Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 9. Кто повинен в крахе «Советского проекта»?

Глава 41

За что такая скорая кончина?

Все коммунистические схемы, от платоновского «Государства»

до радикальных кибуцев в Израиле, предусматривают подавление

личности индивидуума, в которой видят препятствие на пути

к совершенному равенству.

Ричард Пайпс

«Собственность и свобода»

Ни одну из ранее существовавших общественных формаций не постигала такая судьба. Первобытно-общинный строй, рабовладельческий, феодальный, капиталистический – все они жили  веками, а то и тысячелетиями, и ни один из них не ушел в небытие в одночасье. Это имеет простое и естественное объяснение: все предыдущие формации никто специально не выдумывал и не строил. Каждая из них, как и любое жизненное явление, зарождалась в недрах старой формации и развивалась методом проб и ошибок (подобно эволюции через мутации в животном и растительном мире), социализм же был в буквальном смысле слова взят «из головы», то есть был искусственно сконструированным монстром, неким Големом. Уже это определило его нежизнеспособность.

И еще одна странность: каждая из названных формаций сменялась последующей, более «высокой»,  социализм сначала тоже вроде бы пришел на смену капитализму, но сгинул, уступив место ему же. Здесь снова возникает аналогия с живой природой. Живой организм проходит естественные, последовательные стадии: детство, отрочество, юность, зрелость, старость. Из зрелости, например, при всем желании нельзя вернуться в отрочество. Так же последовательно и необратимо сменяют друг друга в истории человечества общественные формации. А как называется то более или менее кратковременное состояние организма, после преодоления которого он, в принципе, возвращается в исходное состояние? Угадали: болезнь. Как ребенок, переболев скарлатиной, остается ребенком, так и страны, переболев социализмом, вернулись, в общем, в то состояние, в котором находились до болезни: Чехия и Венгрия, к примеру, – в капитализм, Туркмения – в феодализм, Россия – в подобие самодержавия, с зачатками капитализма. Конечно, какие-то изменения болезнь в организме оставила, но стадия развития была ею только прервана.

Таким образом, можно сделать вывод: социализм не был одной из закономерных фаз развития человеческого общества, а его болезнью. Может ли болезнь вернуться? В принципе, не исключено: бывает же, скажем, возвратный тиф. Но желать возвращения болезни?! Мой оппонент желает…

Самое, может быть, удивительное в этом явлении – это фигура человека, внесшего решающий вклад в прививке человечеству этой болезни. Речь о Карле Марксе. Философской основой марксизма, как известно, является диалектический и исторический материализм. Но в первом у Маркса были предшественники, исторический же материализм – это целиком его детище, он первый показал, что история человечества движется не царями и полководцами, а такими же объективными законами, не зависящими от воли человека, как и все в природе. Но, вопреки собственному открытию, он же провозгласил: философы до сих пор объясняли мир, наша задача – его изменить. И занялся разработкой коммуно-социалистического Голема. Голем, как ему и положено, рассыпался.

Еще одна странность социализма. Марксистская доктрина провозглашает, что базисом общественного организма является экономика, а политика – всего лишь надстройка. В предыдущих формациях смена политических форм действительно диктовалась экономическим развитием. Во всех же без исключения социалистических странах было наоборот: хвост вилял собакой. В итоге собачка сдохла.

Но роковой ошибкой марксизма было то, что он посчитал: социализм (коммунизм) обеспечит более высокую производительность труда по сравнению с капитализмом. Для Маркса, для Ленина, как материалистов, это было главным преимуществом социализма, из этого, и только из этого они выводили все остальные его замечательные качества. Из чего исходили марксисты, прогнозируя более высокую производительность труда при социализме? Во-первых, из того, что труд станет свободным: трудящиеся, зная, что они работают на себя, а не на эксплуататоров, естественно, будут трудиться с большим энтузиазмом. Во-вторых, производство в масштабах всей страны, а, в конечном итоге, и всей планеты, будет организовано по образцу единой фабрики, все сверху донизу будет планироваться, исчезнут кризисы перепроизводства, проклятая конкуренция, уйдут в прошлое банкротства и все прочие язвы капитализма, расточающие силы общества. Общество станет расцветать на глазах!

Но… гладко было на бумаге. Нигде и никогда социализм  не превзошел капитализм по производительности труда (при сравнимых условиях). Напротив, отставание по этому ключевому показателю всюду нарастало. После Второй мировой войны жизнь как будто нарочно поставила эксперимент: несколько стран оказались разделенными на две части, в одной из которых сохранялся капиталистический уклад, а в другой строился социализм. Эти пары были: ФРГ и ГДР, Республика Корея и КНДР, Южный Вьетнам и ДРВ, Тайвань и Китай. В каждом из этих случаев вторая (социалистическая) часть безнадежно отставала от первой (капиталистической) по производительности труда, а, следовательно, по валовому национальному продукту на душу населения и по уровню жизни. Можно найти немало других пар для такого сравнения.

Но не будем тратить время на частные примеры. Андрей Илларионов, директор Института экономического анализа, привел [318] сводные данные по росту ВВП на душу населения, характеризующие экономическое развитие социалистических стран и стран с рыночной экономикой за послевоенный период, начиная с 1950 года и до начала реформ в соответствующих социалистических странах. Для Кореи за начальную точку взят 1954 год, когда кончилась война на полуострове, для Кубы – 1959 год, когда на ней установился режим Кастро. Данные эти воспроизведены в приводимой ниже таблице. Они настолько говорят сами за себя, что в комментариях не нуждаются. Отмечу лишь общий вывод: нет ни одного случая – не только в Европе, но и в Азии, Латинской Америке, – когда бы социалистическая страна обогнала своих рыночных соседей, всегда – наоборот. Сколько нам талдычили, что советские азиатские республики за годы советской власти оставили далеко позади себя соседей, которым не поталанило с общественным строем, но мы видим, как их обгоняли Турция, Иран. Нам казалось, что в Югославии дела идут получше, чем у нас, но, как видим, и югославские республики все больше отставали от соседней Греции.

Изменение ВВП на душу населения в течение социалистического эксперимента 

Почему вместо прорыва в лучшее будущее, который прогнозировали основоположники, случился столь оглушительный провал? Они видели в социализме следующую после капитализма, более высокую фазу развития человеческого общества, а он оказался его болезнью. Как не может болезнь способствовать развитию организма, так и социализм не мог дать повышения производительности труда. Но это объяснение носит слишком общий характер. Проследим за объяснением этого феномена, которое предлагает Фридрих Хайек в работе «Дорога к рабству» [20].

Идеалы социальной справедливости, большего равенства и уверенности в завтрашнем дне, которые пытаются присвоить социалисты, в действительности являются общими целями освободительного движения, их вполне разделяют сторонники либеральной идеи. Водораздел между либералами и социалистами пролегает там, где от целей переходят к методам их достижения. Суть либеральной идеи – во всемерном расширении политических свобод для всех членов общества.

Что касается социализма, то, как пишет Хайек, он «в самых своих истоках носил откровенно авторитарный характер. Французские философы и политические деятели, заложившие основы современного социализма, нимало не сомневались в том, что провести их идеи в жизнь может только сильная диктатура. Что же до свободы, то тут намерения основателей социализма были совершенно недвусмысленны. Свободу мысли они считали коренным общественным злом ХIХ века, и предтеча нынешних сторонников планирования Сен-Симон предсказывал, что с теми, кто не подчинится распоряжениям придуманных им планирующих органов (советов), будут „обходиться, как со скотом“».

Вот когда еще вырисовались картинки будущих ЧК и ГУЛАГа!

Середина Х1Х века ознаменовалась в Европе новым гигантским порывом к свободе, что нашло свое выражение в революциях 1848 года. Приспосабливаясь к этой волне, социалисты «забыли» то, о чем говорили отцы-основатели их учения, и стали утверждать, что они тоже за свободу. Более того, они стали представлять социализм как продолжение, развитие либерализма: он, дескать, к политическим свободам добавит экономическую свободу, освободив трудящихся от эксплуатации! Только самые прозорливые смогли распознать подтасовку социалистов. Хайек пишет: «Человеком, яснее всех понимавшим, что демократия как институт по сути своей индивидуалистический, находится в непримиримом противоречием с социализмом, был де Токвиль». Замечу попутно, что многие советские (и не только) «мыслители» почти до самого краха социализма верили, что можно создать «демократический социализм» – нечто вроде хищника-вегетарианца.

Де Токвиль писал в 1848 году: «Демократия расширяет сферу индивидуальной свободы. Социализм же ее ограничивает. Демократия признает высочайшую ценность каждого отдельного человека; социализм превращает каждого человека в простое орудие, в цифру. Демократия и социализм не имеют между собой ничего общего, кроме одного слова: равенство. Однако заметьте и тут отличие: демократия стремится к равенству в свободе, тогда как социализм – к равенству в принуждении и рабстве». Хайек потому и назвал свой труд «Дорога к рабству». Заметим: Токвиль дал свою оценку  социализму в тот год, когда еще только был написан «Манифест Коммунистической партии». Воистину, прозорливый был человек!

Но большинство людей поверило социалистам. Более того, многие из них сами уверовали в свободолюбие их доктрины. Посмотрим, оставляет ли социализм хоть малейшую возможность для политических свобод. Ленин еще летом 1917 года писал [329]: «Учет и контроль – вот  главное, что требуется для „налажения“, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного „синдиката“. Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну».

Но уже через несколько месяцев, после взятия власти большевиками, стало ясно, что это дичайшая утопия, которую сами господа революционеры не очень-то настроены соблюдать, и что даже некоторое приближение к ней возможно только через колоссальное насилие. Ну, в самом деле, можно ли ожидать, что в многомиллионной стране все как один будут готовы добровольно заниматься тем, на что им укажет ленинский «синдикат», и при этом еще получать «поровну»? Но, если допустить, чтобы хоть один уклонился от повелений «синдиката», завтра уклонистов будут тысячи. Значит – «обходиться как со скотом». А можно и еще «лучше»: «нет человека – нет проблемы».

В 1937 году никто иной, как Лев Троцкий, тоже большой апостол «одного синдиката», признавал: «В стране, где единственным работодателем является государство, оппозиция означает медленную голодную смерть. Старый принцип – кто не работает, тот не ест – заменяется новым: кто не повинуется, тот не ест». Какие же тут политические свободы? Одно, правда, Лев Давидович как-то упустил: что «синдикат» всегда готов облегчить страдания оппозиционеров и заменить им медленную смерть на быструю. Ну, вскоре ему дали понять его ошибку. Так при первом же воплощении социализма в жизнь выяснилось, что он – не развитие либерализма и демократии, но их антипод, ибо для него политические свободы – нож острый.

Не могло социалистическое государство позволить своим гражданам свободу мысли, свободу идей, свободу слова, свободу организаций. Впрочем, тут я ломлюсь в открытую дверь: мой оппонент сам настаивает на том, что «советский проект» не допускал малейших идейных ноу-хау, даже тех, которые были направлены, казалось бы, на его укрепление (подробнее об этом мы поговорим ниже), ибо даже маленькое отверстие в теле социалистической плотины грозило ее обрушением. Перестройка подтвердила это самым блестящим образом.

Но вернемся к работе Хайека. В главе 4 я уже приводил цитату из нее: «К началу ХХ века западный рабочий достиг такого уровня материального комфорта, уверенности в завтрашнем дне и личной независимости, какой сто лет назад казался недостижимым». Достигнуто это было благодаря утвердившимся в западных странах политическим свободам, приведшим к раскрепощению личности, а вместе с тем – и к раскрепощению всех творческих и производительных сил общества. В ХХ веке процесс улучшения положения народных масс продолжился и еще более ускорился, а главное, стал захватывать все новые страны, и именно те, которые усваивают либеральные ценности. Лучшего доказательства прямой связи между уровнем жизни трудящихся и политическими свободами в обществе трудно придумать. Социализм же вновь закрепостил человека и, как следствие, заморозил творческий потенциал общества. Социализм, вопреки ожиданиям, стал не прогрессом, а регрессом общества, ибо он вновь отнял у человека недавно завоеванные им политические свободы.

Собственно, об этом говорит и Кара-Мурза: социализм вернул человека в традиционное общество, где политических свобод отродясь не было. Единственное, в чем мы с ним расходимся – он видит в этом прогресс. Ну, выше уже было показано: для него лучшая демократия – это диктатура, лучшие выборы – выборы без  выбора, потому ничего удивительного, если для него подлинным прогрессом является регресс. Почему только он так не любит Оруэлла?

А как обстояло дело с обещанной экономической свободой? Главный признак социализма, как его мыслили основоположники, – это отсутствие эксплуатации человека человеком, а, значит, отмена частной собственности на средства производства и создание системы «плановой экономики». На этом и сегодня сходится большинство социалистов. Но запрет на частную собственность по определению есть не увеличение экономической свободы, а ее полное удушение. Прежде всего, это лишение экономической свободы наиболее экономически активной части населения – людей предприимчивых и бережливых.

Как показал Макс Вебер в книге «Протестантская этика и дух капитализма», у истоков капитализма, в период начального накопления капитала, стояли не пираты, как иногда можно услышать, а суровые протестанты, которые исповедовали экономный и даже аскетический образ жизни. В СССР партия и правительство, конечно, заботились, чтобы у нас лишние деньги не заводились, но все же у некоторых слоев населения и отдельных личностей в определенные периоды накопления были. Но их некуда, да и опасно было куда-либо вкладывать.

В главе 38 приводилось свидетельство того, что крестьяне в 20-е годы опасались вкладывать деньги в расширение производства и буквально не знали, куда их девать. В этом была одна из главных причин краха НЭПа. А вот писатель Борис Васильев описывает [330] «опыт», который приобрел советский народ несколькими годами позднее, в период массового «раскулачивания»: «Опыт был слишком суров, кровав… прочувствовав его до мозга костей, подавляющая масса народа зареклась иметь что-либо, кроме куска хлеба, крыши над головой, да кое-какой одежонки. Мы оказались единственной страной мира, где население добровольно отказывалось от улучшения собственного быта даже тогда, когда появились лишние деньги. В большинстве своем мы стали проедать да пропивать, поскольку накопление не сулило никакой независимости. Основной причиной нашего повального запоя является полная бесперспективность существования».

Социализм отрицает созидательную роль овеществленного труда, то есть капитала, и признает эту роль только за «живым» трудом. Вот ему и пришлось «лететь с одним крылом». Неуважение к прошлому труду сказалось на нашей экономике и в другом отношении: не в последнюю очередь по этой причине расход сырья, материалов, энергии на единицу готовой продукции был (и остается) у нас многократно выше, чем в капиталистических странах.

Ладно, социализм лишил экономической свободы предпринимателя, вывел его из игры. Но, может быть, он дал большую экономическую свободу наемному работнику? Почувствовал рабочий (служащий) эту свободу? Да, почувствовал – свободу от выбора хозяина. Хайек пишет: «Система частной собственности – важнейшая гарантия свободы не только для владельца собственности, но и для тех, у кого ее нет. Только благодаря тому, что контроль над средствами производства распределен между множеством независящих друг от друга людей, никто не имеет над нами абсолютной власти. Если же все средства производства окажутся в одних руках, то их владелец получит над нами неограниченную власть…У мультимиллионера надо мной гораздо меньше власти, чем у ничтожного чиновника, в чьих руках государственный аппарат насилия и от чьей прихоти зависит, позволено ли мне будет жить и работать». Разве мало мы знаем случаев, когда человек с высшим образованием, попав в «черный список», не мог устроиться даже сторожем или истопником?

А как обстояло дело, с преимуществами, которые сулила система «одного на всю страну синдиката»? Оказалось, планирование из одного центра не обеспечивает обратных связей между потребителем и производителем, без чего, как знает любой специалист по управлению, система не может быть эффективной. В рыночной экономике обратную связь обеспечивают свободные цены и конкуренция между производителями. В плановой экономике цены устанавливаются сверху, конкуренции нет вообще, и потому, продан товар или нет, пользуется ли он спросом, производителя не слишком волнует. Сколько мы знаем случаев, когда неходовыми товарами забивались склады, и в то же время нужных товаров хронически не хватало. Отсутствие конкуренции лишало производителей стимулов к улучшению качества выпускаемой продукции, снижению ее цены, расширению ассортимента. «Взаимопомощь и братство», которые, по мысли моего оппонента, заменили при социализме «конкуренцию и топтание ближнего», почему-то не давали такого эффекта. Таким образом, надежда на то, что государственное планирование будет иметь преимущества по сравнению с рыночной экономикой, тоже не оправдалась – вышло наоборот.

Но главное – уменьшилась ли при социализме эксплуатация работников – то, ради чего и замышлялся весь этот грандиозный эксперимент над человечеством? Вот, например, доктор экономических наук (тогда еще не прославившийся в роли государственного деятеля) Руслан Хасбулатов признавал [331]: «В индустриальных странах Запада рабочему возвращается в среднем 70 процентов его труда. У нас – не больше 20 процентов. Вот вам первейший показатель эксплуатации». Это подтверждает и кандидат философских наук Игорь Чубайс [332]: «В Советском Союзе реально получаемая работником доля им же произведенного была в несколько раз ниже, чем на Западе». В более общем виде эту мысль выразил Александр Зиновьев [333]: «Я уже тогда (в 1940 году) пришел к выводу, что коммунизм не устраняет неравенства, несправедливости, насилия, короче говоря, не устраняет всех тех язв, которые он приписывает предшествующим формам общества. Он лишь меняет форму этих явлений».

Можно привести и другой ряд данных. Аркадий Вольский, в то время председатель Российского союза промышленников и предпринимателей говорил [334]: «Там доля оплаты труда в конечной цене продукции достигает 60 и более процентов. У нас едва-едва дотягивает до 8-12%». Где это «там», я думаю, ясно. Хайек приводит данные, показывающие, что уже в 1939 году верхние 10% населения в СССР получали большую долю национального дохода, чем в США.

В нижеследующей таблице приведены, по расчетам Всемирного банка [335], данные о том, сколько времени должны работать, в среднем, жители европейских стран для покупки единицы разных товаров. К сожалению, из западных стран приведены данные только по Австрии. Но цифры эти для различных западноевропейских стран отличаются не сильно. Данные относятся к декабрю 1997 года, то есть уже к постсоветскому времени, но можно не сомневаться, что соотношение цифр и в советские времена было схожим. Что бросается в глаза? Что трудящемуся россиянину или украинцу на покупку большинства продуктов нужно работать в 10-20 раз больше, чем австрийцу. Поразительно, что это относится к хлебу, картошке, молоку, то есть продуктам самой первой необходимости. Особенный стыд это должно вызывать у украинцев, с их черноземами и благодатным климатом. Непонятно, почему в России с ее колоссальной нефтедобычей, чтобы купить литр бензина, надо «вкалывать» раз в шесть больше, чем в Австрии. Поражает баснословная дороговизна в России и Украине сферы обслуживания (обед в ресторане, телефонный разговор). Важно отметить также, что Россия и Украина значительно отстают по уровню покупательной способности населения уже и от бывшие соцстран, вступивших на путь реальных реформ (Чехии, Венгрии, Польши), и даже Хорватии, где незадолго до рассматриваемого периода полыхала война.

Сравнительный анализ цен и заработных плат в Центральной и Восточной Европе,

декабрь 1997 г. (затраты рабочего времени, эквивалентные стоимости товаров и

услуг, в часах (ч), минутах (‘), секундах (“) (Источник: Всемирный банк, 1998 г.)

Из приведенных данных с очевидной наглядностью следует: социализм не уменьшил, а многократно усилил эксплуатацию трудящихся. Трудящиеся это довольно быстро прочувствовали, и столь же быстро иссяк последний ресурс социализма – энтузиазм работников. Что они не считали общественную собственность своей, свидетельствует то невиданных масштабов воровство, которое развернулось на предприятиях и в колхозах.

Можно привести еще массу причин, почему социализм потерпел крах. Например, как было показано в главе 13, такой веской причиной послужила безумная гонка вооружений, потуги держать паритет в этой области едва ли не со всем остальным миром. Можно указать также на агрессивную внешнюю политику СССР, дорого стоившую поддержку одиозных режимов во всем мире. Но все это вторичные причины. Семен Франк в упомянутой выше работе «Советский империализм» [243], показал существенное отличие советского империализма от империализма царской России. Последний был, в общем, классическим колониальным империализмом, имевшим целями расширение территории, покровительство родственным народам. Прямые же выгоды советской империи от расширения контролируемых территорий были весьма сомнительны, часто они оказывались бременем. В основе советского империализма, пишет Франк, лежал страх, стремление отгородиться от нормального мира как можно более непроницаемой стеной. Отсюда и стремление уподобить себе как можно большее число стран: и стена становится толще, да и страх как-то уменьшается, когда преступление разделено со многими соучастниками. А Виктор Бондарев высказал мнение [336], что причиной дряхления системы стало прекращение расстрелов: «В системе подобного типа смена кадров без расстрелов не совершается».

Все верно, но все это причины вторичные, вытекающие из главной – той, которая называлась выше: социализм не был органичной, закономерной фазой в истории развития человеческого общества, а был его болезнью, если угодно, искусственно созданным и имплантированным в общественный организм вирусом. Болезнь эта, лишив человека политических и экономических свобод, которые он обрел в обществе либеральной демократии, вновь сковала его творческую энергию. Итогом стал упадок производительных сил общества, что и предопределило крах социализма.