Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 1. Как жилось евреям весело, вольготно на Руси

Глава 4.

Еврейские дети – на пушечное мясо

Многие профессии были для них закрыты…

Впрочем, правительство позаботилось о том,

чтобы евреи были полностью представлены

в одном не слишком популярном виде службы: 

хотя евреи составляли 4% от всего населения,

они обеспечивали 6% рекрутского набора

Вальтер Лакер, «История сионизма»

Историк Дубнов говорит о царствовании Николая I [8, стр. 560-561]: «В то время утвердился в правящих кругах средневековый взгляд, что еврейский вопрос может быть решен только путем слияния евреев в религии и образе жизни с коренным русским населением». Уже в более либеральную эпоху Александра II славянофил Николай Данилевский писал [24, стр. 35]: «Многочисленные финские, татарские, самоедские, остяцкие и другие племена предназначены к тому, чтобы сливаться постепенно и нечувствительно с той исторической народностью, среди которой они рассеяны, ассимилироваться ею». Вот так же «нечувствительно» следовало «слиться» и еврейскому племени. А оно не сливалось! В целях способствования процессу правительством постоянно разрабатывались разнообразные меры. Продолжим прерванную цитату из Дубнова: «В 1827 г. был издан закон, обязавший евреев к личному отбыванию воинской повинности, по суровому рекрутскому уставу. Продолжительная военная служба (около 25 лет) на далеких окраинах государства отрывала еврея от его семьи и общины и приучала к иной, чуждой ему жизни. В солдаты часто вербовались малолетние дети, которых отправляли в дальние губернии и там обучали в особых батальонах для малолетних „кантонистов“. Вследствие давления военного начальства, большинство кантонистов-евреев принимало православие и больше не возвращались в родные семьи».

Ну, так это рассказывает еврейский историк. Может, клевещет на Россию? Послушаем русского историка Буровского [4, т. 2, стр. 40-47]: Николай I и его окружение были очень озабочены тем, пишет он, «как сделать евреев похожими на всех остальных». С этой целью и школы для евреев открывали, но наиболее перспективными в это царствование, в связи с его общим духом, виделись методы перевоспитания евреев через казарму, для чего с 1846 года «стали брать каждый год 10 рекрутов с 1 тысячи мужчин, тогда как для христиан была норма – 7 рекрутов с 1 тысячи через год на второй». То есть за два года христиане давали 7 рекрутов с тысячи мужчин, а евреи за то же время обязаны были сдать 20 рекрутов – почти втрое больше. «Разумеется, сразу же возникли рекрутские недоимки. По решению 1850 года стали брать за каждого недобранного рекрута еще троих сверх нормы. В 1852 году – новый указ „о пресечении укрывательства“ с перечнем суровых наказаний тем, кто бежал, и предписанием брать вместо них родственников или руководителей общин, из которых они происходят».

Дальше – еще лучше: «В 1853 году изданы правила о дозволении еврейским общинам и частным лицам представлять вместо своего рекрута любых „пойманников“ без паспорта». То есть теперь еврейским общинам прямо предлагалось соучастие в этом беспределе. Не только община, но и просто богатый еврей, сын которого подпадал под рекрутский набор, мог нанять людей, чтобы схватить любого ребенка и сдать его в рекруты. Тем самым слабые, незащищенные слои еврейского населения ставились вообще вне закона! Не позволят же себе евреи хватать христианских детей, «козликами отпущения» становились дети еврейских бедняков, сироты. Куда жаловаться – руководству общины, властям? Но все заодно!

«И тут началась рекрутская вакханалия. В общем-то, „рекрутской вакханалией“ можно назвать и все, происходившее раньше, но раньше хотя бы кагалы не содержали специальных отрядов для ловли детей в рекруты! А тут появились целые отряды охотников за детьми: люди профессионально занятые облавами в местечках-штетлах и хватавшие всех, кого только можно сдать в кантонисты». Буровский приводит свидетельства из еврейских источников, подтверждающие, что эти отряды были именно еврейскими. Общины были правительством поставлены в условия круговой поруки: на них была возложена ответственность за выполнение плана рекрутского набора. Но сдавать сирот вместо сыновей богачей – это уже зависело от них. Таковы границы пресловутой «еврейской солидарности»…

Еврейским общинам «позволено было сдавать в кантонисты 12-летних мальчиков… Кагалы сами нашли эту практику удобной и стали активно сдавать „сирот, детей вдов (порой, в обход закона, – единственных сыновей), бедняков“». Это историк цитирует уже «Еврейскую энциклопедию». Но российское правительство и само не дремало. Буровский продолжает: «По еврейским местечкам стали ездить специальные военные команды. Единственной их целью была ловля, похищение еврейских детишек… Поймали мальчика лет 12 – 10 – 8… И в мешок. Завязали мешок и повезли, куда начальство велело. Обезумевшие родители могут метаться, искать… Украденных детей свозили в военные части и отправляли подальше за пределы черты оседлости. В коренную Россию – там их уж точно никак нельзя было отыскать… Дети направлялись в специальные батальоны кантонистов, где они находились до 18 лет, потом попадали в школы кантонистов, и с 20 лет начиналась служба. Весь срок до действительной службы (в 20 лет) не засчитывался, а служил солдат 25 лет. Из чего вытекает, что брали кантонистов навсегда».

А вот рассказ [25] одного из кантонистов Абрама Пантофеля. Его, 10-летнего, схватили дома, в отсутствие родителей. На первом участке пути детей, чтобы не разбежались, сковали попарно кандалами. Из Волынской губернии их отправили через всю страну – в Тобольск. Путь занял почти год. Еще в пути, а затем и на месте детей всяческими издевательствами принуждали к крещению. Увольнения были запрещены, равно как и любые контакты с местными евреями.

Многие украденные дети погибали еще в пути. Буровский воспроизводит (стр. 42) из «Былое и думы» описание Александром Герценом его встречи с командой кантонистов на их пути к месту назначения: «Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Сначала велели их гнать в Пермь, да вышла перемена. Гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «Беда, да и только, треть осталась на дороге, – и офицер показал пальцем в землю. – Половина не дойдет до места назначения», – добавил он.

– Повальные болезни, что ли? – спросил я, потрясенный до внутренностей.

– Нет, не то чтоб повальные, а так мрут, как мухи: жиденок, знаете, такой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари, – опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да в Могилев (то есть: „в могилу“)».

Это Герцен передает рассказ сопровождающего офицера. Меня в этом рассказе больше всего изумили выделенные слова: несчастных детей гнали через всю страну своим ходом! То-то Пантофель говорил, что путь занял почти год! Если империи так нужны солдаты из еврейских детишек, неужели нельзя было хотя бы посадить их на подводы?!

Далее Герцен говорит от себя: «Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видел, – бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрерывно дует с Ледовитого моря, шли в могилу».

Во все это трудно поверить, но Буровский приводит еще (стр. 43) подобное описание из книги Владимира Гиляровского «Мои скитания». Писатель передает рассказ «взводного офицера из кантонистов, дослужившегося годам к пятидесяти до поручика, Ивана Ивановича Ярилова», то есть уже крещеного. Их, детишек, по его словам, еще и пороли за всякие провинности: «Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!.. Да вы думаете, что я Иван Иванович Ярилов?.. Я и сам не знаю, кто я такой есть. Не знаю ни роду, ни племени…Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк…Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских детишек, благо их много. Схватят – в мешок и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят, и вся недолга. Вот и кантонист».

Буровский рассказывает, как детей любой ценой старались окрестить (стр. 43-44): «На уцелевших…на „дошедших по назначению“ еврейских детишек оказывалось сильное давление, чтобы они переходили в православие. Действовали и более изощренно: порой целое отделение кантонистов загоняли в реку – как бы для купания. И пока мальчики плескались в „купели“, священник производил непонятные для них обряды, исправно кадил на берегу. А потом детям вешали на шею крест и сообщали, что они теперь христиане. Широко распространена история, согласно которой „в ряде случаев дети-кантонисты предпочитали покончить с собой во имя веры и топились в реке, куда их приводили для обряда крещения“».

Должен признаться: я абсолютно неверующий человек, или, может быть, лучше сказать – верующий в то, что никакого Бога нет. Но сила духа этих детей – пусть таких было даже немного, – которые, предоставленные сами себе, без опоры на взрослых, пытались выдержать натиск всей имперской машины, не может не вызвать уважения.

Солженицын тоже касается этой темы [том. 1, стр. 101-103], но и здесь главное в его описании – стремление любыми путями преуменьшить вину царского режима, а для этого - снизить трагичность положения, в котором оказались несчастные дети. Поразительна противоречивость его суждений. Он признает (стр. 101), что в затее Николая I c еврейскими кантонистами проглядывает «все то же настояние преобразовывать обособленных евреев в обычных российских подданных, а если удалось бы – то и в православных». А на следующей странице читаем: «Однако и рассказы о жестоко насильственных обращениях в православие, с угрозами смерти кантонисту, и даже с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься… принадлежат к числу выдумок».

Буровский говорит, что попытки Солженицына представить эти истории как нечто легендарное, опровергаются тем, что «тут огромный пласт фольклора, и вовсе не только еврейского. Скажем, о своих впечатлениях рассказывали и священники, проводившие массовые крещения кантонистов. В том числе и про то, что иные мальчики топились, стоило им понять, что же именно творят над ними взрослые». Понятно, что случаи утоплений вряд ли были массовыми, но сам метод крещения – разве не был насилием над беззащитными детьми?

А о действительно массовой гибели детей из-за нечеловеческих условий в долгом пути вы не найдете у Солженицына ни слова. Не знаком писатель земли русский с сочинениями других русских писателей – Герцена, Гиляровского, – где это описано. Это уж точно не легенды, Герцен передает то, чему лично был свидетелем.

В главе 36 1-го тома моего сочинения, посвященной голоду 1921-1922 годов, была затронута и проведенная большевиками под предлогом борьбы с голодом кампания ограбления церквей. Там была приведена оценка описания этой кампании в труде Кара-Мурзы экономистом Дмитрием Ниткиным: «…ее изложение С.Г.Кара-Мурзой…столь же омерзительно, как сама эта кампания». То же самое я могу сказать об описании Солженицыным трагедии еврейских малолетних кантонистов. Пляска на костях…

И другие меры Николая I в отношении евреев, например, привлечение еврейских детей в русские школы, имели ту же цель – «преобразовать обособленных евреев в обычных российских подданных, а если удалось бы – то и в православных». Солженицын об этом тоже говорит. Но что же в таком случае означает другое его утверждение (стр. 306): «Уж в чем не обвинишь „тюрьму народов“ – это в денационализации ни евреев, ни других народов». При сопоставлении двух приведенных высказываний неизбежно возникает вопрос: что, у него левая рука не знает, что делает правая? Или он не понимает, что настойчивая политика «поощрения» евреев к переходу в православие, проводившаяся всеми российскими правительствами в ХIХ веке, означала одновременно их обрусение? Это не денационализация?

Более того – цель обрусения, ассимиляции была частью политики российских властей в отношении всех народов империи, начиная с украинцев и белорусов. Прочтите еще раз приведенную в начале данной главы выдержку из «программной» книги славянофила Николая Данилевского. Данилевский даже гордился этой «уподобительной способностью» русского народа. Более подробно этот вопрос рассмотрен нами в главе 7 1-го тома. Что же, выходит, Солженицын с трудом Данилевского тоже не знаком? Не читал Герцена, Гиляровского, Данилевского… Мы еще не раз столкнемся с подобными «белыми пятнами» в его круге чтения.

Что касается вакханалии малолетних еврейских кантонистов, она, к счастью, длилась недолго: «По вступлении на престол Александра II, по Высочайшему указу 1856 года было велено „взимать рекрут с евреев наравне с другими состояниями“ и „прием в рекруты малолетних евреев отменить“» [15, стр. 136].

Однако в России даже при благожелательном к евреям императоре всегда находилось, кому о них «позаботиться». Там же читаем: «В Уставе о воинской повинности 1874 года нет особых постановлений о евреях, но почти с самого начала действия этого устава стали издаваться циркуляры и правила, ограничивающие служебные права евреев. Евреи не имели права производства в офицерские чины, не допускались в юнкерские училища. Не назначались на должности армейских фармацевтов. Евреи-новобранцы не получали назначения во флот, в интендантство, в писарские классы. В карантинную и пограничную службу. Нижних чинов из евреев не назначали на должности канцелярских писарей и санитаров Красного Креста».

Дополняет Джонсон [17, стр. 413]: «Загоняя силой евреев в солдаты, государство одновременно ограничивало их возможности на воинской службе. Евреи не допускались в гвардию, во флот, в пограничную и карантинную службу, жандармерию, комиссариаты и на канцелярские должности. В 1887 году им запретили поступать во все военные учебные заведения и сдавать армейские экзамены, тем самым лишая возможности стать офицерами. В 1888 году для них закрылись армейские аптеки, в 1889 – военные оркестры». Я еще могу понять, почему евреям закрыли путь в офицеры – чтобы им не стала известна даже малейшая военная тайна, они же могут предать; почему их не брали в армейские фармацевты – они же могут вместо лекарства подсунуть русскому воинству отраву. Но из каких высоких государственных соображений их, часто прирожденных музыкантов, запрещено было допускать в военные оркестры, убейте – понять не могу.

У Буровского есть портрет русского офицера (стр. 44), под которым стоит подпись: «Единственный офицер-иудаист Российской империи: Герцель Янкель Цам, бывший кантонист». Читатель, надеюсь, помнит: во всей огромной Российской империи, из нескольких миллионов евреев был один-единственный еврей-судья. И вот: один-единственный еврей-офицер…