Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 8. Этапы большого пути

Глава 39

Спасительный проект?

И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились.

Бытие 2, 25

Большевики сами создают себе трудности,

которые затем преодолевают.

Уинстон Черчилль

Вспомним, какую задачу ставил перед нами Кара-Мурза (см. главу 35): «Наша задача – сравнить соперничавшие в России революционные проекты и представить себе, какой из них наносил России более тяжелые травмы, измеряемые числом потерянных жизней». Как можно сравнивать, если один из проектов, а именно большевистский, по признанию его самого, был контрреволюционным?

Но не будем играть в слова – революция, контрреволюция, – вникнем в суть задач, стоявших перед российским обществом в начале ХХ века. Снова обратимся к тексту Кара-Мурзы (стр. 392): «П.А.Столыпин верно понимал суть той исторической ловушки, в которую попала Россия в начале ХХ века. Необходима срочная модернизация хозяйства и общества – при мощном сопротивлении практически всех сословий России». На сей раз мой оппонент описал ситуацию достаточно точно. Столыпину не удалось довести до конца свои реформы. Значит, те же задачи стояли перед российским обществом в 1917 году. Кадеты и их союзники не справились и не могли справиться с ними, – говорит Кара-Мурза. Но справились ли с ними большевики, которые прервали кадетский «проект»?

Оппонент отвечает на этот вопрос утвердительно: пусть и с большой кровью, но большевики выполнили задачу модернизации хозяйства, которая никаким другим течениям русского общества была не по силам. Поскольку от этого зависели судьбы России, жертвы исторически оправданы. Что жертв было более чем достаточно – это мы видели, но действительно ли большевики выполнили задачу? На первый взгляд, да. Кара-Мурза пишет (стр. 467): «Темпы индустриализации были небывало высокими (а сегодня они кажутся невероятными): с 1928 по 1941 год было построено около 9 тысяч крупных промышленных предприятий. Промышленность по отраслевой структуре, техническому оснащению, возможностям производства важнейших видов продукции вышла в основном на уровень развитых стран… Стала быстро развиваться оборонная промышленность с использованием оригинальных отечественных разработок». Далее он еще раз утверждает (стр. 487): «По объему промышленной продукции СССР вышел на 2-ое место в мире после США. По структуре промышленного производства СССР вышел на уровень развитых стран мира».

Но, вот что странно, несколько выше (стр. 450) он жалуется: «В СССР в 70-80-е годы были ресурсы, чтобы разработать и произвести хорошие самолеты и ракеты, но не было возможности сделать пылесосы и джинсы не хуже, чем в США. В те годы сложился совокупный научно-технический потенциал Запада и его общий рынок. По масштабам этот потенциал был просто несравним с советским, а нам очень многие его продукты не продавали и за большие деньги… Наукоемкость всех вещей повысилась скачкообразно, а мощность рутинной доводки (ОКР), в отличие от генерации идей и прототипов (НИР), у нас скачкообразно отстала от НИОКР Запада. Если был дозарезу нужен какой-то материал, то в СССР приходилось его производить по технологии с выходом 3%, а на Западе их ОКР доводили выход, скажем, до 60%».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Как же так, в 30-е годы наша промышленность «вышла на уровень развитых стран», а почти полвека спустя такой конфуз. Ладно там джинсы и пылесосы, за десятилетия советской власти мы привыкли обходиться низкосортным ширпотребом, а то и вовсе без него. Как же, мы знали, средства нужны для защиты наших завоеваний. Кара-Мурза там же  (стр. 450) говорит, что у нас на оборону работало 80% народного хозяйства, а на Западе – не более 20%. Но уже и этого оказывалось мало. Проклятый Запад не продает военные технологии ни за какие деньги, а у нас с «выходом» плохо, порой вообще ничего не выходит.

Технологическое отставание начало ощущаться уже во время войны. Так, радары мы получили от союзников. Первая советская атомная бомба была сделана по выкраденным американским чертежам. Сверхзвуковой Ту-144 «случайно» оказался точной копией англо-французского «Конкорда». Огромную роль в развитии советской военной техники после войны сыграли трофеи. Соломон Сандлер был во время войны и послевоенные годы заместителем наркома авиационной промышленности. В мае-июле 1945 года он инспектировал немецкие авиационные заводы, КБ, лаборатории, институты. Нам повезло: немцы располагали всю эту промышленность подальше от аэродромов англо-американских ВВС – в восточной части страны, а также в Австрии, Чехословакии. Сандлер говорит [277]: «Многие заводы достались нам, что называется, на ходу… Если бы союзники все эти сокровища стерли с лица земли бомбежками – страшно подумать, что бы нас ожидало после войны при самостоятельном освоении реактивной авиации и той же ракетной техники». Вывезены были из Германии не только оборудование, тонны технической документации, но и специалисты-ракетчики. Но скоро трофеи кончились, а Запад научился хранить свои секреты…

Но почему у самих «выход» был низким? Можно назвать ряд частных причин, но все они сводятся к одной главной: пока технологические проблемы можно решать с помощью молотка, зубила и некоей матери, традиционное общество с ними худо-бедно справляется, но современные технологии требуют современного общества. Обзавестись парой атомных бомб или химическим оружием может сегодня даже совсем убогий режим, но быть «на уровне» во всей номенклатуре, хотя бы только в военной области, ни одно традиционное общество не в состоянии.

Вернемся к тому, как, по описанию Кара-Мурзы, понимал свою задачу Столыпин: «Необходима срочная трансформация хозяйства и общества». А как выполнили эту задачу большевики? В лучшем случае, наполовину: хозяйство (экономику), да и то криво-косо, модернизировали, а общество осталось, как признает Кара-Мурза, традиционным. Могло ли быть иначе: как он же убедительно доказывает, большевики были контрреволюционерами, которые и ставили перед собой задачу не допустить развития России в государство либерально-буржуазного типа. То есть их задача была в самом важном пункте противоположна той, которую ставили перед собой Столыпин, а позднее – кадеты и их союзники. Другими словами, большевистская контрреволюция, к которой присоединились все консервативные силы России, была новым проявлением того «мощного сопротивления практически всех сословий России» трансформации общества, с которым ранее столкнулся Столыпин.

Насколько наш системный аналитик не понимает, что подлинная модернизация страны могла быть только системной, то есть охватывающей одновременно экономику и общественное устройство, видно из следующего примера. В статье «Либеральные ценности или Россия» [303] он пишет: «В XIX веке у нас было влиятельное течение «западников», но и они не претендовали на то, чтобы русские сменили свои главные ценности на либеральные. Они лишь стремились, чтобы Россия как цивилизация теснее сблизилась с Западом, чтобы перенять его достижения».  «Западникам» в Х1Х веке было простительно, если они не понимали, что либеральные ценности и были главным достижением Запада, без которого другие его достижения вряд ли были возможны: тогда эта связь была еще не столь очевидна. Могли заблуждаться на этот счет и большевики почти 100 лет тому назад. Но проведенный ими над Россией эксперимент выявил эту связь самым блестящим образом, и, чтобы не видеть ее сегодня, надо быть ну очень системным аналитиком. Или очень почвенным почвенником.

Таким образом, задача, которую сформулировал Кара-Мурза – сравнить различные «проекты», которые могли быть реализованы в России в 1917 году – невыполнима: бессмысленно сравнивать революционный и контрреволюционный «проекты». В результате победы контрреволюционного советского «проекта», трансформация российского общества в очередной раз была сорвана, и России в конце ХХ века пришлось снова обратиться к той же задаче – в худших условиях, потеряв целый век.

А если обсуждать вопрос, какой из «проектов» 17-го года потребовал бы больших жертв, то на счет большевистского (советского) «проекта» следует записать не только 18 миллионов жертв гражданской войны, но и миллионы жизней, унесенных советскими голодоморами, репрессиями и даже Второй мировой, ибо нет сомнения: вырули Россия тогда на путь демократического развития, Европа и мир ХХ века были бы иными. Общие прямые потери человеческих жизней за 74 года «советского проекта» составили, как минимум, 50-60 миллионов человек. Таких потерь в ХХ веке не понесла ни одна страна. Могли ли быть потери большими при любом другом «проекте»?

Тут нам обязательно напомнят, что «история не знает сослагательного наклонения». Но, во-первых, задачу сравнить разные «проекты» – реально осуществленный советский с неосуществленными альтернативными ему – поставил не я, а мой оппонент. Во-вторых и в-главных, сентенция насчет «сослагательного наклонения» – это вообще глупость. Есть две истории. Одна – описательная: что и в какой последовательности в жизни человечества происходило. И другая, которая имеет целью проникновение в суть, движущие силы событий, чтобы извлечь из этого выводы на будущее. Это и есть главная история. Скептики говорят, что история ничему не учит. Не скажите, например, народы Европы извлекли весьма ценные уроки из истории двух мировых войн.

Я заметил, что очень любят повторять тезис о «сослагательном наклонении» именно сторонники советского «проекта», например, Геннадий Зюганов, и понятно почему. Но что означает, когда тот же Зюганов говорит: «Собрались три пьяных мужика в Беловежской Пуще и развалили Советский Союз». А вот что: «Если бы не эти трое пьянчужек, Великий, Могучий здравствовал бы до сих пор». Ну, во-первых, это смешно, а, во-вторых, это и есть то самое сослагательное наклонение.

Кара-Мурза и его единомышленники на все лады расписывают людские потери, которые Россия несет после краха «советского проекта». Но они по численности не идут ни в какое сравнение с потерями, выпавшими на ее долю при нем. Более того, и нынешние жертвы можно с полным правом тоже отнести на счет Октябрьского переворота, ибо, как говорилось выше, страна вынуждена вернуться к решению все той же, не решенной в 1917 году задачи.