Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 9. Кто повинен в крахе «Советского проекта»?

Глава 45

Как это было?

– Почему социализм потерпел крах?

 – Потому что из коммунистов остались

одни приспособленинцы и просозидавшиеся

Из позднесоветского фольклора

Даже если бы все коммунисты были идеальными людьми,

они бы все равно оказались перед лицом кризиса.

Факты властолюбия и коррупции лишь только

подчеркивают недостатки созданной ими системы

Милован Джилас,

член «клики Тито», затем узник режима Тито

Могут сказать: как вы не расписывайте пороки социализма, все же он существовал в СССР более 70 лет. Отчего он вдруг рухнул и кто в этом виноват? Как и почему конкретно это произошло?

Рухнул он отнюдь не «вдруг». А «как это было», можно проследить, например, по уже известной нам книге В. Сироткина [113]. Вторая ее часть называется «Как заставить людей работать, а не воровать?» Социалистическое устройство общества, как показано выше, вообще не содержит стимулов, побуждающих человека к продуктивной и честной работе. До войны еще более-менее удавалось пудрить людям мозги: им рассказывали о тяжкой жизни трудящихся в эксплуататорском обществе, обещали в скором будущем светлую жизнь при социализме, вот только защитить надо это будущее от посягательств империалистов, фашистов и пр. Ну и, конечно, убеждению хорошо помогали ГУЛАГ и «железный занавес».

После войны произошел перелом, не зря первый же раздел обсуждаемой части книги Сироткина назван «Победа в войне – поражение в мире (1945-1953)». В Отечественную войну 1941-1945 годов произошло то же, что и в Отечественную войну 1812-1815 годов: массы русских людей увидели Европу. Сироткин рассказывает (стр. 117-118), как он 12-летним мальчишкой поинтересовался у выписавшегося из госпиталя осенью 1945 г. солдатика, подрядившегося сторожить за «харч» картофельные грядки его родителей и соседей, что его больше всего поразило в фашистской Германии, когда в 1944 г. наша армия ворвалась в Восточную Пруссию. «И солдатик ответил – хлев. Оказывается, потрясли его не аккуратные немецкие дома, не отличные асфальтовые автобаны, а коровник! Ворвался он в этот коровник, ища немца, а там – кафель на стенах, чистые стойла, кормушка-транспортер, стерильно чистая, из кафеля поилка. И над всем этим коровьим царством – «лампочки Ильича». И у кого все это царство – у «фашистских» коров, в «логове зверя – Гитлера». А у него в деревне, в колхозе – какой хлев, какие лампочки, какой кафель – дорог нормальных отродясь не было, «победители, в душу мать». И как он по этому кафелю и «лампочкам Ильича» да из автомата, плача и матерясь, пока не расстрелял весь диск».

И там же: «В настроениях людей, особенно горожан, появилось после войны новое понятие – качество жизни, неведомое до войны. Миллионы фронтовиков, впервые покинувших «осажденную крепость» и «первое Отечество мирового пролетариата» – СССР, увидели собственными глазами, что в странах «загнивающего капитализма» люди живут качественно лучше – с хорошими асфальтовыми дорогами к каждому дому, с водопроводом и электричеством, даже с телефоном в каждой квартире, а не только у «начальников». Заметим: ни «асфальтовые дороги к каждому дому», ни «телефон в каждой квартире» так и не появились в СССР до самого его краха.

Перемену в настроениях людей уловил и сам Великий вождь (стр. 124-125): «По-видимому, для самого Сталина… самым тревожным стал тот «вещизм», интерес к которому среди населения возрос именно после войны и «освобождения Европы». Не один мой солдат, сторож наших огородов, увидел, что даже в «логове фашизма» – Германии –  скотина жила много лучше, чем люди в «первом Отечестве мирового пролетариата».

Люди «за так», за красивые обещания уже не очень-то хотели работать. Конечно, в резерве оставался ГУЛАГ. Но пойти на массовые «посадки» в и без того обескровленной стране означало окончательно подорвать ее экономику. Огромную роль сыграло то, что в мире во всю стал разворачиваться процесс перехода от индустриального к постиндустриальному обществу: социализм не мог на равных конкурировать со «старым» капитализмом, а с постиндустриальным – тем более. В этих условиях даже советское руководство начало себе уяснять, что «гулаговский» труд малоэффективен, поэтому (стр. 114) «С 1949 г. началась секретная передача «гулаговских» отраслей экономики и строек в гражданские министерства и ведомства…И подготовил эту передачу не кто иной, как сам главный начальник ГУЛАГа – Лаврентий Берия». Нет, ГУЛАГ не исчез в одночасье, но пополнялся он уже гораздо слабее.

Ситуация усугублялась многовековой склонностью русских людей к воровству, казнокрадству, коррупции. Вот как описывает происхождение этой «милой привычки» Сироткин (стр. 8): «Многовековая мораль православной церкви о том, что «земля, вода, леса – ничьи, они божьи». «Если от множко берут немножко, это не кража, а просто дележка» (М. Горький, рассказ «Пэпе»). «Проблема воровства в России в плане общественной среды и отношения к закону имеет свою специфику, существенно отличающуюся от стран с меньшей площадью и менее богатыми природными ресурсами, да к тому же с давно укорененным римским правом». А вот как оценивали эту «привычку» своих соотечественников некоторые не последние в России люди (стр. 290-291, 352): «Понимаете, маркиз, в этой стране все воруют, кроме меня, и я ничего с этим не могу поделать» – говорит Николай 1 де Кюстину на страницах его книги «Россия в 1839 году»; «Бандитизм, воризм слишком близко лежит под шкурой каждого русского человека» (монархист В. В. Шульгин, 1929 г.)».

В Союзе очень долго держался миф о кристальной честности и бескорыстии ленинской гвардии (помните наркома продовольствия Цюрупу, падающего в обморок от голода?). Сироткин развенчивает и этот миф (стр. 291): «Монархисту вторил слушатель Института красной профессуры И. И. Литвинов. В своем опубликованном лишь в 1993 г. «Дневнике» он писал на заре нэпа, в 1922 г.: «В хозяйственных органах, в военно-снабженческих и в дипломатических работают воры. Я уверен, что процент воров среди коммунистов ВСНХ, Центросоюза, Наркомвнешторга куда выше 99%. Там крадут все: от народного комиссара до курьера». И действительно, «икапист» Литвинов не фантазировал. В апреле 1920 г. два «цепных пса партии (выражение Ленина) Яков Юровский и Глеб Бокий обнаружили, что даже из святая святых валютных резервов РСФСР – Гохрана – ответственные комчиновники воруют... бриллианты, конфискованные чекистами у «буржуев». В списке «воров по звонку» оказались прокурор РСФСР Н. В. Крыленко, революционный военмор П. Е. Дыбенко, будущий посол, генеральская дочка А. М. Коллонтай и другие крупные комчиновники (все они требовали в Гохране бриллианты по телефонному звонку якобы «на Революцию»)». Но вот что самое интересное: «Ленин комчиновников не тронул (они по-тихому вернули бриллианты в Гохран). А вот тех, кто их с перепугу отдавал прокурору РСФСР и К* без расписок – рядовых исполнителей Гохрана – ЧК расстреляла».

В эпоху массовых расстрелов и «посадок» воровство и казнокрадство поутихли – очень уж страшно было. Но, поняв, что одним «кнутом» заставить людей эффективно работать получается уже не очень, Сталин решил дополнить его «пряником». Но где взять «пряники» во вконец разоренной – сначала его дикими экспериментами, а затем войной – стране? И мудрый вождь нашел выход (стр. 120): «К коррупции в армии, особенно генералитета и старших офицеров, был причастен и сам Сталин. С 1944 г. после выхода Советской Армии за государственные границы СССР, он позволил пограбить побежденных. Следуя практике Гитлера в 1940-1942 гг. в оккупированных странах Европы, он разрешил сначала отправлять офицерам и даже солдатам «посылки» домой, а в 1945 г. – вагонами отсылать трофеи: двум подполковникам – один четырехосный «американский» вагон, полковнику – целый такой вагон, генералам и маршалам – по целым составам или эскадрильям грузовых самолетов». Но (стр. 122): «бумеранг вернулся: узаконенный самим Сталиным грабеж побежденных – продуктовые посылки солдат, вагоны с барахлом у офицеров и т. д. – не способствовали расцвету «социалистической законности». И не случайно, что самые наглые и крупные хищения в 1946-1948 гг. пришлись на особое подразделение Минторга СССР, т. н. Главособунивермагторг, занимавшийся доставкой и коммерческой продажей трофейных и дефицитных промышленных товаров, конфискованных в Германии и ее бывших странах-союзниках». Но если этим можно, почему другим нельзя: эпидемия воровства и хищений перекинулась на другие торговые (и не только) учреждения. Торговцев тысячами, десятками тысяч сажали – ничего уже не помогало.

Как мы видели, уже при распределении трофейных «пряников» внедрялось чудовищное неравенство: солдату или, там, лейтенанту – посылочку, генералу – железнодорожный состав или эскадрилью транспортных самолетов. Но трофейные «пряники» очень скоро кончились, а своих, домашних, тем более на всех не хватало. Выход вождь нашел в том же духе (стр. 130): «По-видимому, Сталин задумал создать после войны другую номенклатуру, основанную не на довоенном монастырско-аскетическом, а на вещевом принципе… С 1946 г. маршалам стали выделяться казенные дачи в ближнем Подмосковье, а генералам – большие, до одного гектара, дачные участки, на которых строили «хоромы» свои солдатики или военнопленные немцы. В системе военторгов открыли «генеральские распределители», пошивочные мастерские, парикмахерские и т. д.» Подобная система была создана и для гражданских «генералов» и «маршалов» (стр. 148): «После войны произошел окончательный раскол партии на номенклатуру и рядовых членов… Послевоенная номенклатура… негласно разлагалась Сталиным за счет «вещизма» и номенклатурных привилегий: дач, распределителей, спецобслуживания, дополнительной зарплаты «в конвертах». Так была создана та система классового апартеида (в «бесклассовом обществе»!), о которой мы говорили в главе 2.

Расчет был, видимо, на то, что осыпанные «пряниками» верхи заставят работать низы, то есть последним оставался опять таки кнут. Расчет этот, естественно, провалился. А верхи только вошли во вкус, казенных «пряников» им вскоре стало мало, воровство, казнокрадство и коррупция все более разрастались, неизбежно развращая и захватывая все слои населения.

Наглядный пример (стр. 125-126): «В отчете-ревизии треста «Мясомолсбыта» Молотовской области, представленном Сталину руководством МВД в октябре 1947 г., отмечалось, что руководители этой конторы за короткое время хапнули продуктов на огромную сумму в миллион «старых» рублей… Среди постоянных клиентов «Мясомолсбыта», без карточек и бесплатно отоваривавшихся в этой «конторе», оказались областной прокурор, секретари обкома Мальцев и горкома ВКП(б) Клепиков и даже начальник одного из отделов областного МГБ СССР». Кто может сказать, что тут было первичным, а что вторичным: то ли хапуги-торгаши подачками областным чинам пытались создать себе «крышу», то ли именно чины-вымогатели запустили этот механизм. Так или иначе, налицо типичное для всего последующего советского (и постсоветского) периода срастание воров в торговле и промышленности, колхозах-совхозах с ворами в партийно-государственных структурах. И вот что еще стоит заметить: «Торгашей» осудили «на всю катушку» – дали «восьмерку с конфискацией». Но Сталин так и не узнал, что «партийных вождей» области и города «свои» спасли от исключения из партии и тюрьмы… Клепикову «закатали» всего-навсего выговор, даже без занесения в учетную карточку, а бывшего секретаря обкома жулика Мальцева вообще не тронули – более того, пустили как козла в огород – тут же назначили уполномоченным Министерства госконтроля СССР по Молотовской области. И такое после войны творилось при СТАЛИНЕ». То есть, как и при Ленине (история с Гохраном), вся тяжесть карательной машины обрушивалась на мелких сошек, а комчиновников уводили от наказания. Запомним это: так будет в течение всей последующей истории России. вплоть до наших дней.

В итоге (стр. 124-125): «Проблему гигантского воровства политика кнута (сколько бы сегодня ни твердили сторонники «сильной руки», утверждающие: при Сталине был порядок) не решила». Я бы еще добавил: и политика «пряника» по-советски, по-сталински эту проблему тоже не решила, а еще более обострила. Но обратной стороной этой проблемы была еще более важная проблема: как заставить людей работать (а не делать вид, что они работают)? Теперь понятно, откуда заголовок важнейшей части труда В. Сироткина «Как заставить людей работать, а не воровать?». Эта двуединая проблема красной нитью проходит через его труд, как и в жизни она проходила через все советское прошлое:

«По-видимому, Сталин и сам не знал, как заставить людей работать после войны» (стр. 115).

 «Но глубинной объективной основой личного краха Хрущева была все же старая сталинская проблема из 1949 г. – как заставить людей работать (а не воровать)» (стр. 157-158). 

«И тем не менее заставить людей работать все эти экономические и социальные меры «раннего застоя» так и не смогли» (стр. 167) – это о «реформах Косыгина» 1965-1966 гг.

«Процесс отчуждения власти от народа не только не уменьшался, а все возрастал... проблема – «как заставить людей работать?» – осталась и даже обострилась» (стр. 176-177) – это о рубеже 60-х – 70- гг.

«Старый сталинский вопрос – как заставить людей работать? – к концу брежневской эпохи зазвучал еще громче…» (стр. 191).

«Доклад на декабрьском (1983) пленуме ЦК КПСС по настоянию Андропова зачитал Горбачев. Главной в докладе Андропова была идея во что бы то ни стало сохранить державность СССР, его статус супергосударства, основного соперника США. Но какими экономическими и социальными нормами заставить людей работать на ДЕРЖАВУ, Андропов не знал» (стр. 188).

«Все эти горбачевские организационно-запретительные меры не достигли главного – заставить людей работать!» (стр. 211).

Не правда ли, впечатляющий «парад» заклинаний – от Сталина до Горбачева!

Обратим внимание на это «работать на ДЕРЖАВУ» (выделено прописными буквами Сироткиным). Тут и зарыта собака (стр. 192): «Хотя русский мужик всегда был двужильным, но через полвека после зверской сталинской коллективизации „укатали сивку крутые горки“. И, в самом деле, как долго можно трудиться в полную силу в две „смены“ – 8 часов на работе и еще 10 часов – на „шести сотках“»?» Свои «шесть соток» имел почти каждый. У многих это были действительно дачные участки, которые приходилось обрабатывать после смены на производстве или в выходные дни. У других – ремонт квартир, репетиторство, изготовление по заказу курсовых и дипломных работ, а то и кандидатских диссертаций и т. д. Люди не были лодырями, они не хотели «упираться рогом» на казенной работе, ибо она не кормила, после нее приходилось «вкалывать» где-то еще.

Нельзя сказать, что советские правители ничего не предпринимали, чтобы заинтересовать своих подданных в продуктивной работе на государственных предприятиях. Но каждый из них хотел при этом, как Андропов, «во что бы то ни стало сохранить державность СССР, его статус супергосударства, основного соперника США». А что случилось, когда лягушка пыталась раздуться до размеров вола, известно. Чтобы сохранить тот самый «статус» при уровне нашей экономики, нельзя было платить рабочему больше 1/10 того, что он вырабатывал. И, что еще важнее, все реформы проводились при обязательном сохранении «социалистичности», а, значит, «плановости» и всего прочего набора окаменелостей.

Самой известной из реформ послевоенного периода была «реформа Косыгина», предполагавшая введение элементов «хозрасчета» на предприятиях. Вот что об этом пишет Сироткин (стр. 189-190): «Еще в период косыгинских реформ 60-х гг. знающие политэкономию современного капитализма специалисты даже на страницах журнала ЦК КПСС «Коммунист» намекали, что вводимые харьковским экономистом Либерманом, «отцом» реформы 1965-1966 гг., понятия «хозрасчет» и «прибыль» не имели ничего общего с их западными аналогами: в СССР прибыль шла не «снизу», а «сверху» – она устанавливалась министерствами и ведомствами для каждого предприятия… Очень образно об этом принципиальном различии двух совершенно разных по своей сути прибылей сказал позднее один из «прорабов перестройки» Виталий Найшуль: «Разница между социалистической прибылью и прибылью настоящей такая же, как между милостивым государем и государем». И далее (стр. 195): «Реальными результатами косыгинской реформы стали рост инфляции, да еще образование клана министерско-директорской отраслевой бюрократии, которая начала диктовать свои «правила игры» даже высшей номенклатуре ЦК КПСС и Совмину СССР».

Валить все на «верхи» было бы несправедливо. «Низы» были, конечно, не против лучшей жизни, но не слишком приветствовали связанную с этим большую ответственность. Сироткин рассказывает (стр. 200-201), как в 60-х гг. рабочие автозавода в Тольятти вынудили администрацию отказаться от «западных» методов учета рабочего времени. В 70-е гг. на КамАЗе рабочие в вечернюю смену во время трансляции хоккейного матча «Спартак» - ЦСКА вывели из строя импортную станочную линию, чтобы спокойно посмотреть матч, не посчитавшись с тем, во что обойдется предприятию вызов бригады ремонтников из Германии.

Далее, по его рассказу (стр. 196-197), попытки квазирыночных реформ предпринимались в 1979 г. и в 1983 г., но каждый раз они оборачивались новым витком развития легальной коррупции. Он констатирует (стр. 198): «Именно тогда, а не в 1992 г. начался ныне хорошо известный «бизнес по-русски» (или «не обманешь – не продашь»)». Еще одним результатом этих «реформ» стало исчезновение с полок магазинов самых простых, дешевых товаров.

Одно время казалось, советскую экономику спасет разразившийся в 1973 году энергетический кризис, но, как довольно скоро выяснилось, он лишь ненадолго оттянул агонию: «Мировой нефтяной кризис 1973 г. принесет СССР миллиарды «нефтедолларов» и позволит маразматикам Брежнева просидеть во власти лишние десять лет» (стр. 167); «Именно на нефтедоллары с 1973 г. закупалось продовольствие, новое технологическое оборудование и т. д. 1975 год стал пиком брежневского застоя во внутренней и внешней политике СССР. После этого «пика» все покатилось вниз» (стр. 177).

«Нефтедоллары», в основном, проедались, а тем временем (стр. 180-181): «Положение в промышленности СССР в целом усугублялось катастрофическим износом оборудования…Советские экономисты еще в 70-х гг. забили по этому поводу тревогу, а некоторые из них, отчаявшись достучаться до «кремлевских старцев», начали публиковать свои тревожные выкладки в «тамиздате». Один из них – Владимир Сокирко – еще в 1984 г. в Париже опубликовал обширный трактат «Экономика 1990 года, что нас ждет?». И оказалось – ничего хорошего. «В 1985-1990 гг. прирост национального дохода станет меньше прироста населения, – писал автор, – и страна начнет нищать: не относительно других стран, а абсолютно, и не по отдельным группам населения, а в целом…»

Еще раньше, в начале 1983 г. был опубликован (тоже сначала в зарубежной печати) доклад двух академиков – Татьяны Заславской и Авела Агангебяна, в котором говорилось (стр. 185), что советское общество «представляет отныне устаревшую систему производственных отношений и управления народным хозяйством, порождающую постоянный спад производства, постепенную утрату заинтересованности трудящихся в результатах своего труда, неспособность обеспечить полное и адекватное использование трудового и умственного потенциала общества…» Вот так сюрприз: социализм, да еще развитой, – и устаревшие производственные отношения…

Брежневская камарилья в эти проблемы вникать не хотела, надеясь на то, что «на наш век хватит». Возглавивший в 1982 году партию и государство Андропов был более информированным и, видимо, более ответственным человеком. Он понимал, что что-то надо делать, но отказываться от основ социализма, а также от «державности» (см. выше) он тоже не мыслил. Сироткин приводит (стр. 186) выдержку из мемуаров вхожего в то время к Андропову Георгия Корниенко: «По крайней мере, дважды в моем присутствии он говорил примерно так: какой там, к черту, развитой социализм, нам до простого социализма еще пахать и пахать». Но, добавляет Сироткин от себя: «Вся проблема и Андропова, и Горбачева состояла не в том, что они оба уже хорошо понимали – брежневский «зрелый социализм» есть «утка», плод воображения сусловских пропагандистов-догматиков. Проблема была в другом: а что представляет из себя просто социализм и в какую сторону от «брежневской бормотухи» к нему надо пахать и пахать?»

Начались судорожные метания. Поклонникам «твердой руки», проклинающим Горбачева за «развал могучего Советского Союза», и полагающим, что Андропов, поживи он дольше, «навел бы порядок», полезно будет узнать: все, что делал Горбачев первые два-три года «перестройки», было подготовлено Андроповым (стр. 187): «Еще при Андропове «мозговым центром» 28 августа 1983 г. было подготовлено постановление ЦК КПСС и Совмина СССР «О мерах по ускорению научно-технического прогресса в народном хозяйстве», ставшее с избранием Горбачева на пост генсека первым отправным документом перестройки». То же самое относится к кампании борьбы «против пьянства и алкоголизма» (стр. 209-210). Дальше Горбачев метался уже по собственному разумению, но, в общем, в том же стиле: «как бы это и капитал приобрести, и невинность соблюсти». Эти метания в той или иной степени ускоряли развал, но и без них он был неизбежен.

Вывод: в довоенное время советский режим держался на страшных репрессиях и благодаря «темноте» народных масс. После войны у значительной части населения пелена с глаз спала, а переход в мире от индустриального к постиндустриальному обществу окончательно высветил непродуктивность подневольного труда и сделал губительными для экономики массовые репрессии. Отсчет развала социалистической экономики можно вести с 1945 года: поначалу незаметный, он все ускорялся и закончился неизбежным крахом в 1991 году.