Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 11. Есть ли у восточнославянских народов будущее?

Глава 55

Когда подсознание берет верх над сознанием

Нам, русским, надо совершенно сорваться с европейских рельсов

и, выбрав совсем иной путь, стать наконец

во главе умственной и социальной жизни всечеловечества

Константин Леонтьев

Нехай гирше, абы инше (пусть хуже, лишь бы иначе)

Украинская пословица

Как видит читатель, в споре с ретроградами, которые тянут Россию в прошлое – кто в советское, а кто в досоветское, – я во многом опирался на труды академика Моисеева. Когда я впервые стал знакомиться с ними, впечатлением было, не побоюсь этого слова, – восхищение. Прежде всего, меня привлекла в его трудах программа возрождения России, особенно предложение о превращении территории страны в транспортно-коммуникационный мост между Европой и Тихоокеанским регионом. Он называл его «нишей», которую Россия могла бы занять в современной мировой экономике, в мире ТНК. На мой дилетантский взгляд, мост этот действительно мог бы стать звеном, за которое можно вытащить всю цепь российских (а заодно и украинских, белорусских и т. д.) проблем. Удручало то, что программа Моисеева осталась неизвестной широкой общественности России, не говоря уже о том, что она не стала предметом обсуждения в правительстве или хотя бы публичных оценок экономистов. Очень привлекали и его взгляды по более широкому кругу вопросов. В интересах дальнейшего изложения полезно привести хотя бы краткие биографические сведения об академике.

Никита Николаевич Моисеев родился 23 августа 1917 года в Москве в семье потомственных русских интеллигентов, дворянской по происхождению. Его дед в 20-х годах работал председателем финансово-контрольной комиссии НКПС (Народного комиссариата путей сообщения). Получив приглашение занять серьезный пост в американской фирме «Вестингауз» и разрешение от властей на выезд с семьей, ехать отказался, сказав: «Большевики приходят и уходят, а Россия остается. Надо работать!» В 1930 году отец Никиты, служивший тоже в НКПС, был арестован по делу «Промпартии», но еще до суда скончался в Бутырской тюрьме. Через пару месяцев от горя скончался и дед. С двойным клеймом «сына врага народа» и «дворянского происхождения» Никита только чудом пробился к высшему образованию. Но на этом его мытарства не кончились. В 1949 году по обвинению в причастности к группе, готовившей вооруженное восстание, была осуждена к 10 годам заключения его мачеха (мать умерла очень рано), школьная учительница, уже пенсионного возраста. Никиту, уже кандидата наук, боевого офицера, выгнали с работы, и он нигде не мог устроиться.

Будучи по основной своей специальности математиком, он был человеком широкого кругозора и действительно системным аналитиком. Последние два десятилетия жизни он посвятил исследованиям динамики биосферных процессов, воздействию деятельности человека на эти процессы, поискам путей сохранения человечества как вида. Помимо научных трудов, Моисеев написал большое количество публицистических работ, в которых пытался привлечь внимание общественности к проблемам выживания человечества и, конечно, к проблеме возрождения России. Скончался он 29 февраля 2000 года.

Вот некоторые его высказывания (все – из сборника [399]): «Я не буду ссылаться на печальный опыт нашей страны. Достаточно знать азы теории организации, чтобы убедиться в том, что он был предрешен. Даже сама схема развития материального мира, которую я называю универсальным эволюционизмом (или теорией самоорганизации), исключает существование бесконфликтного общества на любом этапе его развития…Человечество (в отличие от термитов) может развиваться тогда и только тогда, когда инициатива человека, присущее ему стремление к самостоятельному поиску, имеет шанс реализоваться, когда он не «винтик»…Любая форма организации развитого общества должна быть обществом свободного предпринимательства…Я думаю, что попытки планового развития… уже больше никогда не повторятся…Идея управляемого общества – утопия и очень опасна» (с. 180-182); «Для объяснения своей позиции я должен на время отвлечься от темы и сделать несколько замечаний о понятиях универсального эволюционизма и системного анализа. В основе развития всего живого мира, а не только общества, лежат два механизма – конкуренции (выживает более приспособленный) и кооперация, т. е. объединение в систему, рождение новых организационных структур, обладающих новыми свойствами, вступающих в новые конкурентные взаимодействия и т. д. Их совокупность, их противоречивое единство и есть то, что я называю «Рынок». Механизму, рождающему новые структуры, мы обязаны разнообразием различных форм организации живого мира, в том числе и организации общества, форм его деятельности. Это – материал, на котором конкуренция, соревнование совершают отбор более жизнеспособных в современных условиях. Если угодно, это аналог мутагенеза. И чем сложнее внешние условия, чем жестче оказывается отбор (результат конкуренции), тем разнообразнее должно быть множество организационных структур, индивидуальных инициатив и т. д. Вот откуда необходимость и неизбежность либерализма. Это не выдумка «либералов», а проявление общих принципов универсального эволюционизма» (с.54).

Тут не лишним будет небольшой комментарий. Оказывается, действительному системному анализу ничуть не чуждо понятие универсального эволюционизма, включающего также эволюцию общества. А для Кара-Мурзы – это социал-дарвинизм! А ненавистная конкуренция, означавшая для него топтание ближнего, встречается в небольшом абзаце 4 раза – как необходимейший механизм приспособления общества к меняющимся условиям.

Но продолжим цитирование: «Гуманистическая парадигма становится реальной необходимостью. Как я думаю, это и есть ключ к будущему» (с.12). «Идеи демократии и либерализма – это не выдумка тех или иных мудрецов. Это проявление естественных механизмов самоорганизации общества, конкурентного взаимодействия различного типа организационных структур, т. е. проявление все того же Рынка» (с.57). «Демократии – ей и только ей предстоит с помощью науки и других институций создать шкалу общечеловеческих ценностей и, что самое трудное, внедрить ее в сознание людей…На передний план нового фронта должна выйти демократия – общепланетарный демократический порядок. В противном случае человечество ожидает новый тоталитаризм» (с.231). «Главное – найти собственную нишу в Мире ТНК и создать в ней необходимые механизмы функционирования. А для этого, в свою очередь, необходима ликвидация любых монополий (в том числе и монополии государственных корпораций) и утверждение реальной конкуренции» (с.63).

Из приведенных выдержек однозначно следуют выводы: во-первых, еще раз подтверждается абсолютная нежизнеспособность советского «социалистического» строя: ни демократии, ни либерализма, ни свободы предпринимательства, ни свободы творчества, ни конкуренции – короче говоря, ничего из того, что Моисеев считал жизненно необходимым для нормального развития страны в современных условиях, для поддержания ее конкурентоспособности, в советском обществе не было; во-вторых, ясно, в каком направлении должна развиваться Россия – в сторону либеральной демократии, раскрепощения личности, рыночной экономики и т. д.

Еще раз повторю: я все это читал с большим воодушевлением. Я думаю, многим приходилось переживать подобные чувства, когда в трудах авторитетного ученого находишь свои мысли, только изложенные и обоснованные на более высоком уровне.

Но по мере того, как я глубже вникал в труды академика, возникло и стало нарастать некое смутное беспокойство. Я никогда не был водителем, но, мне кажется, это беспокойство можно описать следующим образом. Купил человек шестисотый «Мерседес», первые дни не нарадуется машине, но вдруг начинает слышать в звуке мотора какие-то посторонние шумы. Слышится в них что-то неуловимо знакомое… И вдруг водитель с ужасом вспоминает: так постукивал двигатель его первой машины – старенького «Запорожца», купленного «где-то за городом».

Вот в другом сборнике его трудов [465, стр. 130] читаю: «После преступного разрушения второго центра силы (Советского Союза), которое произошло по воле небольшой группы людей (а могло бы и не произойти при более полном понимании сути возникшей ситуации), когда рухнула стабильность послевоенного мира, наиболее естественный ход развития планетарного процесса, вероятнее всего, будет связан с утверждением некой новой формы тоталитаризма».

Как холодный душ на голову! Как это – «по воле небольшой группы людей»? Катаклизмы такого масштаба не происходят «по воле небольшой группы»! А кто писал, что «Советский Союз погиб в результате системного кризиса» (там же, стр. 97)? И в первом сборнике [399, стр. 211] читаем: «В Советском Союзе развился системный кризис, который страна не смогла пережить. Оттого и погибла. Это утверждение кажется мне бесспорным». В обоих случаях объясняется и причина кризиса: подсистема управления (аппарат, бюрократия, номенклатура) стала ставить собственные интересы выше интересов системы. А в другом месте (там же, стр. 214) Моисеев пишет, что еще в 60-е годы увидел: «Номенклатура не принимает реформ в принципе. А маразматирующие старцы, возглавлявшие государство, вряд ли отдавали себе отчет в опасности происходившего. Да и сами не очень стремились к реализации реформ». Но и это все частности, вытекающие из принципиальной нежизнеспособности, обреченности системы, отвергавшей все то, что сам Моисеев считал абсолютно необходимыми чертами общества в современную эпоху (см. выше).

Допустим, если бы не эта «небольшая группа», режим мог еще сколько-то лет протянуть. Но, если он нежизнеспособный, монструозный, не лучше ли, что он сгинул раньше? Оказывается, Моисеев считал, что систему можно было реконструировать [399, стр. 213]. И более конкретно [465, стр. 132]: «Я глубоко убежден, что еще в 1980-е годы соответствующей перестройкой управления промышленностью и введением ряда рыночных механизмов и постепенного изменения структуры собственности мы сумели бы сохранить Великое государство и избежать теперь уже неизбежного утверждения планетарного тоталитаризма».

О принципиальной нереформируемости «советского проекта» мы много говорили выше (см., например, главу 46): как только до него пальцем дотрагивались, он начинал рушиться – из-за его изначальной выморочности, нежизненности. «Маразматические старцы, возглавлявшие государство», не зря «не стремились к реализации реформ» – нутром чувствовали, чем это может кончиться. Да, собственно, Горбачев именно в 1980-е и начал перестройку. Он как раз и пытался делать то, что запоздало рекомендовал Моисеев: перестраивал управление промышленностью, вводил ряд рыночных механизмов (кооперативы, аренда и пр.). Даже Кара-Мурза понял, что именно эти судорожные движения правительства Рыжкова, а никакие не реформаторы, добили советскую экономику, а значит, и Советский Союз. Реформаторы («гайдарообразные», как их называет Моисеев) спасали уже, что можно было спасти.

После всего, что Моисеев написал о советской власти, не понимать ее обреченность – это стало для меня полной неожиданностью. Но дело не в непонимании – для него крах советского государства стал трагедией: распалось «Великое государство» [465, стр. 132], «Великий Советский Союз» (там же, стр. 94). И ключевое слово – Великий, Великое. Не столь важно, каким было государство во всех остальных отношениях, главное – его Величие. Вот тут у меня и появилось впервые ощущение, что, образно говоря, мотор у нового «Мерседеса» стучит, как у старого «Запорожца»…

За первым «открытием» последовали другие. Моисеев позиционирует себя как противник имперских и мессианских амбиций [399, стр. 14]: «Я убежден, что нам открыты еще не плохие, хотя далеко и не имперские дороги! И в этом, может быть, благо России и русского народа. Имперская ноша чересчур тяжела, да и немного сулит гражданину «имперской нации»!»; «Я отбрасываю все попытки обсуждения возможных путей с любых имперских или квазиимперских позиций. Любая мессианская позиция, будь она с коммунистическим, капиталистическим, православным или каким-либо иным фундаментом, в современных условиях утопична. Она никому не привлекательна, потому и следование ей смертельно опасно для любой нации…Возникшая половину тысячелетия тому назад во Пскове идея «Третьего Рима», сформулированная отцом Филофеем, уже давно потеряла свою привлекательность и действенную силу» (стр. 48).

Замечательно, но откуда тогда такая тоска по «Великому государству», «Великому Советскому Союзу»? И что тогда означает фраза (буквально рядом – стр. 49) о том, что русские не хотят «превратиться в некую заурядную европообразную страну, которая должна стоять на задних лапках перед своими хозяевами и «помахивать хвостиком»? Сколько пренебрежения и высокомерия в этом словечке «европообразная». И кто же это в Европе «стоит на задних лапках» и перед каким «хозяином»? Никаких хозяев над Европой нет, и Моисеев это прекрасно знал, сам писал, что Европа становится опасным конкурентом США. Все дело в нежелании становиться «заурядной страной».

В этом высокомерии выдающийся ученый уподобился самым дюжинным русопятам. Вот профессор МГУ Вадим Малышев говорит [201] о членстве России в Совете Европы: «Может, бесполезно иметь один голос среди десятков одинаковых голосующих копий?». А вот мнение [466] протоиерея Всеволода Чаплина, секретаря по взаимодействию церкви и общества отдела внешних сношений Московской Патриархии: «Россия попросту не способна удовлетвориться в международных отношениях ролью ведомого, второсортного партнера. Участвуя в работе европейских структур, мы не можем отказаться от права решающего голоса». Это при том, что по своему ВВП Россия равна среднему штату (не Калифорнии!) США и, вероятно, уступает уже Швеции. Великобритания, которая еще недавно гордилась тем, что в ее владениях никогда не заходит солнце, и которая по любым показателям и сейчас – не последняя страна, не чурается иметь в европейских структурах такой же голос, как Люксембург, а России это не в пику.

Я бы от всего сердца пожелал всем бывшим соотечественникам в бывшем Союзе, в том числе и русским, чтобы их страны стали заурядными, то есть нормальными европейскими странами – какими сейчас являются Германия, Англия, Швеция. Какие основания у русских претендовать на большее? Уж на что «всемогущи» ныне США, но никто иной как Бжезинский писал, что Америке не вечно играть эту роль. Стремление к непременному «величию» ничем не отличается от претензий на мессианство, на роль «третьего Рима». Трезветь – так трезветь.

То же можно сказать об имперских амбициях. Моисеев понимал их вред для самой имперской нации. Откуда тогда такая тоска по империи? Читаем: [399, стр. 50]: «Трагедия России многопланова…Начать с того, что территория страны уменьшилась на 4 миллиона квадратных километров. Но не это главное. Самое страшное – мы разлучены с Украиной…Ушел Крым с городом русской воинской славы Севастополем. Ушла Прибалтика с теми портами, которые исправно служили морскими воротами России со времен Петра…Одним словом, мы унижены и растоптаны». Опять – те же, что у Кара-Мурзы и прочих дюжинных патриотов, стенания по «городу русской славы Севастополю», те же представления о территориях других народов, как о российских «окнах» или «воротах». Ну-ка, как Китай отхватит Сибирь, а Европейскую Россию объявит своим «окном в Европу»? А что, соотношение китайского населения к российскому – примерно такое же, как российского к населению Прибалтики.

Когда я стал более внимательно вчитываться в тексты Моисеева, я с большим огорчением обнаружил, что не только его суждения по многим вопроса совпадают с таковыми Кара-Мурзы, но он  попадает в те же ловушки. Вот он говорит о своем поколении интеллигенции [399, стр. 210]: «Мы сумели передать эстафету той многомиллионной массе новой интеллигенции, благодаря которой наша страна к началу 1960-х годов сделалась второй научно-технической державой мира…Этот факт, несмотря на все наши личные горести и беды, во многом примирил нас с большевиками». Не было «этого факта», и об этом свидетельствует сам академик.

Сказав на странице 210, что «наша страна к началу 1960-х годов сделалась второй научно-технической державой мира», на странице 213 он пишет, что во время поездки в 1961 году за границу он увидел: «Начиналась эра компьютеризации. И мы оказались к ней абсолютно не подготовленными». Но 1961 год – это и есть «начало 1960-х годов». Что же это за «вторая научно-техническая держава»?! А в середине 70-х годов, пишет он, стало ясно, «что наша страна оказалась аутсайдером научно-технического прогресса. Другими словами, Советский Союз автоматически уходил на периферию развивающегося мира». Что за «калиф на час»? Как это «вторая научно-техническая держава мира» за одно десятилетие может превратиться в «аутсайдера научно-технического прогресса»?

В главе 39 приведены выдержки из «Советской цивилизации» Кара-Мурзы. В одном месте он вдохновенно рассказывает, что к 1941 году советская промышленность по производственной структуре, технической оснащенности и пр. вышла на уровень развитых стран мира. А в другом признает, что и в 70-80-е годы та же советская промышленность не могла пошить нормальные штаны или сделать приличный пылесос – все поглощала «оборонка», но и там не все уже ладилось: техника усложнилась, а проклятый Запад ни за какие деньги не хотел продавать нам продукцию военного назначения. Не правда ли, очень похоже? 

Ларчик открывается просто: СССР никогда не был «второй научно-технической державой» и не мог ею быть по основаниям, которые указывает сам Моисеев, – за отсутствием в нем рынка, конкуренции, свободы творчества, за отсутствием целых отраслей фундаментальной науки, задушенных еще при Сталине и не восстановившихся полностью до сих пор. В СССР развивалась наука вооружений, да еще «прикомандированная» к ней физика. И на физику готовился погром, как на генетику, но Сталину объяснили: в итоге может оказаться, что стрелять не из чего будет, и он отступился. Не мог академик не знать, что научный ранг державы в первую очередь определяется числом представляющих ее лауреатов Нобелевской премии. В СССР их было считанные единицы.

Используя «преимущества» социализма, его правители могли заставить население вести полунищенское существование, но сконцентрировать все силы и средства на нескольких узких направлениях, создавая впечатление «второй державы мира». Но и эти натужные «успехи», при общем отставании, не могли держаться долго. Кстати, эти «успехи» до 60-х годов в заметной части держались (см. главу 3) на военных трофеях, а также на работе советской внешней разведки. Дальше дела пошли хуже еще и потому, что трофеи иссякли, а в западных странах после ХХ съезда КПСС поубавилось число Кимов Филби.

Так в чем было величие СССР, по которому так тосковал Моисеев? В количестве уничтоженных сограждан, в доведении до катастрофического состояния собственной природы, в поддержке людоедских режимов во всем мире, в подавлении ростков свободы в соседних странах, в том, что мы весь мир держали в страхе атомного апокалипсиса?

Больше всего меня поразила оценка Моисеевым «холодной войны». Главной задачей страны и своим личным кровным делом он считал: достичь паритета в ядерных вооружениях с США и выиграть «холодную войну». Вот он пишет о своей встрече с Андреем Сахаровым в середине 50-х годов в Арзамасе-16 [399, стр. 206]: «Самым страшным бедствием мы оба считали проигрыш «холодной войны»! Впрочем, тогда мы и не собирались ее проигрывать». Ну, тогда мы все так считали. Но Моисеев далее описывают встречу с Сахаровым лет через 30, то есть в середине 80-х: «Он оставался тем же добрым, умным, глубоко чтимым нами человеком, но заботился более всего не о стране, а о личной свободе каждого отдельного в ней человека». Написано это с глубоким сожалением и осуждением, сам Моисеев по-прежнему был озабочен страной и ее выигрышем в «холодной войне».

Вот тут и зарыта собака: Моисеев в паре государство-человек безусловное предпочтение отдает государству, державе и явно не видит разницы между понятиями «государство» и «страна». Он, по сути, патриот не русского народа, не русской страны, а русского государства, а кто и как этим государством правит – дело десятое. Итак, академик Моисеев – ГОСУДАРСТВЕННИК, и это сразу проясняет все недоумения.

Зачем была «холодная война», для чего было тужиться ее выигрывать? Неужели Никита Николаевич до конца жизни так и не понял, что пусковым ее механизмом была агрессивная политика СССР? Не понял – государственничество застит глаза и разум. Юрий Айхенвальд точно заметил [483]: «Государственничество – страшная сила; если только пустить ее в себя, то хоть как-то устоять можно будет лишь с огромным нравственным уроном».

Государственничество всегда идет в пакете с подозрительностью и неприязнью к другим странам, особенно более успешным. И Никита Николаевич повторяет набившие уже оскомину заклинания Данилевского, Кара-Мурзы, Кожинова и пр. о враждебности Запада к России: «Естественных друзей у России в Европе нет. Нас терпят лишь тогда, когда Европейскому полуострову плохо» [399, стр. 150-151]; «Мы всегда были окружены ненавистью: прочтите книгу того же маркиза де Кюстина, послушайте, что говорит Бжезинский» (там же, стр. 217). Оценка подобным заклинаниям была дана в части 3, не буду повторяться.

Десятки раз повторяет Моисеев сказку о «золотом миллиарде». Вот он пишет: «В сознании западного мира русские к золотому миллиарду не относятся» [399, стр. 60]. Но он же писал: «Из описанной схемы выпадает почти полуторамиллиардный Китай» (там же, с. 22); «Если появляется достаточно денег и они не разворовываются, то можно поднять любую страну до уровня передовых и даже самых передовых… Китай шаг за шагом входит в мировую экономическую систему» (с.27); «В Китае появляются свободные зоны – очаги, уже принадлежащие миру ТНК. Туда извне направляются многомиллиардные потоки долларов… Роль Китая в общепланетарном сообществе будет, вероятнее всего, возрастать и достаточно быстро…» (с.98) и т. д. Выходит, Китай в «миллиард» «пустят», а Россию – нет? Воплотись в жизнь его же проект превращения России в коммуникационный мост между Европой и Тихоокеанским регионом, России не придется ни у кого спрашивать позволения войти в этот «миллиард».

Моисеев в своих трудах много раз говорит о грядущем наступлении «планетарного тоталитаризма». Эта угроза возникла (см. выше) «после преступного разрушения второго центра силы (Советского Союза),.. когда рухнула стабильность послевоенного мира». Господи, ничего себе стабильность! Каждое десятилетие СССР совершал агрессию против какой-либо страны, раз за разом советский ВПК, чувствуя свой скорый крах, провоцировал кризисы, подводившие мир вплотную к катастрофе ядерной войны. Да уже то, что два сверхвооруженных монстра стояли друг против друга, и каждый боялся прозевать нападение другого, создавало ту еще «стабильность».

Юрий Васильев в «Московском комсомольце» рассказал [468] об «инциденте», случившемся в ночь на 26 сентября 1983 года в Серпухове-15, на советском командном пункте системы предупреждения ракетного нападения. Это был как раз один из моментов резкого обострения советско-американских отношений: только что был сбит южнокорейский «Боинг». Компьютер выдал сигнал о старте баллистических ракет с американской ракетной базы в сторону СССР. Тридцать уровней проверки достоверности сигнала подтвердили: вероятность нападения – высшая. Времени для принятия решения – минуты. По чистой случайности дежурным на КП в ту ночь оказался не рядовой офицер, а подполковник Станислав Петров, автор инструкции, предписывающей действия в такой ситуации. Только его интуиция подсказала ему, что сигнал, несмотря на все 30 уровней проверки, видимо, все же ложный. И ему хватило отваги взять на себя ответственность за решение выждать с ответом!..

Да, ныне миру тоже далеко до стабильности, но это все же не то, что было 20 и более лет тому назад. Грядущий «планетарный тоталитаризм» – не более, чем флюиды воображения людей определенного склада, а советский тоталитаризм, на который с вдохновением работал Моисеев, был реальностью, которая душила полмира и угрожала второй его половине.

Но вдруг выяснилось, что «планетарный тоталитаризм» уже здесь – в Ираке и Югославии. Вот, пожалуйста [465, стр. 136]: «Теперь, после событий в Сербии, когда карты оказались раскрытыми, когда все увидели звериный оскал «золотого миллиарда» и убедились в становлении нового порядка, планетарная ситуация, а значит, и наши собственные перспективы, изменились качественно – иллюзии отброшены… Мы уже понимаем, что благополучное развитие событий в России и для России, во всяком случае, в ближайшее время, в ближайшие десятилетия – вряд ли возможно». И следуют выводы (стр. 138): «Русские вроде сербов: они предпочитают уйти в небытие, чем жить по чужим правилам», а значит, первостепенная проблема – «состояние и боеготовность наших ракет».

Моисеев много говорит о роли нравственности в судьбах человечества: появление основ нравственности способствовало превращению прачеловека в человека, и сейчас без утверждения новой, более высокой нравственной парадигмы человечество не выживет. Все верно. Но это – в теории. Обратимся к практике. Моисеев пишет: «Больше всего меня поразила сверхспокойная реакция жителей западных стран на бомбардировки Сербии. А спокойная реакция на истребление людей и их культуры, как и всякая потеря нравственных начал, – грозное знамение наступающей деградации».

Опять точь-в-точь та же позиция, что у Кара-Мурзы и прочих «круглосуточных». Просто оторопь берет, с кем  и в чем солидаризовался академик Моисеев! «Сверхспокойную реакцию» продемонстрировали как раз русские – пока «наши» (сербы, славяне, православные) уничтожали «не наших» (хорватов, босннйцев, косоваров – католиков, мусульман). Истошный крик поднялся только тогда, когда ради прекращения геноцида прищучили «наших». Они, будучи самой многочисленной нацией в бывшей Югославии, уничтожили 200 тысяч своих сограждан других национальностей.

Войну Франции в Алжире остановили французы, войну США во Вьетнаме – американцы, А какую агрессию когда-либо остановили русские (советские)? С протестом против ввода советских войск в ЧССР в 1968 году на Пушкинскую площадь вышло аж 7 человек. Кто в России (СССР) протестовал против 10-летнего геноцида в Афганистане, где был уничтожен миллион мирных жителей? Моисеев пишет [399, стр. 51] «о войне в Чечне, этом симбиозе глупости, подлости и своекорыстия». Это делает ему честь. Но этой строкой все и ограничилось. Зато о «бедных сербах» – без конца.

Много пишет Моисеев, и тоже солидарно с Кара-Мурзой, о «двойных стандартах». Вот, например (там же, стр 44): «Уже сегодня начинает действовать негласный принцип: «что допустимо нам, то запрещено им» – идея «золотого миллиарда» работает на практике». То, что допустили сербы в Хорватии, Боснии и Косово, что до сих пор допускают русские в Чечне, – за последние 60 лет не позволял себе ни один народ в Европе. Нравственность предполагает требовательность в первую очередь к себе самому, к своей стране. Что сделали русские, чтобы остановить десятилетний геноцид чеченцев? Вот где «нравственная деградация», причем застарелая.

Еще о нравственности. Смерть отца и деда Никиты Моисеева – на совести советской власти. Он сам испытал множество мытарств, чудом пробился к высшему образованию, его лишали права на работу. Ладно, собственные невзгоды, но простить смерть близких людей? Добро бы, случилось это по ошибке, так ведь нет. Чем его мораль отличается от морали той дуры (см. главу 48), у которой при Сталине были уничтожены все родные, а она все не может «отречься от Сталина»? Простить такое – граничит с мазохизмом.

У Никиты не могло быть сомнений в преступном характере режима. Вот он оценивает [399, стр. 204] как «целенаправленное предательство» массовое «выталкивание» за рубеж во второй половине 20-х годов интеллигенции, квалифицированных специалистов. А вот что было с той интеллигенцией, которая осталась: «План ГОЭЛРО увлек русскую техническую интеллигенцию. И она начала работать. И как работать! Но и по этой интеллигенции, работавшей на благо собственной страны и совершенно непротестной по образу своего мышления и действий, тоже прокатился каток сталинских репрессий» (стр. 205). В другом месте (стр. 210) он говорит: «Я не знаю ни одного из моих сверстников, у кого благополучно складывались бы юношеские и молодые годы. Все мы прошли через «круги ада»…» Моисеев родился в 1917 году. Значит, его сверстники – это уже советская интеллигенция и, конечно, патриотически  настроенная. За что им были эти «круги ада»? Наверняка, не все благополучно из них вышли. Он видел масштабы бедствия, которое режим означал для страны: «В 1930-е годы было уничтожено крестьянство – основа самодеятельного населения» (стр. 215). Но человек, простивший палачам убийство близких людей, простит им и уничтожение миллионов соотечественников. Государственничество – опасный род фанатизма, не совместимый с нравственностью.

Я продолжу оборванную мной цитату: «Все мы прошли через «круги ада», преодоление которых требовало мужества и веры, веры в свою страну, веры в Россию». Прошли через «круги ада» –  и стали верными слугами ада? Вера в Россию – и служба ее погубителям? Одни русские государственники помогли большевикам удержать власть после революции, другие – крепили ее до последних дней ее существования. С каким презрением, характерным для всех государственников, Моисеев говорит о «кухонной интеллигенции», о диссидентах. Он до конца жизни оставался в уверенности, что прав был он, а не Сахаров. Государственничество не совместимо и с подлинным патриотизмом.

Человек такого масштаба, как Моисеев, не мог не понимать: 70 с лишним советских лет – это не некое «нейтральное» время – прошло, а теперь мы продолжим обустройство страны. Страна, по интегральному счету, оказалась отброшенной далеко назад. Потерян почти целый век исторического времени. Были впустую растрачены колоссальные людские и материальные ресурсы, донельзя загажена окружающая среда, уничтожены целые отрасли науки вместе с их носителями. А Моисеев считает большой заслугой большевиков «сохранение научных и инженерных школ» и «создание многомиллионного слоя интеллигенции». «Этот факт, – говорит он, – во многом нас примирил с большевиками» [399, стр. 210].

Задешево же он продал им свое «примирение». В СССР более или менее сохранились научные школы физические, химические, математические. Последние – только отчасти, если считать, что кибернетика тоже имеет отношение к математике. Уничтожены и, видимо, не восстановились всемирного уровня биологические школы, чем был нанесен большой вред также медицине и сельскохозяйственным наукам. О науках философского, экономического, гуманитарного круга и говорить нечего. Их самые выдающиеся представители были уничтожены или высланы из страны, остатки зачахли под пятой марксизма-ленинизма. Моисеев писал: «Я отдаю пальму первенства нашим инженерным школам» [399, стр. 75]. Простите, а где лучшие автомобили, лучшие компьютеры и многое другое? Все ушло на победу в «холодной войне»? А где та победа? «По делам их узнаете их», или, как учила нас родная партия, судить надо по конечному результату. Все, извините, ушло коту под хвост.

И кто же был прав – Сахаров и диссиденты, которые жертвовали собой, чтобы сократить время пребывания у власти этой преступной власти, или Моисеев и государственники, которые сознательно трудились на продление ее существования, помогали ей бросать в топку «холодной войны» национальное достояние? Моисеев уже в конце своего жизненного пути с гордостью писал [399, стр. 211]: «Среди нас почти не было диссидентов, разрушителей». Так и пишет – через запятую. Кто же в действительности был разрушителем? Чей выбор был нравственным?

А как обстоит дело с нравственностью в сегодняшней России? Общепризнано: за годы советской власти был едва не до нуля доведен моральный уровень общества. Как могло быть иначе в стране, где «одна треть стучала, вторая треть сидела, а третья охраняла вторую», где миллионы людей были убиты без всякой вины, часто даже без суда. Еще один вдруг обнаружившийся государственник, – Александр Зиновьев – пишет о нынешнем российском народе (см. главу 20): народ-труха. Да и сам Моисеев писал [465, стр.137]: «Нашему народу сегодня бесконечно трудно. Необходимо отдать себе отчет в том, что его силы уже надорваны, что процесс нарастающей деградации продолжается в течение ряда последних десятилетий». Так кто же деградировал – Запад или Россия?

А где же «многомиллионный слой интеллигенции», выпестованной большевиками? Вот что о ней пишет Моисеев: «Интеллигенция достаточно точно понимала суть происходящего, и я думаю, что к середине 1970-х годов она уже выработала свою позицию, которая, правда, нигде никогда четко не формулировалась» [399, стр. 214]. Попробовали бы «сформулировать»! И позднее, когда бал стали править, как пишет Моисеев, «гайдарообразные», «интеллигенция не смогла противопоставить им никаких активных действий – она была распылена, деморализована и не всегда понимала суть происходящего» (там же, стр. 219). Распыленной, деморализованной, неспособной к организованным действиям без «партийного руководства» она была с самого начала ее формирования: именно такая интеллигенция и нужна была большевикам. 

А вот Моисеев печалится о том, что страна никак не дождется российского Рузвельта или хотя бы де Голля [465, стр. 143-144]. Не понимал академик, что все это – и деградация народа, и беспомощность интеллигенции, и отсутствие руководителей должного уровня – следствие десятилетий отрицательного отбора, устроенного большевиками? Он, который столько писал о несоответствии созданной ими системы требованиям современного общества, не мог предвидеть такие результаты или хотя бы понять их закономерность задним числом?

Прибегнем к сравнению. Среди немецких ученых и специалистов тоже были такие, кто не одобрял национал-социализма, но, в отличие от тех, кто эмигрировал, остались работать в стране по тем же соображениям, что и дед Никиты Моисеева. Послужила ли их позиция на пользу Германии? Еще заострим вопрос: офицеры и генералы вермахта, неоднократно пытавшиеся «устранить» Гитлера, были патриотами Германии или предателями? Учтем, что в случае удачи даже последнего покушения на фюрера (в июле 1944 года) война, с достаточной вероятностью, закончилась бы месяцев на восемь раньше.

До сих пор нет единого мнения о том, почему группа немецких ученых во главе с выдающимся физиком, лауреатом Нобелевской премии Вальтером Гайзенбергом не «подарила» Гитлеру атомную бомбу. Ну, а если бы, исходя из патриотического рвения – дескать, «нацисты приходят и уходят, а Германия остается» – ученые таки преподнесли фюреру это «оружие возмездия», то-то радости было бы и немцам, и нам всем. В чем состоял нравственный долг Гайзенберга и его команды?

Моисеев был искренне озабочен выживанием человечества на нынешнем этапе его истории.  Вспомним, что он писал в своем письме-завещании (см. выше): для предотвращения возможной катастрофы «становится все более и более очевидным необходимость формирования некоего «общепланетарного регулятора». Он постепенно возникает, но я очень боюсь, что дестабилизирующие факторы развиваются быстрее. И регулятор просто не успеет сформироваться до катастрофы». Но почему человечество раньше не начало формировать этот регулятор? А некогда было, занято было «холодной войной».

Вот что по этому поводу писал Леонид Поляков [469] о цене, «которую заплатило человечество, угробившее в гонке вооружений в годы холодной войны несметное количество средств и ресурсов, достаточных для обустройства всего мира и предупреждения многих глобальных проблем. А холодная война была единственным средством остановить сталинско-коммунистическую экспансию на весь мир». Ну, с коммунистов какой спрос? Но кто же помогал им затягивать состояние «холодной войны»?

Но оставим прошлое. Моисеев был озабочен двумя опасностями: грозящей человечеству экологической катастрофой и наступлением нового, планетарного тоталитаризма. Вот что он писал о средствах их предотвращения: «Цивилизационное разнообразие столь же необходимо для обеспечения стабильности рода человеческого, как и разнообразие генетическое. И в то же время род людской взаимодействует с Природой как единый вид. Значит, неизбежны и какие-то общие стандарты поведения, и мотивы в принятии решений… Должно возникнуть некое планетарное гражданское общество, в рамках которого каждая из цивилизаций будет вносить свой уникальный вклад» [399, стр. 129]; «Различие или, может быть, лучше сказать, разнообразие цивилизаций – великое благо для человечества…Разнообразие цивилизаций резко повышает способность человечества как биологического вида приспосабливаться к изменяющимся условиям существования. Вместе с тем разнообразие цивилизаций становится сегодня одним из важнейших факторов, дестабилизирующих политическую обстановку в мире, оно затрагивает коренные вопросы совместной жизни людей» (там же, стр. 132).

Тема необходимости единения человечества красной нитью проходит через его труды: «Планета превращается в единую не только экономическую, но и социальную систему, вне которой не сможет выжить ни одно государство» [399, стр. 223]; «Неизбежность превращения планеты в единую экономическую и политическую систему» [465, стр. 129]; «Мы – свидетели и участники формирования единого планетарного экономического и политического организма. Зависимость людей друг от друга при всей их внешней разобщенности становится пугающей: они уже не могут жить друг без друга. Конец ХХ века подвел человечество к рубежу, за которым оно становится единым организмом и приобретает общую цель, которую, может быть, пока далеко не все осознают. Эту цель я предлагаю сформулировать следующим образом: „утверждение и сохранение планетарного гомеостаза популяции homo sapiens“. Никакое отдельное государство, даже такое могучее, как США, самостоятельно не сможет обеспечить собственную стабильность, не говоря о планетарном гомеостазе. „Железные занавесы“ исчезают само собой – они для всех смертельны» (там же, стр. 163-164).

Но в том же труде читаем: «Утверждение планетарного тоталитаризма началось…Объектом неприязни и давления со стороны стран «золотого миллиарда», а точнее – их жандарма, станет в первую очередь Россия – она мешает «естественному ходу событий» и распространению „постиндустриальных западных ценностей“… Подобные явления достаточно часто происходили в истории России, ибо наша страна на протяжении веков была альтернативой Западу. Мы по-иному жили, у нас была иная шкала ценностей… Единственная вина России состоит в том, что она – другая. Я не знаю, сразу или нет опустится „железный занавес“…» [465, стр. 132-133].

Или вот такая «страшилка»: «Механизмы мира ТНК в сочетании с цивилизационными особенностями будут все более и более отделять страны «золотого миллиарда» от остального мира. В них будет продолжать развиваться демократия в американском ее понимании, будут решаться основные социальные проблемы и утверждаться (в том же смысле) принципы «общечеловеческих ценностей». Остальные страны (то есть 5/6 населения планеты) будут и дальше погружаться в пучину бедности, из них будут выкачиваться ресурсы и «мозги», их территории будут превращаться в свалки опасных отходов, а продолжительность жизни населения – сокращаться» (там же, стр. 134).

Можно подумать, что тексты на страницах 163-164 и 132-134 писали разные люди, настолько они несовместимы. Люди, которые «не могут жить друг без друга», не могут так обходиться друг с другом. Дело тут не только в соображениях гуманности – при мироустройстве, описанном в последних двух отрывках, «никакое отдельное государство, даже такое могучее, как США, не сможет обеспечить собственную стабильность, не говоря о планетарном гомеостазе». То же относится к «железным занавесам», о чем ясно и убедительно сказал сам Моисеев.

Позволю себе процитировать самого себя (из главы 16): «А поверх всего работает кровная заинтересованность цивилизованных стран в том, чтобы на планете царили мир и стабильность. В отношениях между странами действуют, в общем, те же законы, что и в отношениях между людьми. Если вы живете в коммунальной квартире (а наша Земля превратилась сейчас в очень тесную коммуналку), вам ведь не безразлично, кто ваши соседи – благополучные граждане или нищие, опустившиеся люди. Имейте в виду, вам из этой квартиры выбраться некуда, и если вам даже не достает чувства сострадания, чувство самосохранения должно подсказать вам помочь этим несчастным выбраться из нищеты».

Можно спорить, достаточно или нет западные страны прилагают усилий, чтобы помочь остальным выбраться из бедности. Но ведь никто другой им в этом вообще не помогает! Важно, чтобы те, кто нуждается в помощи, в иностранных капиталах и технологиях, могли их с умом использовать. Только в Индии и Китае за последние годы сотни миллионов людей вырваны из нищеты! Но такова природа русского государственника: без ложки дегтя, предназначенной Западу, ни одна бочка меда у него не обходится.

И тут нам самое время перейти к вопросу, а на какой основе будет строиться та единая экономическая, политическая, социальная система планеты, о которой писал Моисеев. Надо еще учесть, что единство в столь важных сферах жизни человечества потребует хотя бы минимального единого набора ценностей, нравственных норм. Вспомним, какие принципы жизнеустройства, по Моисееву, должно отличать единое человечество, чтобы оно могло предотвратить надвигающиеся на него угрозы и даже катастрофы. Это – демократия, либерализм, свобода предпринимательства, конкуренции, максимальное раскрепощение личности и т. п.

Где можно найти образцы этих замечательных ценностей? Вроде бы водятся они на Западе. Но образцы эти Моисееву явно не нравятся. Вот он пишет: «…о свободе, либерализме, правах человека в понимании евро-американской цивилизации» [465, стр. 130]; «…демократия в американском ее понимании» (там же, стр.134).

И вообще, стоит ли заимствовать ценности у цивилизации вчерашнего дня? Пожалуйста, читайте: «Основную опасность я вижу в представлении об универсальности определенной парадигмы цивилизации, ее насильственного утверждения как некоего стандарта, в канонизации «этики протестантизма» или, лучше сказать, «глобального американизма», утверждающего существование избранности, а ее мерилом – личный успех…Отсюда и концепция „золотого миллиарда“, и другие похожие идеи, катастрофические для всего рода человеческого… Они свою игру уже сыграли» [465, стр. 20]; «Эпоха, открытая Реформацией и английской революцией, подходит к своему завершению. Следование системе ценностей, создавших капитализм и инициировавших то грандиозное явление человеческой истории, которое принято назвать научно-технической революцией, становится теперь опасным для человечества, для его существования. Дав человеку невиданное могущество, эта система ценностей одновременно и загнала его в тупик, противопоставила его Природе, нарушив режим его совместного с ней развития…» (стр. 22). Ну, понятно, еще полтора века назад в России обнаружили, что «Европа гниет», это она теперь, уже вместе с Америкой, догнивает. 

Будем, значит, ценности искать в других местах, в другом «понимании». Ну, например «раскрепощенную личность» поищем в исламе, в шариате. Искали, говорят компетентные люди, днем с фонарем – не нашли. Не схоронилась ли «демократия» в русской (православной) цивилизации? Да, одно время большевики внедряли ее в России под маркой «советская демократия», и русские, как говорит Моисеев [465, стр. 114] готовы хоть сегодня опять взрастить большевизм (естественно, в комплекте с той же «советской демократией»), но Моисеев, похоже, сам не испытывал большого энтузиазма от такой перспективы.

Остается еще дальневосточная цивилизация. Как было рассказано в главе 52, Моисеев и еще один ученый муж и одна ученая дама попытались, независимо друг от друга, но примерно в одно время (великие идеи, как известно, носятся в воздухе) предсказать, что дальневосточная цивилизация, в силу присущих ей коллективистских начал, не сегодня-завтра заткнет за пояс цивилизацию западную. Но очень быстро – через год-полтора – им пришлось, как говорят англичане, «съесть свои шляпы»: оказалось, что азиатские тигры и даже «сама» Япония успешны ровно настолько, насколько усвоили все те же то ли недозрелые, то ли перезрелые западные ценности.

Что же остается? Можно заняться конструированием новых, отличных от евро-американских, образцов демократии, либерализма и т. д. Но это потребует времени, а мы, по мнению Моисеева, и без того (см. выше) опаздываем к началу вполне вероятной катастрофы. Кроме того, имеется не совсем удачный опыт искусственного конструирования ценностей типа «социализм», «коммунизм», «интернационализм» и пр. И я вспомнил, что однажды написала украинский политолог Лариса Герасимчук [470]: «Конечно, Европа – не идеал, но создавать идеал, пожалуй, лучше пребывая в Европе». Конечно, западные, или евро-американские варианты демократии, либерализма, прав человека и пр. не идеальны, но у них есть важное преимущество: они есть, они реальны, и они не выдуманы, не взяты «из головы», а сформировались по законам универсального эволюционизма, что академик считает залогом жизненности явления. Да у нас и выбора другого (реального) нет. Поэтому даже тем, кто не очень жалует Запад, ничего не остается, кроме как согласиться с тем, чтобы не идеальные западные ценности были положены в основу единой планетарной цивилизации, а затем уже на досуге доводились до идеала.

Мне даже представляется, что любой человек, который понимает высочайшую ценность таких категорий, как демократия, либерализм, права человека, раскрепощение личности, даже если западное их воплощение его не вполне удовлетворяет, все равно должен бы испытывать чувство благодарности к Западу, к Европе (западной), ибо без них мы бы, не исключено, и не знали этих понятий.

Моисеев неоднократно бросает упрек западной цивилизации в том, что она «создала великую науку и великую технику, но не создала той нравственной основы, которая позволила бы всем этим достижениям открыть новую страницу истории развития человечества». С этим можно согласиться, но с одной поправкой: тот уровень нравственности, который требуется на данном этапе развития человечества, не создан человечеством вообще, другими цивилизациями – еще меньше, чем западной. Но все претензии, как всегда, выдвигаются к последней. Впрочем, в этом, если подумать, проявляется невольное уважение к западной цивилизации, признание ее роли «впередсмотрящей», роли лидера человечества.

И она это заслужила. Есть много свидетельств в пользу того, что именно в западных странах рождаются элементы новой нравственности, в частности, в области отношений человека к Природе, в уходе от потребительства и пр. Некоторые из таких свидетельств приводит Моисеев, многое мог бы я к этому добавить, но… нет места.

Итак, Моисеев, многократно повторив тезис о том, что для выживания человечества критически важно создание единого планетарного сообщества с единой экономической, политической и пр. системами, затем ясно показывает, что соответствующие системы исламской и восточноевропейской цивилизаций для этого не годятся, добавляет к этому, что западные системы тоже не очень подходят и… никакого выхода из нарисованного им тупика не предлагает. Стоило ли тогда огород городить?  Для меня остается несомненным: если и есть путь к созданию единого планетарного сообщества, то плацдармом, с которого можно начать движение к нему, могут послужить именно ценности западной цивилизации, при всех их реальных или мнимых недостатках.

Но как быть с теми цивилизациями, которые на дух не выносят западные ценности? Перспективы исламской цивилизации Моисеев обрисовал достаточно конкретно» [399, стр. 92]: «Альтернативы у последователей активной исламской позиции ясны: либо сломать себя, приняв модернизацию с неприемлемой формой жизни, либо отказаться от модернизации, сохранить архаическое общественное устройство и объявить войну всем с надеждой на успех, может быть, даже в загробной жизни».

А что же восточнохристианская (православная) цивилизация? У нее, кажется, больше общих черт с исламской цивилизацией, чем с западнохристианской: почти такой же симбиоз церкви и государства, такое же бесправие личности перед лицом государства, столь же пренебрежительное отношение к земной жизни. Вот как формулирует это отношение Патриарх Московский и всея Руси Алексий 11 [471]: «Для религиозного сознания, да и для многих неверующих людей существуют ценности, несравнимо более важные, чем жизнь… Почему вообще земное бытие сочтено нами тем абсолютным благом, ради которого мы вправе изменять по своему усмотрению жизнь…». Не зря глава русского православия так сердечно принимает иранских аятолл, а с Папой Римским ни за что не хочет встретиться.

Что же, русские тоже делают ставку на успех в загробной жизни? Да ведь большинство из них, хоть и унаследовали православный менталитет, в загробную жизнь верят не очень. Оценка Моисеевым родной цивилизации внушает мало оптимизма: западные ценности не воспринимает, способна породить разве что новый большевизм. Свои надежды на лучшее будущее России и русских он связывает с техническими и экономическими программами. Отдавая должное его программам, надо сказать, что без изменения менталитета народа, его ценностных установок долгосрочный успех вряд ли достижим. Были ведь уже хозяйственные реформы Петра, модернизация по-большевистски…

Заканчивая этот беглый анализ общественно-политических взглядов академика Моисеева, отмечу два бросившихся в глаза момента. Первый – это поразительное сходство во многих случаях оценок одного из наиболее просвещенных умов России с оценками самых убогих ультрапатриотов. И второй момент, вытекающий из первого – это непостижимая для крупного ученого противоречивость суждений и выводов. То он создает панегирики ценностям либеральной демократии, то отвергает эти же ценности в их единственном реальном воплощении в западных странах. То он говорит, что «железных занавесов» теперь вовеки не будет, ибо они смертельны для всех, то предостерегает, что тот же Запад отгородит таким новым «занавесом» Россию. Многократно (и убедительно!) показывает, что советский режим погиб из-за поразившего его системного кризиса, и тут же обвиняет в его гибели «небольшую группу людей». Открещивается от имперских и мессианских амбиций, но заявляет претензию на особый статус России, которой негоже становиться просто «европоидной» страной. И т.д. и т. п. – едва ли не по каждому вопросу. А некоторые из его утверждений – вообще из области ненаучной фантастики. Например, он заявляет [399, стр. 212]: «В 1992 году по величине ВВП на душу населения мы превосходили Японию процентов на десять-двенадцать». Может быть, и по уровню жизни тоже?

Как объяснить эти кричащие противоречия в мыслях высокоученого человека? Анатолий Стреляный еще в 1990 году писал [104]: «Россия сейчас единственная и, может быть, последняя страна, где в умах людей с вузовскими дипломами и учеными степенями уживается сознательное великодержавие с сознательным свободолюбием». Верно, но опять же: почему? Ответ я нашел у Ольги Мариничевой [472]: «Потому-то и „умом Россию не понять“, что опять требуется понять нечто за пределами разума и сознания… Потому и невозможна цельность образованного человека в России, что у него сознание – западное, а подсознание – российское».

Подсознание – великолепный механизм, унаследованный нами от очень далеких наших предков. Без него мы не могли бы существовать. Дыханием нашим управляет подсознание, дышим мы автоматически. А если надо остановить дыхание, команду дает сознание. Но попробуйте не дышать больше одной-двух минут – подсознание не даст, и никакое сознание тут не поможет. Но если подсознание, то есть, по сути, инстинкт, вторгается не в свою сферу – тогда беда.

Моисеев и сам писал [399, стр. 129]: «То, что я скажу ниже, – симбиоз логики, эмоций и воспитания». Никто из нас не свободен от влияния эмоций, то есть того же подсознания. У ученого человека, казалось бы, должна преобладать логика, тем более, что Моисеев призывал человечество повысить роль Разума в его действиях. Но могучая сила подсознания русского государственника оказалась неодолимой.