубежу 20-х – 30-х годов власть Сталина в партии и стране стала непререкаемой. Но в  высшей степени подозрительному вождю все еще мнились некие очаги возможного сопротивления. Кара-Мурза так объясняет «чистку» в партии [2, т. 1, стр. 515]: «Репрессии позволили одним махом, не соблюдая обычных административных процедур, сменить целое поколение старой номенклатуры на новое,.. воспитанное вне партийной фракционности». Но вряд ли к 1934 году в партии оставалось сколько-нибудь значительное число бывших «фракционеров» – троцкистов и прочих, они были к этому времени уже «вычищены». Но оставались те, кто помнил время, когда в партии были если не фракции (они были запрещены еще при Ленине, на Х съезде), то «платформы», кто  знал членов этих «платформ». К тому же, на том самом «съезде победителей» при выборах в ЦК Киров вроде бы получил больше голосов, чем Сталин. А тут еще Гитлер прекрасный пример подал – как раз в 1934 году, – расправившись с бывшими соратниками-штурмовиками Рема…

В предыдущей главе была приведена оценка английского историка А. Кларка: «Когда чистки окончились, Красная Армия стояла покорной до точки потери сознания». Такой покорной Сталину хотелось видеть всю страну, и это ему, в общем, удалось. Что поворот 30-х годов к «национальной политике» был для Сталина не целью, а средством, видно уже из того, что «сталинские репрессии» не ограничились «чужаками», вообще не ограничились номенклатурой или членами партии. Цель была простая – запугать всех.

Кожинов все удивляется: что это многие, например Волкогонов (стр. 209) «объявили 1937 год „страшной трагедией народа“, когда советская власть ранее «одаривала» народ куда как более страшными трагедиями. Он приводит данные (стр. 208-209), из которых следует, что в 1937-1938 годах жертв было намного меньше, чем в 1918-1922 и 1929-1933 годах.

Но репрессии 37-38 годов имели одну особенность, которая делает их по-своему ужасающими. Начну несколько издалека. Меня еще в 1990 году поразил литературный критик А. Турков, который, включившись в обсуждение вопроса о том, нужем ли нам «свой» Нюрнбергский процесс, писал [292]: «Не могу и не намерен забывать о другом – что яд гитлеризма за считанные годы все-таки глубже и более разлагающе проник в народ, чем тот, что был нашего, „отечественного“ производства…Мы первым делом и самым страшным образом раздирали свои собственные внутренности. „А по бокам-то все косточки русские“». И далее, отметив нацистские преступления, автор продолжает: «Такие вины перед другими народами, грех такого, мягко говоря, высомерия, такого равнодушия к цене „чужой“ жизни, „чужой“ крови, каких мы, благодаря судьбе, все-таки избежали».

К „чужой крови“ мы обратимся ниже, а сейчас поговорим о „косточках русских“. Когда волк жрет зайца или косулю, мы говорим, что волк – хищник (мы, кстати, и сами хищники). А когда медведь жрет медведя поменьше, мы говорим, что медведь – каннибал. Сколько бы мы ни говорили, что «чужой крови не бывает», все же, все же… Тысячу раз прав был покойный Алесь Адамович, когда говорил о Сталине [293], что он «…дважды палач, потому что уничтожал свой народ». Да вот и Кожинов пишет (стр. 332): «Русский человек, не лишенный разума и честности, должен возмущаться прежде всего и главным образом теми русскими, которые участвовали в терроре на своей родной земле, а не евреями и вообще людьми других национальностей! Вина этих русских гораздо более тяжкая и позорная, чем вина любых “чужаков”!» Эту мысль он повторяет неоднократно, и, не вдаваясь в детали, надо сказать, что она есть отражение «нормальной» человеческой психики: чем ближе, «роднее» друг другу объект преступления и преступник, тем преступление в наших глазах отвратительнее.

Для Гитлера евреи, цыгане, славяне были «чужими». Сталин вроде бы русских считал за «своих» (да он и с грузинами, случалось, «не хуже» расправлялся), и в этом отношении он худший преступник, чем Гитлер. Кожинов говорит о фигурантах 1937 года (стр. 369): «До 1937 года они беспощадно расправлялись с “чужими”, но в конце концов дело дошло до жестокой расправы в своей собственной среде, вплоть до родственников...» Далее он говорит об этом феномене так, будто это имело место только среди евреев, но хорошо известно, что это было общим явлением. «Сам» вождь беспощадно расправился со многими своими родственниками и бывшими приближенными. Вот этот «каннибализм» и был самой отвратильной чертой «сталинских репрессий».

А теперь о «вине перед другими народами», которой  «мы, благодаря судьбе, все-таки избежали». Говоря «мы», А. Турков явно имеет в виду русский народ. Но ведь никто не собирался устраивать «второй Нюрнберг» над русским народом, как и «первый Нюрнберг» не был судом над немецким народом. Сейчас я не буду говорить даже о вине Сталина и других руководителей советского режима, а скажу о психологии русских почвенников и прочих шовинистов. Обратите внимание, Турков говорит только о «косточках русских», он как будто и «не знает» о преступлениях, которые совершались советским режимом в отношении многих народов СССР, в отношении поляков в 1940 году, в отношении афганцев в 1979-1989 годах…

Кожинов радует нас тем (стр. 317), что число смертных приговоров «за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления»  уменьшилось с 681 692 в 1937-1938 годах до 39 069 в 1939-1943 годах и 11 282 в 1944-1948 годах. Он считает это следствием «глубокого изменения самого политического климата в стране». Да, климат действительно изменился, в двух отношениях. Страна была доведена террором «до точки потери сознания», и дальнейшие массовые расстрелы стали ненужными и даже опасными: вождь в преддверии войны мог остаться без «пушечного мяса». Затем, если ранее «враги» были более или менее «штучными», то возврат к великодержавному шовинизму позволил зачислять во «враги» целые народы. Их, правда, не расстреливали, а только депортировали, о результатах чего мы уже тоже говорили в главе 5.

А помните еще одну его радость (см. предыдущую главу) по поводу того, что «именно в 1930-е годы в стране начинает в какой-то мере утверждаться законность, правовой порядок», что он связывает с тем, что от подсудимых непременно добивались признания своей вины в инкриминируемых им преступлениях. Это и само по себе та еще «законность», но целые народы депортировали вообще без предъявления конкретных обвинений, без следственной и судебной процедуры, в административном порядке. И то же самое творили в отношении многих сотен тысяч «кулаков»-«повторников» (большей частью, конечно, русских и украинцев) – на основании «решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 июля 1937 года» (см. выше в данной главе). Кожинов все это игнорирует. До чего они все же циничны, эти «патриоты», даже внешне наиболее приличные из них…

Утверждение Кожинова, что «в 1939-1952 годах происходило последовательное уменьшение масштабов террора», грешит против истины: в действительности поменялись только формы и частично объекты террора. Жертвы по-прежнему исчислялись десятками и сотнями тысяч. Но для русских почвенников это уже как бы и не жертвы, поскольку они касались других народов. Вот он называет число смертных приговоров в 1944-1948 годах – 11 282. В это невозможно поверить: на эти годы пришлись массовые репрессии, в том числе и расстрелы, в «освобожденных» Литве, Латвии, Эстонии, Западной Украине. Мне встречались разные цифры расстрелянных в годы войны по приговорам военных трибуналов, всегда это были сотни тысяч. Не надо нам лапшу на уши вешать…

В заключение главы остановлюсь на одном моменте. К своим «Сталинским репрессиям» Кара-Мурза дал еще «довесок» под названием «Страх перед репрессиями: комментарий из 2001 года». Дескать, не столько было тех репрессий, сколько всякие антисоветчики вокруг них страха нагнали. Там можно прочесть (стр. 519): «На фоне недавней истории и даже современных действий США стоны по поводу советских репрессий более чем полувековой давности - не более чем прием манипуляции сознанием. Никакой моральной силы не имеет голос тех, кто взял сторону США, которые совсем недавно вели позорную войну во Вьетнаме с крупномасштабным геноцидом, без зазрения совести бомбят любую слабую страну в "зоне своих интересов" …»

В Германии, когда говорят о преступлениях нацистов, не пытаются преуменьшить их сравнением со сталинскими или иными репрессиями. Американцы, когда каются в уничтожении своими предками индейцев, не пытаются смягчить их вину ссылками на «прецеденты». Не принято это у порядочных людей. Кара-Мурза, судя по тому, что он к месту и не к месту поминает православие, верующий человек. Верующему тем более не пристало пытаться умалить свой грех ссылками на чужие грехи. Ходатай за режим, уничтоживший ни за что, ни про что тысячи пленных польских офицеров, миллион афганских мирных жителей, убивший и уморивший голодом миллионы своих соотечественников, не имеет даже права произносить слово «мораль».

Вам, господин аналитик, в церковь идти надо – замаливать грех словоблудия, грех славословия людоедов и, может быть, один из самых тяжких для христианина грех оправдания собственных грехов чужими грехами.

Дополнение из января 2007 года. Кожинов радовал нас уменьшением числа репрессированных в 1939-1948 годах по сравнению с 1937-1938 годами. В частности, он писал, что число смертных приговоров «за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления» уменьшилось с 681 692 в 1937-1938 годах до 39 069 в 1939-1943 годах и 11 282 в 1944-1948 годах. Он считал это следствием «глубокого изменения самого политического климата в стране». Но в «дополнении» к главе 29 мы приводили следующие данные из труда [498] Солонина: «За годы войны только военными трибуналами было осуждено свыше 994 тысячи советских военнослужащих, из них 157 593 человека расстреляно». Расстреливали и помимо военных трибуналов. Неужели Кожинов обо всем этом даже не догадывался? Не политический климат в стране изменился – изменилось место расстрелов…

Что касается радостей по поводу поворота, начиная с 1934 года, к национально-патриотической политике и, соответственно, уменьшения масштабов репрессий, особенно в отношении «простых людей», то полезно ознакомиться  еще с такими приводимыми Солониным данными [498, стр. 435-436]: «К началу 1939 г. отстрел руководящих работников резко пошел на убыль, а вот репрессии против „подлинных хозяев своей страны“ шли по нарастающей. Рекордным по числу осужденных стал 1940 год – 2300 тысяч человек…основную массу узников ГУЛАГа составляли люди, которые стали жертвами криминальных методов руководства, узаконенных сталинской бандой. Сажали за 30-минутное опоздание к станку, за сломанное по неопытности (или из-за нереальных норм выработки) сверло, за порванную на испытаниях гусеницу нового танка, за то, что родился в „освобожденной“ Восточной Польше или Бессарабии, за то, что дальний зарубежный родственник прислал сдуру почтовую открытку, за невыполнение обязательного минимума трудодней…Общий итог предвоенной „семилетки“ – 6 миллионов, побывавших за решеткой в период с 1934 по 1941 год… Об этом и песня была написана: „Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек“».

Но это – как раз та самая «семилетка», которая, как внушает нам Кожинов, призвана была воодушевить народ на борьбу с внешним врагом. Если эти 6 миллионов умножить на число членов семей и близких родственников и друзей, сколько десятков миллионов могла «воодушевить» такая политика? Я хорошо помню последние предвоенные годы, страх людей опоздать на работу. Городской транспорт работал безобразно, люди обвисали трамваи со всех сторон, нередко гибли из-за этого. Такими драконовскими мерами Сталин мог какие-то крохи выиграть на производстве, получить лишнюю сотню-другую танков и самолетов, но, когда разразилась война, «благодаря» тем же мерам воевать на этих танках и самолетах оказалось некому.

Солонин по этому поводу пишет (там же): «И почему же „простые советские люди“ должны были разом забыть о всех насилиях, бесчинствах, безумствах большевистского режима. Только потому, что параграф про „нарушения социалистической законности“ нашего с вами учебника закончился, а начавшаяся на рассвете воскресного дня новая (третья за два года) война будет описана в другом параграфе, да еще и под названием „отечественная“, и не простая, а Великая?» И далее он говорит, что почти в каждом «из следственных дел репрессированных в годы войны советских генералов – донос о том, как в разговорах за рюмкой чая офицеры „клеветнически утверждали, что бойцы и командиры Красной Армии в боях стойкости не проявляют и не заинтересованы в войне, так как до войны, будучи рабочими и колхозниками, жили плохо“».