Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 10. Кто повинен в крахе «Советского проекта» в России, Украине, далее – везде?

Глава 50

Советская экономика к началу реформ

Обождите, мы вам еще покажем кузькину мать

и в производстве сельскохозяйственной продукции!

Никита Хрущев

А может быть стены Иерихона пали просто потому,

что в городе слишком сильно дули в фанфары?

Станислав Ежи Лец

Даже Кара-Мурза вынужден был признать (см. главу 39), что к концу «советского проекта», в 70-80-е годы, промышленность страны не в состоянии была обеспечить население качественными промтоварами, и даже производство вооружений, в котором, по его же данным, было занято 80% экономики, начало хромать. Именно это заставило новое руководство КПСС в 1985 году начать перестройку. Экономические результаты ее оказались плачевными. Сказалось коренное свойство социализма, о котором говорилось выше: как всякая болезнь, он «улучшению» не поддается. Усилия правительства Рыжкова по «исправлению» ситуации в экономике окончательно ее добили.

Кара-Мурза отмечает «тот поразительный факт, что Н.И.Рыжков, чье правительство в 1989-1990 гг. уничтожило советскую экономическую систему, до сих пор искренне не понимает, как это произошло (во всяком случае, он считает принятые по инициативе его правительства законы «хорошими»)». Здесь мой оппонент абсолютно прав: Горбачев подобрал себе на удивление бездарного (даже по меркам советской системы) премьера. Надо согласиться с моим оппонентом и в том, что: «Кpизис был создан усилиями правительства Рыжкова пpи демонтаже советской системы в 1988-1990 гг. Можно утверждать, что ликвидация плановой системы в СССР, кем бы она ни была проведена, привела бы именно к этому результату – немного хуже, немного лучше в мелочах».

Увидеть более глубокую закономерность нашему аналитику не дано: ликвидация плановой системы в СССР была неизбежна. В главе 45 мы, вслед за историком В. Сироткиным [113], проследили, как еще с послевоенных (сталинских) времен плановая экономика не могла решить проблему «как заставить людей (продуктивно) работать». Все попытки частичных реформ, не затрагивающих ее «социалистичности», только усиливали коррупцию и расшатывали экономику, не повышая ее эффективности. Явления ее упадка начали ощущаться задолго до начала перестройки.

Известный советский экономист Евгений Сабуров говорил [249]: «Если бы не было перестройки, тот спад, который мы наблюдаем, был бы все равно (правда, немного позже), но значительно глубже». Уточняет академик Никита Моисеев [399, стр. 211-216]: «Первые признаки грядущего неблагополучия я увидел во время моих первых поездок за границу в 1959 и 1961 годах… Начиналась эра компьютеризации. И мы оказались к ней абсолютно неподготовленными…Но самым грозным индикатором грядущей стагнации был провал косыгинских реформ. Провал означал, что номенклатура не принимала реформы в принципе. Ее собственные интересы стали выше интересов страны… В Советском Союзе развился системный кризис, который страна не смогла пережить. Оттого и погибла!..  Когда наши обществоведы говорят о том, что в Советском Союзе была реализована система социализма, я думаю, что они, мягко говоря, ошибаются… Была организована весьма сложная система собственности…» Прошу обратить внимание: разграбление собственности началось, когда Гайдар с Чубайсом еще в коротких штанишках ходили.

С этими оценками полностью совпадают мнения иностранных специалистов, длительное время наблюдавших за нашей экономикой. Говорит [400] Тадао Моримото, один из руководителей японского «мозгового треста» «Торэй», который ранее 70 раз приезжал в Москву, безуспешно пытаясь убедить советских руководителей и экономистов начать перемены в экономике: «За несколько последних десятилетий СССР резко спланировал вниз в мировой экономической табели о рангах… Разложение советского экономического механизма началось задолго до перестройки».

Подобное мнение почти десятилетие спустя высказал [150] Томас Грехэм, старший научный сотрудник «Фонда Карнеги за международный мир»: «Глядя на Россию последней четверти нашего столетия, мы видим страну, находящуюся в состоянии общего упадка, и анализ показывает, насколько трудным, долгим и рискованным делом будет ее возрождение – даже при самых благоприятных внутренних и внешних обстоятельствах… Тем, кто находится в самой гуще процессов, связанных с рождением постсоветского общества, свойственно забывать, что упадок России начался по меньшей мере четверть века назад… К концу правления Брежнева признаки упадка были видны уже во всем. Согласно тогдашним данным ЦРУ, темпы роста валового внутреннего продукта (ВВП) снизились с 5,1% в 1966-1970 гг. до 2,3% в 1976-1980 гг. Некоторые русские экономисты считают, что в действительности они были еще на два процентных пункта ниже. Таким образом, в конце эры Брежнева рост ВВП, вероятно, был уже отрицательным…»

С проблемами в промышленном производстве «советский проект» какое-то время протянул бы еще, окончательно доконала его ситуация в сельском хозяйстве, всегда бывшим «ахиллесовой пятой» советской власти. Благодаря сталинской коллективизации оно находилось в перманентном кризисе. С потерей надежд на «хлеб целины» СССР уже при Хрущеве вынужден был обратиться к массовым закупкам хлеба за рубежом, в основном, – в США.

О дальнейшем развитии событий рассказывает Отто Лацис [401]: «Брежневское правление оставило своим наследникам неслыханную зависимость от импорта зерна: 30-45 миллионов тонн были ежегодной нормой закупок. Сначала это оплачивалось за счет нефтедолларов, но к середине восьмидесятых годов их поток ослабел. Настала очередь золотого запаса и валютных резервов. Когда потратили и это, принялись набирать кредиты. К концу 1991 года проблема была в том, что кредитов нам больше не давали: потеряли веру в платежеспособность СССР. Беду усугублял провал хлебозаготовок 1991 года. Поняв, что кабинет Павлова уже не в силах предотвратить «плановое» повышение цен, но еще не решается на их либерализацию, колхозы (как и промышленные предприятия) перестали отдавать товар за деньги: ведь завтра он станет дороже. Сегодня известно уже несколько документов, предвещавших катастрофу к концу 1991 года… Информация Внешэкономбанка СССР о фактическом валютном банкротстве страны легла на стол Егора Гайдара в ноябре, сразу после назначения его вице-премьером России, ответственным за экономику… Документы правительства хранились тогда в секрете. Немногие знали, что запасов зерна в стране имелось лишь до февраля 1992 года, и только бесперебойные поставки зерна из-за океана могли спасти Россию от голода. Еще меньше было тех, кто знал, что оплачивать импорт зерна нечем. Такова, видно, судьба России: обанкротившийся правящий класс уступает власть не раньше, чем утрачивает способность обеспечивать города хлебом. Так было и в 1917-ь, и в 1991-м. Новая власть в обоих случаях начинала с самого опасного испытания: не успев сама встать на ноги, должна была добыть хлеб… В 1918 году разрушение денежной системы повело к тому, что крестьяне перестали отдавать хлеб за бумажки. Ответом власти были продотряды с пулеметами – начало гражданской войны. Осенью 1991-го решение было прямо противоположным: восстановить рыночные отношения, вновь сделать деньги деньгами. Инфляционный шок, сопровождавший либерализацию цен, – тоже не подарок, но зато обошлось без пулеметов и гражданской войны. Первым ответом на либерализацию было восстановление доверия зарубежных партнеров: они возобновили предоставление кредитов, импорт хлеба не прерывался. Внутри страны установление реальных цен помогло пресечь расточительное потребление: перестали выбрасывать черствый хлеб, перестали кормить им скот…»

О том же говорит Борис Стругацкий [370]: «Либеральная революция» была и есть судорожной и мучительной борьбой за то, чтобы удержать страну на краю пропасти, не дать ей ввергнуться в голод, в хаос, в гражданскую войну, наконец. Борьба в постоянном цейтноте, без всяких резервов, при бешеном сопротивлении открытой и скрытой оппозиции». Подобное мнение высказывали Лев Тимофеев в «Известиях» [402], Кристиан Фрилэнд в «Файненшел Таймс» [403] и другие.

Я опасаюсь, что даже многие люди старшего поколения, сами пережившие острый товарный кризис нескольких последних советских лет (1988-91 гг.), подзабыли уже те события. Им теперь, под влиянием лживой пропаганды определенных кругов в России, может казаться, что проведенная правительством Гайдара либерализация цен была плодом упражнений не слишком компетентных «завлабов». Приведу ряд выдержек из советских газет тех лет, рисующих истинную картину.

Лина Тархова, спецкорр. [404]: «На окраине Смоленска случилось страшное происшествие. Городу удалось заполучить партию вареной колбасы, от которой отказался другой город – был просрочен срок хранения. У магазина, где продавали дефицит, собралась туча народу. Кто-то разбил витрину, толпа с ревом ринулась внутрь. Одна женщина упала, но подняться сразу не смогла – по ней и по битым стеклам толпа и пробежала к прилавку…»

Алексей Лушников, зам. председателя правления общества милосердия «Ленинград» [405]: «Мы встречались со случаями голодной смерти. И это через 45 лет после снятия блокады!»

И. Мороз [406]: «Уже в полусотне километров от Москвы в продаже нет никакого мыла. Немытые люди так взрывчаты, так легковоспламенимы! Пришлось ознакомиться с таким документом – обращением заведующей магазином к начальнику отделения милиции: «…неизвестный гражданин южного типа, угрожая ножом, пытался взять товар без очереди, но был обезоружен и избит. Прошу вас организовать милицейский пост возле магазина для нормализации торговли моющими средствами».

В. Патюк из моего родного Запорожья [407]: «Сегодня я в первый раз за последние 7-8 лет заплакала. Зашла в центральный универмаг купить сыну теплые ботинки. На полках – пусто. А рядом стоят трое ребят-арабов и хохочут до колик. Понимаете, показывают пальцами на полки, на нас, на продавцов – и смеются. Такого стыда я не испытывала никогда. Я отошла в сторону и заплакала. Конечно, я и раньше ходила в магазины, и там было не лучше. Но как-то уже свыклась, что ли? А тут я увидела нас с вами чужими глазами».

О. Лункина из Владимира [408]: «Иногда стыдно признаться, что я  участница войны. Слышишь: «Участники на поле боя остались, а вы – недобитки, и когда только передохнете!»… Продают нам, участникам, по 2 килограмма колбасы раз в месяц да ко Дню Победы что-нибудь добавят вроде баночки зеленого горошка и майонеза… Ждем смерти».

С. Соколова из Коврова [409]: «Надежды на улучшение нашей жизни больше нет. У нас в Коврове в июле выдавали по талонам на одного человека килограмм гороха и банку тушенки, а в августе нам стали говорить, что живете слишком шикарно – обойдетесь без тушенки… Делите горох поштучно». В этой же подборке писем читатели сообщают, что хотят уйти из жизни в виду ее беспросветности и спрашивают, почему в стране нет организации, которая бы помогала это сделать «культурно», раз страна не может прокормить своих граждан.

Олег Стефашин из Джезказгана [410]: «Защиты от покупателей потребовали работники джезказганской торговли, спешно собравшиеся на свою внеочередную конференцию. Только за один месяц нападениям толпы, разгневанной отсутствием в продаже нужных товаров, подверглись более десяти продавцов. Теперь многие отказываются открывать магазины до тех пор, пока их не возьмет под охрану милиция. Бывает и так, что и она оказывается не в состоянии приостановить мордобой или погасить слепую ярость голодной очереди, которая начинает вдруг бить витрины, крушить оборудование и разносить в пух и прах подсобные помещения, где, по их мнению, «торгаши» прячут весь дефицит».

В том же номере «Известий» был опубликован «Монолог из очереди» без адреса и фамилии автора: «Мне страшно и стыдно. Сегодня удалось вырваться живой из очереди за носками. А завтра предстоит стоять за молоком и мясом. Я боюсь, что меня раздавят вместе с ребенком».

Н. Зенова {411]: «Кошмарная эта история произошла в свердловском гастрономе «Центральный». Кефир кончился раньше. Покупательница с чеком, на который не хватило кефира, просила заменить его молоком. Продавец не вняла. Покупательница произвела «самозахват» чужих бутылок, крепко взяв их за горлышки. Продавец потянула бутылки к себе. Покупательница не отпускала. Продавец выразила свое отношение словами. Покупательница укусила продавца за руку. Продавец ударила ее бутылкой. Итог: покупательницу отправили в травмопункт, где наложили швы, продавца – в психоневрологический диспансер, где поставили диагноз – нервное истощение».

З. Ерошок  [412]. Обзор писем читателей под заголовком: «Мы погибнем не на войне, а в очередях». Выдержки из писем: «Страшно заходить в магазин. Страшно быть раздавленным. Недавно была в «Детском мире» перед открытием, раскрыли двери, и толпа ринулась напролом. Одну женщину сбили с ног, и толпа прошлась по ней, раздавив, конечно. И. Г.».

«Одному городскому покупателю не досталось молока, он зашел в кабинет директора магазина и чиркнул его по шее бритвой…. Уходя в магазин за кочаном капусты, не знаешь – вернешься или нет».

Еще одна подборка  писем читателей под заголовком «А ночью мне приснилась курица» [413]. Л. Бредихина из Ангарска: «В магазине «Радуга» в выходной давали сгущенку. К прилавку меня мои сограждане доставили через два часа, но выйти с 5 банками сгущенки за пределы этого «рая» просто не было возможности. Спасибо продавцам. Они увидели, что я уже теряю сознание и выпустили через «черный ход».

Группа матерей из Омской области: «Уважаемые министры! От всей души просим вас позаботиться о солдатах, которые весной увольняются в запас из рядов Советской Армии. Вместе с армейской формой пусть им выдадут обыкновенные гражданские брюки. За два года, пока служили сыновья, мы так и не смогли ничего купить».

Татьяна из Свердловска: «Знаете, я ни разу в жизни не ела досыта не только апельсинов, но даже яблок. Иногда мне снится жареная курица. Целая, понимаете? Вся моя, а не крылышко и не хромая ножка».

Семья Иваноевских из Перми: «Вчера сгорела последняя электрическая лампочка. В магазинах новых не купить. Где есть лучины?»

П. Перелыгин из Новороссийска: «Мне 56 лет, из них 34 отданы учительскому труду. Пришлось предупредить директора, что учительствовать более не могу, так как мои рваные сапоги приказали долго жить. Новых взять негде, а в комнатных тапочках показаться перед учениками стыдно».

Е. Подмарькова из Ульяновской области: «Почему моя мама, еще недавно самая добрая, превращается в хищного зверя, который, преодолевая огромные препятствия, любой ценой добывает себе пищу, одежду? Она уже перестала улыбаться, интересоваться моими школьными и личными делами… Мне страшно думать о будущем, когда представлю, что и мне придется таким образом прожить всю оставшуюся жизнь».

Олег Мороз [414]: «Доведен народ до ручки.  Вот-вот, гляди, голод начнется».

Еще подборка писем читателей [415]. Аня С. из Рыбинска: «Мне 20 лет, дочери – 5 месяцев, мой муж служит в армии. До повышения цен кое-как сводили концы с концами, правда, и тогда бывали дни, когда я сидела голодная. Но сейчас я в отчаянии. Голодать придется не день и не два. Как выжить?»

Г. К. из КА ССР (?): «Знают они там, наверху, что лучше умереть, когда нечем кормить детей, нечего обуть, и они в морозы ходят в кедах?»

А. Симонова, Алма-Ата: «После того, как нам не досталось мяса (выстояли в очереди 2 часа), а потом нас чуть не раздавили в очереди за яйцами, которые нам тоже не удалось купить, у меня было жуткое желание удушить своих детей, потому что я не знала, чем их кормить. Старшая дочь (4 года)  погладила меня и сказала: «Мама, не плачь, мы не хотим пока есть, мы потерпим».

Т. Мамонтова, Курган: «Я помню, как мы клеймили мещанство. Раньше я знала, что это такое. Кажется, погоня за материальными благами. Интересно, а погоня за килограммом сахара, молоком, хлебом – это мещанство? Предлагаю отменить это вредное слово. Нет у нас материальных благ, значит, нет и мещанства. И все же до слез обидно: работаем с утра до вечера на нищенскую зарплату, и едва сводим концы с концами, экономим. Не позволяем себе ничего, а умри – похоронить не на что. Я боюсь возненавидеть свою Родину. Не могу понять, кто сделал ее такой».

Павел Гуревич [416]: «В очереди за хлебом задавили мальчика».

Достаточно, вспомнили? И обратите внимание: этот воистине всесоюзный вопль отчаяния длился 4 года – с 1988 по 1991. Нельзя было купить колбасы, масла, яиц, молока, мыла, штаны для демобилизованного солдата, но был еще хлеб. В феврале 1992 года кончались запасы хлеба! Кстати, эти отчаянные письма 1988-1991 годов ничего вам не напомнили? Правильно, такие же отчаянные письма советских людей 1939-1940 годов (глава 38). Наша родная власть раз за разом ставила свой народ на грань голода, а то и за эту грань.

Заметим, первое повышение цен в конце 80-х было проведено еще последним советским правительством Павлова. И то повышение, и последующая либерализация цен, проведенная правительством Гайдара, были абсолютно вынужденными. Они явились неизбежным следствием всего предыдущего развития советской экономики.

В адрес либеральных реформаторов высказывается еще одно тяжкое обвинение – то, как была проведена приватизация государственных предприятий. Честно говоря, мне самому хотелось бы задать Анатолию Чубайсу вопрос: когда вы, Анатолий Борисович, говорили, что каждый житель России со временем сможет приобрести на свой ваучер две «Волги», вы добросовестно заблуждались или сознательно лгали? Владимир Познер говорит [417], что он неоднократно обсуждал эту тему с Чубайсом. Тот объясняет: «Нужно было сделать все как можно быстрее, чтобы коммунисты не вернулись к власти. Единственный способ добиться этого – приватизация, немедленная, не постепенная. Да, были люди, которые за бесценок получили огромные богатства. Такова была особенность того периода. Разговоры о том, что эти люди ничего не сделали для России, неправильны».

У нас есть возможность получить информацию на этот счет из первых рук. Егор Гайдар [418]: «Мы хотели создать одинаковые для всех правила, а не делить между предпринимателями пряники в зависимости от симпатий. А дальнейшая эволюция – после смены правительства в конце 1992 года – пошла под ритуальные разговоры о рынке без базара, об усилении государственного управления экономикой. Хотя на самом деле шел стремительный процесс срастания собственности и власти на новой, уже рыночной основе… За всем этим – серьезные социальные процессы, логика нашей истории, родимые пятна социализма… Мы начинали в условиях, когда экономика лежала в руинах. Нам нужно было заставить как можно быстрее заработать рынок… Без существенной доли частного сектора рынок нормально не работает. Проблема усугублялась тем, что к этому времени государство утратило реальный контроль за собственностью. Уже в 1988-1991 гг. директора почувствовали себя полусобственниками, а уж у родного предприятия воровать можно было спокойно и беззастенчиво. Короче говоря, требовалось как можно быстрее создать критическую массу частной собственности. Так что, выбирая между скоростью и качеством приватизации, мы сознательно делали ставку на темпы… Ну а за темпы приходится платить. Платить избыточными уступками. Многие забывают, что основная часть приватизации проводилась по так называемому второму варианту, который предложили и провели в Верховном совете весной 1992 года коммунисты. Именно отсюда, по существу, и родилась бесплатная приватизация по остаточной стоимости. Кстати, мы вполне отдавали себе отчет в том, как дорого обойдется попытка создать промышленные колхозы. Но были согласны проводить приватизацию даже и по коммунистическим правилам. Лишь бы двигаться вперед…»

Не имели реформаторы ни запаса времени, ни свободы рук. Не зря ситуацию, в которой они работали, Борис Стругацкий описал так [370]: «Борьба в постоянном цейтноте, без всяких резервов, при бешеном сопротивлении открытой и скрытой оппозиции». Много напартачено было до них последними союзными правительствами Рыжкова и Павлова. Кто из критиков Гайдара с Чубайсом помнит о факте, о котором писал Владислав Вишнепольский [419]: «Наиболее мощная незаконная приватизация прошла задолго до Чубайса, при Рыжкове, в 1990 году, когда были созданы псевдоакционерные общества и псевдокоммерческие банки без единого рубля инвестиционных вложений. Именно тогда все наиболее мощные банки и предприятия стали частными. Пример тому – «КамАЗ», Промстройбанк, Агробанк и др.»

Историк В. Сироткин не жалует Гайдара и его команду, но и он вынужден признать [113, стр. 267]: «Даже у большевиков на их «поворот к коммунизму» ушло три года (1918-1920), да и то с помощью ВЧК и РККА и кровавой Гражданской войны (и все равно в конце концов они попытались найти «третий путь» – НЭП). Сами «стратеги» отводили себе тот же «большевистский срок» для поворота «взад» – три года. Ельцин урезал его в три раза – до осени 1992 г. На практике же в чистом виде социальным вивисекторам удалось удержаться у «операционного стола» еще меньше – около пяти месяцев (с ноября 1991 по март 1992 гг.), после чего весь их эксперимент покатился под откос, а их самих «царь Борис» как «неразумных холопов» через некоторое время выгнал…»

И далее (стр. 268): «Конечно, «гайдаровские мальчики» хотели как лучше, и на бумаге их «стратегия» действительно выглядела как радикальная реформа. Но давний критик «гайдароэкономики» Андрей Илларионов справедливо замечал – и до Гайдара и К* реформировать советскую экономику в 1965-1966 гг. пытались А. Н. Косыгин, а в 1987-1988 гг. – Н. И. Рыжков. Поэтому и для «мальчиков в розовых штанишках» существовал большой риск, «рыночная экономика могла получиться такой, как в США, и такой, как в Заире», – писал Илларионов в 1999 г. («НГ». 13.04.1999). У нас получилось «как всегда» – как в Заире».

Кому принадлежит ставшее крылатым выражение «хотели как лучше, а получилось как всегда», известно. Это не случайное совпадение: через пять месяцев Ельцин под давлением левого большинства в Верховном совете поставил над реформаторами «дядьку» – старого аппаратчика Черномырдина. Я хорошо помню те заседания Верховного совета: все остальные кандидатуры на пост руководителя правительства это большинство проваливало. Коммунисты называют себя партией рабочего класса, на деле они отстаивали тогда интересы «красных директоров», одним из которых и был Черномырдин. Вспомним еще, что говорилось о нем в предыдущей главе: «Черномырдину вообще на всю эту «свободу» предпринимательства было глубоко наплевать, пользуясь то борьбой Ельцина с «врагами», то его болезнью, он набивал себе карманы». Только такой премьер устроил левое большинство Верховного совета.

Российские реформаторы постоянно работали в плотном окружении старой номенклатуры, «народных избранников», которые в большинстве тяготели к той же номенклатуре и придерживались левых взглядов, ельцинской «семьи». Когда Ельцин был готов идти на преобразования, против выступало большинство Думы в союзе с номенклатурой. Например [113, стр. 303-304]: «Даже когда «царю Борису» в июле 1994 г. удалось усадить за стол переговоров двух антагонистов – председателя ГКИ А. Чубайса и председателя думского Комитета по экономической политике Сергея Глазьева, и те с большим трудом выработали компромиссный вариант следующего – денежного этапа приватизации, лоббисты «уполномоченных банков» сорвали эту программу «законной приватизации» – на пленарном заседании Думы она не прошла – не хватило 15 голосов для ее утверждения…» Заметим: это те самы банки, которые были созданы еще в 1990 году, при Рыжкове.

И, наоборот, когда удавалось на что-то нужное подвигнуть депутатов, на стражу своих интересов выступала «семья» (там же, стр. 333): «Когда депутаты Госдумы подготовили и приняли такие «инструментальные» законы – «О борьбе с коррупцией» и «О борьбе с легализацией незаконных доходов», Ельцин наложил на них вето. Тем самым правоохранительные органы лишились возможности проверять заграничные счета крупных чиновников и владельцев «беглых капиталов» (по данным Л. Ратманова, на 1 января 2000 г. до 500 млрд. долл.), т, к. без принятия закона «О борьбе с легализацией незаконных доходов» Россия не может подписать Страсбургскую конвенцию ЕС «Об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности», а без нее – никакого доступа для ФСБ и МВД к счетам «семьи», «кремлевского завхоза» или БАБа в европейских банках быть не может. Круг замкнулся».

Сходной была ситуация и в Украине. Свидетельствует независимый эксперт, кандидат экономических наук Сергей Васин [420]: «Левое большинство в парламенте прошлого созыва согласилось лишь на такую приватизацию, при которой формальным собственником становился трудовой коллектив. Но подлинным собственником стал узкий круг администрации предприятия или распорядители кредита в бюджетных организациях».

По всем этим причинам та самая «шоковая терапия», которая, например, в Польше, тоже не без проблем, но все же была доведена до конца и позволила стране начать процессы оздоровления экономики, в России, Украине и других странах СНГ захлебнулась, и экономика приобрела уродливые формы «дикого капитализма», «капитализма для своих». Когда с приходом Путина, «свои» поменялись, соответственно, начался новый передел собственности.