Евреи и «Советский проект», том 1 «Советский проект»

Часть 11. Есть ли у восточнославянских народов будущее?

Глава 56

Уйти не только от коммунизма, но и от русизма

Понадобились пушки, ружья, машины, корабли, мастерства.

В Москве решили, что все эти предметы безопасны для

душевного спасения… Зато в заветной области чувств, понятий,

верований, где господствуют высшие интересы жизни,

решено было не уступать иноземному влиянию ни пяди.

Василий Ключевский,

«История России» (ХVII век)

Вникнем поглубже в приведенную выше формулу Никоя Амосова: «Славянский народ и при царе был не высший сорт, а коммунисты его окончательно испортили. И привести его теперь к необходимым стандартам очень трудно». Это можно понять так, что был народ «не высшего сорта», а тут еще пришли откуда-то коммунисты и еще больше его испортили. Но штука-то в том, что и коммунисты были свои, с российским менталитетом и подсознанием, и прививали коммунизм они к такому же народному стволу. Как было показано в главе 26, на «народную» природу российского коммунизма указывали многие российские мыслители, признают ее нынешние коммунисты, и больше всех на этом настаивает Кара-Мурза. А центральным пунктом российской «цивилизационной традиции» было (и есть, как мы видели, по сегодняшний день) государственничество.

Базой для формирования различных правовых отношений между государством и человеком служили отношения собственности. Западная Европа унаследовала от Древнего Рима законодательно закрепленный принцип святости частной собственности. На Востоке, включая Византию и затем Русь, собственником было государство. Главную тогда собственность – землю – воин, чиновник, дворянин мог получить только во временное владение – за службу. В России земля стала частной собственностью дворян только во второй половине ХV111 века, при «импортированных» из Европы государях – Петре 111 и Екатерине 11 [19, стр. 248-249]. Но было уже поздно: рабство так въелось в людей, что, как показано в главе 34, даже высшие слои общества раболепно отказывались от правовых гарантий от произвола государства. И не зря советское государство так зорко следило, чтобы не завелась где-либо хоть крохотка частной собственности: собственник не только сам приобретал определенную независимость от государства, но мог еще с кем-то ею поделиться, предоставив ему независимую от государства возможность заработать на кусок хлеба.

Сложившиеся таким образом отношения по оси государство-человек служат главной разделительной линией между цивилизациями традиционными и современной, западной цивилизацией. Если сказать совсем коротко, в традиционных цивилизациях – идет ли речь о восточных деспотиях, средневековых монархиях или тоталитарных государствах ХХ века – человек служит государству, в либеральной – государство – человеку. Из этого различия между цивилизациями вытекают все остальные.

Вот каким, например, видит устройство российского общества Сергей Бабурин, тогда зам. председателя Госдумы РФ, а ныне, после четырехлетнего перерыва, снова ее депутат и активный член ультрапатриотического объединения «Родина» [473]: «Четкая ориентация на сохранение российских традиций коллективизма (соборности) и ответственности личности перед обществом и государством». Об ответственности государства перед личностью и намека нет.

Каких диких степеней достигали покорность и самоуничижение русских перед лицом государства (государя), показано в главе 32 на примере царствования Ивана Грозного: по велению царя сын убивает отца, брат брата, боярин, посаженный на кол, молит Бога за здравие своего «благодетеля».

Перескажу еще [289, стр. 466], что произошло, когда Иоанн, обидевшись на своих подданных (этот параноик едва ли не всех их подозревал в измене и заговорах), удалился в Александровскую слободу: «Столица пришла в ужас: безначалие казалось всем еще страшнее тиранства. «Государь нас оставил! – вопил народ – мы гибнем! Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменными? Как могут быть овцы без пастыря?» Духовенство, бояре, сановники, приказные люди, проливая слезы, требовали от митрополита, чтобы он умилостивил Иоанна, никого не жалея и ничего не страшася. Все говорили ему одно: «Пусть Царь казнит своих лиходеев: в животе и в смерти воля его, но Царство да  не останется без главы. Он наш владыка, Богом данный: иного не ведаем…То же говорили купцы и мещане, прибавляя: «Пусть Царь укажет нам своих изменников: мы сами истребим их!»

А вот в каких словах прибывшая к царю делегация, состоявшая из церковных и светских сановников, умоляла его сжалиться над подданными и вернуться к власти: «…Вспомни, что ты блюститель не только Государства, но и Церкви, первый, единственный монарх Православия! Если удалишься, кто спасет истину, чистоту нашей Веры? Кто спасет миллионы душ от погибели вечной?» После долгих всепокорнейших увещеваний Государь, наконец, смилостивился, но, пишет далее Карамзин: «Условия состояли в том, чтобы Иоанну невозбранно казнить изменников, опалою, смертию, лишением достояния, без всякого стужения, без всяких претительных докук со стороны духовенства. В сих десяти словах Иоанн изрек гибель многим боярам, которые пред ним стояли: казалось, что никто из них не думал о своей жизни; хотели единственно возвратить Царя Царству – и все со слезами благодарили, славили Иоаннову милость, вельможи и духовенство, у коего отнимал Государь древнее, святое право ходатайствовать не только за невинных, но и за виновных, еще достойных милосердия!».

Подчеркнем некоторые моменты. Очевидно, что к этому времени царь воспринимается как глава не только светской, но и духовной власти. Церковные иерархи добровольно отказались от тех своих прав и обязанностей, которые только и делают Церковь духовным пастырем народа. Подданные, опять же добровольно, наделили Иоанна такой властью карать их и миловать – без суда, без оглядки на закон и даже на древние обычаи – какой не обладал ни один монарх не только в Европе, но, пожалуй, и в Азии. Ссылки на необходимость защиты от внешних врагов несостоятельны: Иоанн в острые моменты показал себя большим трусом, а среди подданных, умолявших его вернуться, было, напротив, немало храбрых и искусных военачальников. Страшились они не внешнего врага, а друг друга, своей неспособности к самоорганизации, к самоуправлению.

И, в общем, они оказались правы: когда после смерти сына Ивана 1V Федора, не оставившего наследников, эти «коллективисты» остались без пастуха, они устроили такую усобицу, такую смуту, которая в истории России стала нарицательной – Смутой. Вот как охарактеризовал [237] поведение русских людей того времени Леонид Бородин, сам несомненный государственник, почвенник, соратник Шафаревича: «Кому только они не служат, кого только не предают!» Все это – оборотная сторона российского государственничества, «сдачи» личности и общества государству.

В дальнейшей истории все попытки российских правителей догнать наиболее развитые западные страны оказывались малоуспешными, по сути, по той же причине: они предпринимались без понимания того факта, что основой успехов этих стран было как раз раскрепощение личности, постепенное расширение ее прав и свобод, результатом чего и стал рост производительных сил общества. В России две наиболее крупные попытки трансформации общества сопровождались, напротив, еще большим закрепощением человека, в итоге первые натужные успехи оборачивались затем крахом.

О реформах Петра 1 Ричард Пайпс пишет [19, стр. 243-247]: «Внимательно присматриваясь к его политическим  шагам и социальным мерам, приходишь к выводу, что он не только сохранил неизменными для Московии порядки и приемы действий, но и, подняв их эффективность, еще больше отдалил Россию от Запада…Произвол царской власти рос, а не сокращался…Петр Великий сильно утяжелил лежавшее на населении налоговое бремя. Ни с кем эти вопросы не обсуждались…Все, по существу, товары, находившиеся в торговом обороте, были объявлены государственной монополией…Петр в 1703 году постановил, что леса принадлежат государству, а не тем, на чьей земле они растут. В 1704 году казенной монополией были объявлены рыбные ловли, пасеки и дикие пчельники. Тогда же в государственную собственность были взяты и все мукомольни…Он запретил частным лицам строить фабрики без разрешения Мануфактур-коллегии».

Особенно ухудшилось положение низших слоев населения (стр. 247): «Статус сельского населения в Царствование Петра существенно понизился. Несколько его низших социальных групп, сумевших в условиях Московского государства избежать крепостной кабалы, влились теперь в общие ряды крепостных крестьян… Фабричные рабочие и рудокопы были постоянно прикреплены к своим предприятиям точно так же, как крестьяне-земледельцы к земле».

Сходную оценку реформам Петра давал Василий Ключевский [84]. Например: «Он искал на Западе техники, а не цивилизации» (том 2, стр. 510); «Попав в Западную Европу, он поспешил прежде всего в мастерскую ее культуры и…оставался рассеянным, безучастным зрителем, когда ему показывали другие стороны европейской жизни» (стр. 514); «Законодательство Петра… отбрасывало общество далеко назад…Петр думал о своей казне, а не о народной свободе, искал не граждан, а тяглецов» (стр. 585). Однажды Петр будто бы даже сказал: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом» (том 3, стр. 87). В итоге реформа Петра, как пишет Ключевский, «если не обновила, то взбудоражила, взволновала русскую жизнь до дна» (том 3, стр. 89). Точнее будет сказать: не столько обновила, сколько взбудоражила. Что ж, это тоже результат, но цена оказалась слишком высокой. Ключевский сообщает (том 3, стр. 124-126, 173-175), в каком плачевном состоянии осталась страна после смерти Петра.

А вот характеристика, которую дал Петру коммунист Мартемьян Рютин, не побоявшийся в 30-е годы бросить вызов самому Сталину [474]: «Для укрепления деспотизма, произвола, бесправия, для воспитания рабских чувств в стране Петр 1 сделал больше, чем все остальные цари, вместе взятые». Алексей Днепровой высказал не лишенное оснований мнение [475], что «продвинув развитие Руси вперед в ХV111 веке, Петр заложил основы для ее отставания в Х1Х и ХХ веках». Крах Российской империи в начале ХХ века стал результатом этого отставания.

Практически все, что было только что сказано об эпохе Петра, можно отнести и к большевистской эпохе: первоочередное внимание вооруженным силам, развитие экономики при еще большей архаизации экономических отношений, доведение государственного деспотизма до невиданных размеров при столь же невиданном бесправии граждан. И результат оказался таким же: поначалу – видимый рывок (на Западе говорили даже о «советском экономическом чуде») с последующим спадом, окончившимся оглушительным крахом.

Похоже, сейчас Россия в третий раз встала на путь односторонних реформ: экономика кое-как реформируется (впрочем, уже и в ней начался откат к ренационализации), но бесправие граждан снова усиливается, идет зажим СМИ, костенеет «вертикаль власти». А, главное, гражданам, похоже, другого и не надо: они по-прежнему млеют от слов «укрепление державы». Идут лихорадочные поиски варианта, который позволил бы Путину остаться у власти после 2008 года.

Группа исследователей под руководством Бориса Грушина осуществила проект «Четыре жизни в зеркале опросов общественного мнения (очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина)», где обобщены материалы более чем 250 исследований, проведенных в стране в 1960 – 1999 годах. Главные выводы проекта я цитирую по статье его руководителя [476]: «Начавшиеся в России в годы перестройки процессы…не могут описываться в привычных терминах «эволюция» или «революция», поскольку являют собой более сложный тип социальных изменений, а именно изменения цивилизационные, совпадающие с переходом общества от одного типа цивилизации к другому… Мы должны говорить не просто о преобразованиях, в ходе которых общество меняет свою экономику или свое политическое устройство,.. но коренной ломке социальной структуры общества и коренной смене самой человеческой породы…

Главное конкретное содержание этого «тектонического» сдвига заключается в замене традиционных форм жизни на протяжении многих столетий (а не только 70 послеоктябрьских лет), базировавшихся на феодальном холопстве и рабстве, некими качественно новыми формами, фундамент которых – свободная личность и которые в современном мире связываются с понятием евро-американской цивилизации. Это означает говорить о разрыве России не только с идеологией и практикой коммунизма (тоталитаризма), но с русизмом вообще, русизмом как таковым, т. е. не только о смене политических и экономических одежек, но о коренных изменениях в самой натуре народа, в привычных практиках его жизнедеятельности, менталитете и психологии».

Хотя Грушин и говорит, что это не революция, в действительности – это то, о чем говорил Жак Ревель: «В мире была всего одна революция – это переход от примата общинного, коллективистского сознания к приоритету индивидуального, частного». Возможно, этот переход правильно называть мегареволюцией. Грушин пишет, что другие европейские страны пережили этот переход раньше, теперь настал черед России.

Он также пишет, что переход этот «предполагает смену нескольких (как минимум, трех) поколений, т. е. по своей продолжительности рассчитан на многие десятилетия». Что ж, Моисей, как известно, водил евреев по пустыне 40 лет: они тоже выходили из рабства. Если ориентироваться на этот библейский образец, русские уже половину пути прошли: с начала перестройки минуло 20 лет. И им еще повезло – все-таки не по пустыне «ходят».

Я хочу напомнить читателю то, что было рассказано в главе 11 о русском агрономе, пожившем в конце Х1Х века в Германии и записавшем в дневнике: «У немцев и у русских есть одно страшное сходство. Для них само собой разумеется, что государство превыше всего». Исходя из этого, он предсказал страшное столкновение между немцами и русскими. Как мы знаем, он не ошибся. Немцы с тех пор излечились от своего преклонения перед державой, русские же…

Сборник трудов академика Моисеева [465] сопровожден его краткой биографией. В ней есть такая строка: «Семья была очень русской по духу и очень предана России». Преданность Никиты Николаевича России – вне сомнений, но была ли она на пользу России?