Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 7. Самая демократическая в мире конституция и самый независимый в мире суд

Глава 34

Жутко правовое государство

Русский суд страшнее Страшного суда.

Виктор Ерофеев

«Энциклопедия русской души»

В вопросах права Кара-Мурза достиг таких высот саморазоблачения, что его сентенции на этот счет не требуют особых комментариев. Центральное положение его «теории права» – вот оно [2, т. 1, стр. 424]: «Основа основ права – это полная монополия государства на применение насилия. Если моно­по­лия сохраняется – государство право­вое, хотя бы и предельно жестокое». С этой точки зрения самыми правовыми государствами в мире были сталинский СССР и гитлеровский Рейх: оба абсолютно не терпели никакой конкуренции в области насилия, зато сами эти государства действительно были в этом отношении вне конкуренции. Кара-Мурза, конечно, понимает, что его «теория права» несколько далека от принятой в цивилизованном мире, и в связи с этим говорит (стр. 423): «Люди, мыслящие в понятиях евроцентризма, не понимают тради­ци­он­ного права, оно им кажется бесправием». Нет, не кажется, а именно бесправием является, и это не раз доказывал сам господин аналитик.

Он продолжает: «Слова «правовое государство» житель России воспринимает совсем не так, как на Западе. Там имеется в виду именно либеральное государство, отдающее безусловный приоритет правам индивидуума. В обыденном сознании России считается, что правовое государство – это то, которое строго соблюдает установленные и известные всем нормы и всех заставляет их соблюдать. В таком государстве человек может достаточно надежно прогнозировать последствия своих действий – он вполне защищен и от преступника, и от внезапного обесценивания своего вклада в сберкассе». Выходит, стоило фашистам принять «Нюрнбергские законы», направленные против евреев, как все их издевательства нам ними становились «правовыми»?

Но СССР был государством диктатуры пролетариата, что господин аналитик считал высочайшим достижением в области государственного строительства (см. главу 31). А, с другой стороны, основатель этого государства заявлял: «Диктатура есть власть, не связанная никакими законами, опирающаяся непосредственно на насилие». Мог ли кто-либо в принципе прогнозировать в таком государстве результаты своих действий?

Хорошо, допустим это ленинское положение относилось к периоду гражданской войны и военного коммунизма. Но вот наступил НЭП. Кара-Мурза пишет (стр. 476): «Середина 20-х годов прошла под лозунгом «Лицом к деревне», что на деле означало экономическую поддержку зажиточных крестьян. Проведенная в 1924 г. либерализация избирательного права была в полной мере использована кулаками как наиболее организованной и обладающей средствами категорией крестьян». Из этого видно, что «кулаки» действовали в полном согласии с действовавшим на тот момент советским законодательством.

А вот он же описывает (стр.485), что с этими людьми произошло через несколько лет: «Подлежащие раскулачиванию крестьяне делились на три группы: те, кто оказал активное сопротивление коллективизации и подлежал суду (они составили около 10% глав семей); наиболее богатые кулаки, которые подлежали переселению в другие области; те, кто выселялся в другое село или деревню той же местности с наделением землей. Создать условия для третьей группы оказалось очень сложно, и на практике большинство вливалось во вторую группу… Судьбу людей решали «тройки» в составе первых секретарей райкома партии, председателя райисполкома и начальника районного управления ОГПУ». Власти не меняли даже законы, они «опирались непосредственно на насилие». Могли ли «кулаки», развивавшие в середине 20-х годов свои хозяйства в полном согласии с действовавшими на тот момент законами, «надежно прогнозировать последствия своих действий»?

Но вот над Советской страной засияло солнце Сталинской конституции – «лучшей в мире на тот период». Сколько в ней замечательных прав было записано – «открытое разбирательство дел, право обвиняемого на защиту, независимость судей…» Но Кара-Мурза сам говорит (см. выше): «Насколько положения Конституции были реализованы в политической практике – другой вопрос». Опять «тройки», какое там «открытое разбирательство», какое «право на защиту»…

Пролетела война, осужден культ Сталина, восстановлена «ленинская законность», наступила другая эпоха. Хрущеву доложили об аресте некоторых лиц за валютные махинации. – Расстрелять! – Но закон не предусматривает «высшей меры» за подобные преступления. – Поменять закон! – Поменяем, но закон не может иметь обратной силы. – Это у буржуев не может, а у нас будет иметь! – Преступников осудили к «вышке» и расстреляли. Расстреляли за преступление, за которое на момент его совершения, как сообщает Кожинов [94, т. 2, стр. 221], по закону «“полагалось“ всего три года заключения». А Кара-Мурза пишет (см. выше): «В таком государстве человек может достаточно надежно прогнозировать последствия своих действий». Остается добавить, что в нормальном государстве за подобные действия не «полагается» вообще ничего.

А за что судили уже в благословенные застойные времена известного ныне правозащитника Сергея Ковалева? Именно за то, что он настаивал на соблюдении властью ею же изданных законов.

Мой оппонент путает два понятия: законность и право. Правовым называется не то государство, где соблюдаются законы, государством же устанавливаемые и изменяемые, а то, где основные права человека никакими законами не могут быть поставлены под сомнение и нарушены. Там, где этих гарантий нет, некому требовать от государства, чтобы оно соблюдало даже свои собственные законы. Именно поэтому в СССР, как мы видели, даже самые лучшие законы ничего не гарантировали, и человек никогда не мог уверенно прогнозировать результаты своих действий.

Не понимал бы значение права Кара-Мурза или даже группа его единомышленников, мы бы это горе как-то пережили. Но подлинная беда состоит в том, что роль права не осознана в России ни широкими массами народа, ни большей частью интеллигенции, и идет эта беда из глубины веков. Юрист и социолог Богдан Кистяковский в сборнике «Вехи» (1909 г.) писал [294] об одном из видных славянофилов первого поколения: «Константин Аксаков утверждал, что в то время, как западное человечество двинулось путем внешней правды, русский народ пошел путем внутренней правды. Поэтому отношения между народом и государем в России, особенно допетровской, основывались на взаимном доверии и на обоюдном искреннем желании пользы. Однако нам скажут: „или народ или власть могут изменить друг другу. Гарантия нужна!“ И на это он отвечал: „Гарантия не нужна! Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет добра“».

Самое поразительное для меня – это то, что тот же Константин Аксаков так характеризовал николаевскую эпоху: «Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью... Все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать, и неизвестно, до чего дойдут... Как дурная трава, выросла непомерная бессовестная лесть, обращающая почтение к царю в идолопоклонство... Всеобщее развращение в обществе дошло до огромных размеров». К этому стоит добавить слова его младшего брата и единомышленника (оба они были идеологами зародившегося в николаевскую эпоху славянофильства) Ивана Аксакова [295]: «Что можно ожидать от страны, создавшей и выносящей такое общественное устройство, где надо солгать, чтобы сказать правду, надо поступить беззаконно, чтобы поступить справедливо, надо пройти всю процедуру обманов и мерзостей, чтобы добиться необходимого, законного». Запомним это сочетание: вера в духовное превосходство своего общества, презрение к формальному праву и – детское удивление перед тем, что в этом обществе царят ложь, лицемерие, беззаконие.

Кистяковский писал далее: «Было бы ошибочно думать, что игнорирование значения правовых принципов для общественной жизни было особенностью славянофилов. У славянофилов оно выражалось только в более резкой форме… Но мы знаем, что и Герцен видел некоторое наше преимущество в том, что у нас нет прочного правопорядка. И надо признать общим свойством всей нашей интеллигенции непонимание значения правовых норм для общественной жизни».

Таким образом, как в отношении к общине, так и в отношении к праву в русском обществе существовал консенсус между славянофилами и западниками, и ныне он существует между «черными» («черносотенными») и «красными» патриотами. Собственно, то и другое есть часть консенсуса по более общему вопросу – неприязни, а то и ненависти к Западу, причиной которой является, видимо, затаенная зависть к нему, по принципу известной басни Крылова: «На вид-то он хорош…»

После выхода «Вех» прошло без малого сто лет, но в России в этом отношении ничего не изменилось. Вадим Кожинов, безусловно, просвещенный человек, главным «грехом» Февральской революции считал то [94, т.1, стр.219], что она «выдвинула в качестве образца западноевропейские (а не российские) формы общественного бытия, где властвует идея, а не закон». И далее он пишет, что победа Октября над Февралем, Красной армии над Белой тем и определилась, что большевики «создавали именно идеократическую государственность». И это не лишено оснований: как показано в главе 26, этим определился переход на сторону большевиков консервативной («черносотенной») части русского образованного общества, в том числе половины офицерского корпуса.

Другой русский интеллигент, Валентин Непомнящий, председатель Пушкинской комиссии РАН, говорит [88] о царящем в США «культе лукавой вседозволенности в рамках закона», дополненном, естественно, «бездуховностью, да еще агрессивной». А вот высказывается известный всем Никита Михалков [296]: «У России своя дорога… Во Франции, в Германии, в Англии можно прожить без Бога. Потому что там Богом является закон. А в России законом был Бог. Русский человек не любит законов, написанных другим человеком. В церковном храме перед Богом все были равны». В храме-то, возможно, и были равны. А, выйдя из него, не случалось ли православным помещикам травить собачками детей таких же православных крепостных? Небось, читал об этом Михалков у всемирно известного и, не сомневаюсь, чтимого им православного писателя? А про Салтычиху, которая зверски убила не то 150, не то 200 своих крепостных, Никите Сергеевичу слышать приходилось? Возникает вопрос: а почему крестьяне не жаловались? А очень просто: за жалобу на помещика крепостному в Расее-матушке полагалась каторга – сразу, даже без разбирательства обоснованности жалобы. Так что правовые гарантии и в православном государстве – дело отнюдь не лишнее.

На мой взгляд, «детские» суждения, противопоставляющие Закон Богу, в устах взрослых людей отдают слабоумием. Есть в России, конечно, и «взрослые». В написанной в 1985 году статье [297] отвечал «русопятам» русский писатель и диссидент Андрей Синявский: «Многие современные русофилы склонны упрекать Запад за формализованный образ жизни, за то, что здесь господствуют юридические и рационалистические категории «закона» и «права», тогда, как, дескать, России изначально присущи понятия христианской «любви» и «милости». И «милость» выше закона…Ведь деспотическим государством (при всех его религиозных склонностях) управляет не Бог, не Христос, а царь или вождь, который, к сожалению, нередко больше похож не на Бога, а на черта, даже если это православный царь…Такая власть на практике оборачивается не любовью и не милостью, а казнями. Точнее говоря: много-много казней и немножко милости».

Но большинство россиян придерживается скорее взглядов Михалкова, а не Синявского: не любят они законов. Впрочем, у рядовых граждан это связано не столько с «русопятством», сколько с прозой жизни: они знают, что их государство издает законы для подданных, а само, как мы видели выше, не слишком склонно их выполнять. И учатся люди их обходить, благо, коррумпированные чиновники всегда к их услугам. В итоге законы не чтит никто – ни государство, ни граждане. Советские законы и были таковы, что жить, не нарушая их, было невозможно. Государство, зная это, смотрело на нарушения сквозь пальцы. Но каждый находился как бы в подвешенном состоянии: в любой момент, при необходимости, его можно было «взять за ушко да на солнышко». Так и сегодня живет Россия: олигархи все нажили свои миллиарды неправедным путем, но выдергивают их «по мере необходимости» и «за непочтение родителей».

За века жизни в условиях «избирательной» законности российские граждане привыкли видеть в законе зло, нечто чуждое и подозрительное. К. Белялинов привел [298] такой яркий случай: «Представители одного из московских самиздатовских журналов проводили опрос общественного мнения и, заходя в квартиры, спрашивали: «Знаете ли вы свои права?» Жильцы вызвали милицию». Произошло это не где-нибудь в глухомани, а в Москве.

А как наши сограждане требовали (и сейчас требуют) ужесточения наказаний, условий содержания преступников! А послушайте тех же граждан в очереди с передачей для близкого родственника в любом СИЗО (следственном изоляторе): «Да что же это?! Да как же это?! Да как можно так измываться над людьми?!». 

Ричард Пайпс описывает [19, стр. 191-192], как еще в 1637 году английский гражданин Гемпден судился со своим королем из-за незаконных, как он считал, поборов. Пайпс пишет в связи с этим: «Специалиста по истории России суд над Гемпденом поражает как своего рода умопомрачительное событие, потому что в этой стране за семь с лишним столетий ее истории не было ни единого случая, чтобы подданный не повиновался своему верховному правителю и чтобы при этом его согласились выслушать в суде».

Те, кто провозглашает, что России нужны не «закон» и «право», а «любовь» и «милость», пытаются представить, что это в интересах «простых» людей. Дескать, на Западе «маленькому человеку» невозможно тягаться с богатыми, на которых работают высокооплачиваемые адвокаты-казуисты. Но именно в США «простые» люди через суд добились, например, выплат миллиардных компенсаций от могущественных табачных и фармацевтических корпораций. Порой палка даже перегибается в другую сторону. Недавно газеты сообщили о том, что американский суд присудил взыскать с табачной компании «Филип-Морис» компенсацию в пару миллионов долларов женщине, которая еще в детстве обгорела из-за того, что мама оставила ее в закрытой машине вместе с непогашенной сигаретой этой компании. А что изменилось бы, если сигарета была другой фирмы? На мой взгляд, компенсацию можно было взыскивать разве что с рассеянной мамаши. Но показательно, что даже в таком, весьма сомнительном случае, человек выиграл дело у могущественной компании со всеми ее адвокатами.

Кара-Мурза рассказывает (стр. 261), как в годы перестройки «Выкопали и вытащили все судебные ошибки за много лет – смотрите, мол, как советские суды сажают невиновных. Никто и слова тогда не осмелился возразить (позже мне довелось прочесть материалы о судебных ошибках в Великобритании и Испании, и это действительно потрясает: нам с советской судебной системой такое и в страшном сне не могло присниться)». Меня в этой тираде интересует одно: то ли доктор наук (неважно – юридических, химических или каких-либо еще; я полагаю, степень доктора наук предполагает определенный уровень мышления) действительно не понимает разницы между государственным конвейером судебного произвола и обычными, пусть даже тяжелыми, судебными ошибками, или же придуривается, что не понимает? Как по-вашему, читатель, какой вариант злокачественнее?

Еще раз повторю заимствованные мной у Кара-Мурзы официальные советские данные о числе репрессированных: «C 1921 г. по 1 февраля 1954 г. за контрреволюционные преступления было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к высшей мере наказания – 642 980». Что, число пострадавших от судебных ошибок в Англии и Италии (даже вместе взятых) намного превосходит эти цифры? А ведь в СССР миллионы людей были репрессированы вообще без всякого суда.

А нынешние российские, украинские и все прочие СНГ-овные суды – это место, где «маленькому человеку» добиваться справедливости – все равно, что ждать трамвая там, где и рельсы еще не проложены. Судиться с власть или деньги имущими в наших странах – заведомо проигрышное, а то и опасное занятие. Словосочетание «Басманное правосудие» стало уже нарицательным и скоро войдет в европейские языки, как это случилось со словами «Погром» и «Спутник». Могу заверить читателя: «Печерское правосудие» в Украине ничуть «не хуже», и сформировалось оно даже раньше Басманного.

Правоохранительную систему России исчерпывающим образом характеризует история поста омбудсмена в стране. Первым на этот пост был в 1994 году избран Думой известный правозащитник Сергей Ковалев. Продержался он на нем чуть больше года – очень уж досаждал властям. Около трех лет не могли избрать «подходящего» человека на это место. Наконец, избрали коммуниста, саратовского юриста Олега Миронова. Поначалу слова «права человека» вызывали у него раздражение. Но по мере посещений мест заключения и, особенно, следствия и у него глаза на лоб полезли. В 2000 году он выпустил доклад, в котором говорилось о том, что грубейшие нарушения прав человека в МВД «приобрели в нашей стране систематический и массовый характер» и что «масштаб проблемы столь велик, что сопоставим с национальным бедствием» [299].

Российского омбудсмена дополняет украинский Нина Карпачева [232]: «Не существует прав человека, которые не нарушались бы в Украине систематически и массово… Пытки во время задержания граждан правоохранительными органами и ведения следствия происходят ежедневно… судебные решения хронически не выполняются, что сводит на нет весь смысл судопроизводства… реальный контроль за соблюдением прав человека крайне мало интересует государство, допускающее нарушение всех мыслимых прав своих граждан». Перечисляются случаи доведения пытками задержанных до смерти. Виновные получают за это, максимум, условные сроки. 

Для сравнения – случай, который недавно произошел в Германии [300]. 27-летний студент Маркус Гефген похитил в целях получения выкупа 11-летнего сына франкфуртского банкира. Полиция быстро нашла преступника, но тот скрывал местонахождение жертвы. Несколько лет назад имел место аналогичный случай с двумя похищенными девочками. Тогда жертвы просто умерли от голода, пока полиция добилась от преступника, где они спрятаны. Поэтому на сей раз начальник франкфуртской полиции Вольфганг Дашнер, пытаясь спасти ребенка, в письменной форме приказал своему подчиненному объявить преступнику, что если тот не скажет, где спрятана жертва, то «он будет подвергнут такому физическому воздействию, какого он никогда в жизни не испытывал», то есть его будут пытать». Угроза подействовала, но было уже поздно – ребенок был мертв. Дашнер, понимая, что нарушил закон, в тот же день сам подал рапорт об этом в вышестоящую инстанцию и немедленно был отстранен от должности. В отношении Дашнера возбуждено уголовное дело.

Имела место только угроза применения пыток, но и это стало для сегодняшней Германии чрезвычайным происшествием. Характерна реакция руководителя профсоюза полицейских земли Гессен Штайна на этот случай: «По-человечески мне поступок Дашнера понятен, но все же правильно, что дело передано в суд. Я предпочитаю жить в правовом государстве, а не в банановой республике». Пока что в Украине и в России сами граждане, как мы видели, не любят свои права, не понимают их значения – они не имели возможности почувствовать, что это такое. Замкнутый круг…

Журналистка Ольга Герасимьюк так характеризовала правовую ситуацию в Украине [301]: «В стране на любого можно взять справку, что он мочится в штаны и поэтому должен жить в психушке, нотариус заверит вам справку, что вы сами себе двоюродная бабушка». А не кто иной как родной зять бывшего президента Кучмы незадолго до его падения порадовал нас таким откровением [302]: «У нас есть много проблем. Но главная – это не проведенная реформа судебной системы. Без нее отобрать могут все у всех». Ранее это его, видно, не сильно волновало, а когда под тестем кресло закачалось, пятачок у зятя задрожал.

В заключение раздела приведу забавный и грустный эпизод из собственного опыта. В 1998 году в статье в запорожской газете я выразил досаду по поводу того, что представители старшего поколения чересчур доверчивы к посулам политиканов. И тут же получил гневную отповедь. Небольшая выдержка из нее: «Для меня «старики» – святое понятие, внушенное с детства православием. Господину Зайдману чужд менталитет восточных славян… В отличие от протестантов мы чтим святых и святость… Возьмите зарплату. Ее не дают по три месяца, по году. Протестант скажет: «Это грубейшее нарушение закона» – и будет прав. А наши люди говорят: «Нечем же кормить детей, семью!» То есть, взываем не к формальному закону, а к справедливости, к святости. На президента, на государство надеемся. Тысячу лет надеемся! Кто этого не понимает, тот нам чужой». Стоит отметить, что автором «отповеди» был не какой-нибудь малограмотный читатель, а человек, который именовал себя то «Обозревателем», то «Литератором». В советские времена он даже претерпел некоторые ущемления, – кажется, за проект «улучшения» советской власти.

Прошло года полтора. В начале 2000 года в Украине на 70% повысили квартплату. И тот же «Обозреватель» выступи со статьей, в которой писал: «Нас власти ставят ни во что. Потому что не слышат нашей боли. Нашего давления на них нет. Мы обреченно молчим. Мы еще не усвоили самых элементарных прав. Вспомните, что было во Франции, когда там правительство только наметило снизить пенсии на три процента. Все улицы Парижа запрудили люди, и правительство сразу отступило, даже извинялось. Да что Франция? Бывший колониальный Эквадор недавно вышел на площади столицы, протестуя против повышения квартплаты на 25%…»

Не напомнила вам эта история приведенный выше рассказ о Константине Аксакове? Прошло добрых полтора века, прошумели революции и мировые войны, распалась царская империя, рухнула империя советская, а восточно-славянский менталитет остался тем же: та же вера в духовное превосходство своего общества, то же презрение к формальному праву и – то же детское удивление перед тем, что в этом обществе царят ложь, произвол и бесправие.