Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 2. Один день, который потряс мир

Глава 11.

Евреи сделали русским революцию 1905-1907 годов

В революционное движение самодержавие буквально загоняло евреев:

это и антиеврейское законодательство, ставящее целый народ в разряд

неполноценного, это вечное унижение, наконец, самое страшное – погромы.

Валерий Каджая, «Кто погнал евреев к большевикам?»

Итак, в 1881 году русские, в полном соответствии, со Вторым русско-еврейским законом, обвинили евреев в злодействе, в котором в действительности были повинны их собственные соплеменники, и жестоко наказали их за эту чужую вину. Затем им хотелось, чтобы евреи, в соответствии с Первым русско-еврейским законом, стойко претерпели и это. Но евреи оказались недостаточно «стойкими»: следствием погромов и новых утеснений со стороны властей стала радикализация части образованного еврейства: с 1890-х годов участие евреев в различных оппозиционных партиях становится действительно значительным.

И дальше русско-еврейские отношения так и будут развиваться: погром – радикализация евреев – еще больший погром – еще большая радикализация… Но не будем забывать: как при сотворении мира «в начале было слово», так и в русско-еврейских отношениях «в начале был погром», то есть, конечно, не один погром, а десятки погромов в городах и местечках черты оседлости, обрушенных на головы евреев без всякой их вины.

Когда разразился очередной российский кризис – первая русская революция – часть евреев приняла в нем  участие. Ну, понятно, тут уж известный нам Второй русско-еврейский закон – утверждение, что все плохое идет от евреев – был использован на полную катушку [13, стр. 11]: «Крайне правые уверяли, что евреи – „становой хребет“ революции, и без их деятельности не было бы вообще никакого серьезного революционного движения». И тут же был приведен в действие Третий русско-еврейский закон: по черте оседлости прокатился вал погромов.

Кожинов приводит их описание [2, т. 1, стр. 102] по статье Д. С. Пасманика 1912 года, которую он считает наиболее объективной: «17 октября 1905 года был опубликован Высочайший манифест, обещавший новое государственное устройство, а с 18 октября начались погромы… Погромы в разных местах произошли почти одновременно: между 18 и 29 октября…Погромы были произведены в 660 городах, местечках и деревнях, и так как в некоторых местах погромы повторялись, то всего погромов было за 12 октябрьских дней 690… Главным образом погромы происходили в южной и юго-западной частях черты еврейской оседлости».

Что касается побудительных мотивов погромов, Кожинову, как мы знаем, импонирует тезис об «антисемитизме на экономической почве»: за это не с кого спросить, разве что с самих евреев. А вот Буровский видит другую причину: активное участие еврейской молодежи в революционных событиях [4, т. 2, стр. 103-104]: «Начинается революционная агитация, и еврейская молодежь играет в ней самую выдающуюся роль… В ходе манифестаций, митингов, демонстраций много раз оскорбляются чувства русского населения. Еврейская молодежь стреляет в портреты царя, демонстративно рвет их на части, выкрикивает оскорбительные лозунги… В ходе революционных событий именно еврейская молодежь проявляла отталкивающую жестокость». А что, за пределами черты оседлости, где евреев почти не было, «революционные события» не происходили?

В своих заключениях Буровский ссылается на труды А. Солженицына и В. Шульгина, которые, как он пишет, «приводят больше всего ссылок на источники». Что ж, обратимся к названному Буровским труду [14] второго из указанных авторов, который был непосредственным свидетелем и участником событий.

Шульгин не был «черносотенцем», сторонником неограниченного самодержавия, он склонялся к конституционной монархии. Тем не менее, в оценке первой русской революции и роли в ней евреев он был близок к крайне правым. Он писал [14, стр. 50]: «“Освободительное движение“ 1905 года было на мой взгляд движение позорное, антипатриотическое, антигосударственное и антирусское… Во главе этого будто бы освободительного движения, которое на деле несло России рабство, стояли евреи… Кадетской партией в то время, можно сказать, правил Винавер… Еврейство завладевало политической Россией».

Из трудов по истории России ХХ века у меня под руками оказался только 5-й том «Энциклопедии для детей» издательства «Аванта+» [32]. Том называется «История России. ХХ век». Пусть читателя не обманет «детскость» издания – это достаточно серьезный научный труд, создававшийся в самые благоприятные для подобной работы 1990-е годы. Сверим по этому изданию, насколько справедливо мнение Шульгина.

Читаем [32, стр. 95]: «Лидеры кадетов – известный историк П. Н. Милюков, юрист В. Д. Набоков, земские деятели князья Петр и Павел Долгоруковы, князь Д. И. Шаховской…В ЦК кадетской партии состояли известные всей России ученые: академик В. И. Вернадский, профессора А. С. Изгоев, А. А. Кизеветтер, А. А. Корнилов, Н. А. Котляревский, С. А. Муромцев, Л. И. Петражицкий, П. Б. Струве». Ни одной еврейской фамилии. Что Винавер был в числе руководителей кадетов, известно из других источников. Но что он мог – при таком составе руководства – быть «правителем» партии, представить трудно. Да Шульгин и сам, когда говорит о своем сотрудничестве с руководством кадетов, называет конкретно Милюкова.

Солженицын в описании революции во многом следует за Шульгиным. Но в этом вопросе и он дезавуирует своего предшественника. Он приводит [5, том 1, стр. 419] свидетельство «видной кадетки А. Тырковой»: «Главными созидателями и руководителями кадетской партии были не евреи. Среди кадетов-евреев не нашлось такого крупного человека, который мог бы повести за собой русских либералов, как в середине ХIХ в. еврей Дизраэли повел английских консерваторов…самые значительные люди в кадетской партии были русские» И слава Богу, что не нашлось, – Россия не Англия. Но в таком случае повисает в воздухе и утверждение Шульгина, что «Еврейство завладевало политической Россией».

Считать кадетскую партию связанной с движением, которое якобы «несло России рабство» – означает полное непонимание места и роли этой партии в российском политическом спектре. Относительно этого у нас есть свидетельство что называется из первых рук – написанные в эмиграции «Воспоминания» [33] создателя и главы этой партии Павла Милюкова. Он пишет [33, том 1, стр. 333], что еще на стадии своего формирования, в ноябре 1905 года, лозунгом партии была «борьба мирными способами, единственно нам доступными». В своих многочисленных статьях, пишет он, «шелест „бюллетеней“ я противополагал силе оружия», за что подвергался резкой критике слева. Кадетов называли партией профессоров, и она была абсолютно не склонна к насилию.

Милюков сообщает (стр. 356), что на втором съезде партии 5-11 января 1906 года, где принимались «окончательные решения по вопросам тактики, идеологии и организации партии», было провозглашено: «Россия должна быть конституционной и парламентской монархией». И кадеты до самого конца отстаивали эту, вероятно, единственно в тех условиях спасительную для страны линию, – против правых, прежде всего, «черносотенцев», которые на дух не выносили никакого парламентаризма и конституции, и против левых, выступавших за ликвидацию монархии как таковой.

Что вообще инкриминирует Шульгин «освободительному движению», какие акты насилия? Главным образом, – то, о чем пишет Буровский: «оскорбление чувств русского населения», а именно «рвали царские портреты, ломали царские эмблемы» и т. п. Но вот из описания Буровским погрома в Балте [4, т. 2, стр. 94]: «Погромщики осквернили семь городских синагог и молелен, уничтожили свиток Торы, найденный в частном доме». Это не есть «оскорбление чувств еврейского населения»? Сколько раз подобное повторялось в России! А сами погромы, само существование огромного корпуса законов, посвященных только евреям – единственному из двухсот народов империи – не есть «оскорбление национального чувства»? Но то русские, титульная нация, а то – евреи: еврей обязан терпеть, как гласит Первый русско-еврейский закон.

Но только ли евреи «оскорбляли чувства русского населения»? Великое дело – первоисточники. Обратимся к приложениям к труду Шульгина [14а], например, к приложению 8Е. Это рассказ очевидца (служащего городской думы) под названием «Что происходило в киевской городской думе и возле нее 18 октября 1905 года», опубликованный в редактируемой отчимом Шульгина Д. И. Пихно (а после его смерти в 1913 году – им самим) газете «Киевлянин». Мне очень жаль, что я не могу привести его полный текст, но даже выдержка из него займет немало места.

«Утром 18-го октября 1905 года появился в виде телеграмм Высочайший манифест. По этому случаю были устроены многочисленные митинги в разных частях города, и толпы народа, преимущественно учащиеся, с красными флагами устремились в центр города, на Крещатик. Всему этому способствовала прекрасная солнечная погода, наставшая после целого ряда ненастных дней. Часов в 11 утра ввалилась в залу городской Думы толпа, где был устроен митинг, председателем которого был избран гласный Думы Шефтель и в помощники ему один русский студент… Были и ораторы рабочие, говорившие о том, что этот манифест вырван ими у царской власти, с оружием в руках, и что еще не все им дано, и они будут добиваться остального своею кровью и не сложат оружия… Должен заметить, что в зале на этом митинге присутствовали представители всех сословий и национальностей, пожилые и молодые, и он прошел спокойно… Я увидел в окно приближающуюся процессию демонстрантов, шедшую с Большой Василъковской улицы, с красными флагами, с различными надписями на них и пением… Эта толпа, остановившись перед балконом, на котором помещался вензель из инициалов «Н» и «А» с царской короной наверху, требовала снятия короны. Выбежав на балкон, я застал букву «А» уже сломанной, а корону сломал один русский рабочий, и когда она была ниспровержена, из толпы послышались крики, чтобы поставить ее на прежнее место, что было сперва исполнено, но потом, минут через десять, корона опять была сокрушена, на этот раз уже евреем… Пообедав дома, я опять пошел в Думу смотреть, чем кончится вся эта история. Когда я прибыл туда, зал был наполнен публикой, на восемь десятых состоявшей из еврейской молодежи обоего пола; все красное сукно было разорвано и употреблено на банты; но Царские портреты были еще целы…»

Затем автор вышел на площадь посмотреть, что там происходит, и, не найдя ничего интересного, вернулся в зал.. «При моем входе я услышал треск рвущегося полотна и, увидел, как несколько евреев рвали на куски портрет Николая II и топтали ногами под крики „ура“ остальных. Потом последовала очередь и других портретов… Возле портрета Императора Александра II стояло несколько людей и между ними высокий русский политехник, уговаривавший не рвать этого портрета… Толпа направилась к портрету Императора Александра II во главе с русским студентом, сильно возбужденным… На просьбы политехника толпа эта в нерешительности остановилась; тогда вышел упомянутый студент с криком «Долой царскую фамилию! Не он сам освободил народ, а по принуждению наших отцов; народ и до сих пор остался бы рабом», — и сделал палкой дыру посредине портрета…»

Несколько позднее автор наблюдал на площади перед думой столкновение митингующих с войсками: «Артиллеристы числом около полусотни, с офицером во главе, подъехали к углу Крещатицкой площади и улицы и остановились... В это время перед Думой стояла сплошная толпа, и в разных концах ее произносились речи. Часть этой толпы, окружив тесным кольцом артиллеристов, кричала им «ура», и некоторые обращались с вопросами к солдатам. Лошади, видя вокруг себя такую массу народа, поневоле сближались в кучу и жали ноги солдатам. Офицер, заметив это, скомандовал осадить назад публику, и в тот момент, когда солдаты подняли нагайки, была брошена пустая бутылка из-под водки с тротуара, которая разбилась вдребезги на голове одной лошади. Вслед за этим был произведен первый выстрел в солдат, с того места, откуда брошена была бутылка, за ним второй из ворот Дворянского дома и третий со ступенек обойного магазина. При звуке выстрелов солдаты все разом, как будто по команде, пригнулись, затем, пришпорив лошадей, ринулись на публику, держа в одной руке нагайки, а другой стреляя из револьверов, большею частью на воздух. Заслышав выстрелы, пехота, стоявшая на Костельной улице, бегом направилась на помощь артиллеристам и, построившись полукругом от здания биржи до противоположного угла Крещатика, возле Думы, открыла огонь залпами. Вначале, как я видел, штыки были направлены в небо, но когда посыпались на солдат выстрелы из здания Думы и уличной толпы, и некоторые солдаты были ранены, то половина штыков уже опустилась вниз, и стреляли по цели. Трудно себе представить что-нибудь ужаснее того, что произошло среди толпы. Всякий старался скрыться от пуль, в страхе давили друг друга…»

А вот и апафеоз народного ликования: «Во время перестрелки прибыл эскадрон драгун, а потом и казаки. Многие, бывшие в Думе, потеряв голову, бросились к выходам или старались куда-нибудь спрятаться. Я поднялся в третий этаж и остановился около окна, обращенного к Софиевскому собору, с которого была видна вся Крещатицкая площадь. На площади и прилегающих улицах происходило побоище между «черной сотней» и интеллигенцией, а также и евреями, перешедшее к вечеру и последующие два дня в стихийный еврейский погром. Первые, имея в руках дубины и камни, жестоко избивали последних, так, например, на углу Софиевской улицы убегавший студент был сбит с ног ударом камня по голове, а другой, прилично одетый и в котелке, от полученного удара толстой палкой по животу, упал, и тут же его принялись нещадно бить ногами и палками. Евреи не оставались в долгу и защищались, как  могли, так, в водовоза, бросавшего камни вслед за убегавшими, было произведено одним еврейчиком 14 лет пять выстрелов, не причинивших ему, однако, вреда…»

Из этого описания, принадлежащего перу независимого и объективного наблюдателя, с очевидностью следует вывод: еврейская молодежь действительно приняла активное участие в событиях, последовавших за обнародованием царского манифеста, но в актах, расцененных «патриотически настроенными массами», а также Шульгиным и Буровским как «оскорбляющие чувства русского населения», участвовали не только евреи, но также русская учащаяся молодежь, интеллигенция и рабочие.

Шульгин, хоть и обвинял во всем евреев, но прекрасно знал, что не в них одних было дело: [14, стр. 182-184]: «Патриотическая русская волна, перешедшая в погромы революционной интеллигенции (на севере) и в еврейские погромы (на юге), нанесла Освободительному Движению удар, от которого оно уже не оправилось… Погромы направлены были тогда не на одних евреев: они обрушились на всех, кого русская стихия в судорожном припадке самосохранения признала возбудителями революционной волны. Во всех местностях, где проживали евреи, таковыми главными возбудителями были „гласом народа“ признаны „жиды“; но там, где „жидов“ не было, громили русскую революционную интеллигенцию. Известен потрясающий случай, когда в Томске в театре был сожжен революционный митинг. Но и на юге в некоторых местах давали себе отчет, что виновны не одни „жиды“. В этом отношении глубоко характерна история, происшедшая в Нежине». Эти два «случая» – в Томске [14а, прилож. 13] и Нежине [14, прилож. 9; 14а, прилож.14] – настолько показательны, что их невозможно обойти вниманием.

События в Томске 21 октября 1905 года описаны в телеграмме «Российского Телеграфного Агентства». Передаю с небольшими сокращениями: «С восьми часов утра 20 октября на площади начал собираться торгующий и рабочий народ и сильно негодовал, что магазины и торговые помещения закрыты, что стачечники не дают мирно продолжать работу. В народе говорили: „Нам новых порядков не нужно. Деды наши управлялись Царем и имели Царя, и мы без Царя жить не желаем и не будем“... Манифестанты, будучи совершенно ничем не вооружены, направились на соборную площадь. На пути к ним примыкали новые лица. Если кто-нибудь не снимал шапки перед портретом Государя или показывал неуважение к портрету, толпа срывала шапки и подвергала избиению. Возле дома архиерея манифестанты остановились, просили отслужить в соборе благодарственный молебен о здравии Государя. В это время в театре начался митинг, на который собралось до трех тысяч. Когда получено было известие, что к соборной площади приближаются манифестанты, находившиеся на митинге покинули здание театра, а когда манифестанты поравнялись с собором, то отделившаяся группа от толпы покинувших театр встретила первых револьверными выстрелами. Сначала участники патриотической манифестации дрогнули, но потом толпа обрушилась на стрелявших. Получилась ужасная картина. Началось беспощадное избиение манифестантами лиц, принадлежащих к указанной группе, они стали спасаться, кто куда мог. Таким образом, до шестисот человек, много женщин и детей попало в здание управления Сибирской дороги и в театр. Манифестанты обложили здания и требовали, чтобы укрывшиеся вышли. Последние ответили выстрелами… В казармах солдаты спешно строились в ряды, получали патроны. Наконец, сотня казаков и рота солдат выступили и оцепили театр и управление дороги. Манифестанты не унимались; разбивали окна, проникали внутрь здании, обливали керосином, начали жечь Театр и управление дороги превратились в море огня. В нем горел скрывшийся народ на глазах войск и сорокатысячной собравшейся на этом месте толпы жителей города. По мере того, как языки огненного моря охватывали этаж за этажом, осажденные подымались выше, взбирались даже на крышу и стреляли в толпу. Многие выбрасывались из окон, спускались по водосточным трубам, стараясь спастись. Манифестанты не давали пощады, явившаяся пожарная команда манифестантами не была допущена к тушению пожара. Манифестанты беспощадно жгли, как спрятавшихся, так и самое здание, которое, по их  мнению, являлось гнездом смут и забастовок, потому что служащие железной дороги первыми выступили в новом движении. В 11 часов вечера обрушились крыши и потолки. Манифестанты допустили тогда пожарную команду к делу, а сами отступили и направились по домам».

Заметим, в Томске в то время, скорее всего, ни одного жида не было, а три тысячи «революционеров» (включая детей) в театре собрались. И «револьверщики» нашлись. Конечно, они, как и их киевские коллеги, заслуживают осуждения. Но уж больно хороши «богоносцы» (сорок тысяч «богоносцев»-убийц!), после молебна живьем сжегшие множество своих сограждан, включая детей. Не все 600, как можно понять из приведенной телеграммы, погибли, часть как-то спаслась. Солженицын сообщает [5, том 1, стр. 401], что «погибло в пожаре 200 человек». Большинство соженных, тоже, по-видимому, были православными верующими. Остаются вопросы: где были власти, где был служивший молебен архиерей, как такое могло происходить «на глазах войск»?..

Еще на одно обстоятельство я хотел бы обратить внимание. Если в Киеве или Нежине (см. ниже) погромы возникали как результат возмущения «черносотенных» толп надругательством «революционеров» над портретами царя и государственными символами, то в Томске «манифестанты» вообще не желали никаких перемен и избивали каждого, кто «не снимал шапки перед портретом Государя», то есть акты насилия развязали они, и для этого им не понадобился даже повод в виде разорванных портретов царя.

Теперь обратимся к событиям в Нежине (городе в Черниговской губернии), изложенными в «Киевлянине» в корреспонденции «О событиях в Нежине в октябре 1905 года»: «Филологический институт, техническое училище, значительное число средних и низших учебных заведении и обилие еврейства гарантировали нашему небольшому сравнительно городу восприимчивость почвы для развития крайних социалистических учений… 18-го октября ликующая толпа студентов, гимназистов и евреев, главным образом евреев, отправилась закрывать все учебные и торговые заведения, а равно присутственные места. Где только попадались портреты Государя, везде они разрывались в клочья… В тот же день вечером в филологическом институте был назначен митинг… Совершенно излишне передавать содержание речей они заучены и везде одинаковы, призыв к дальнейшей борьбе с правительством и оскорбление Государя… Стоустая молва разнесла содержание речей по городу, но впечатление получилось прямо противоположное ожидаемому. Стали собираться сначала небольшие, а затем все увеличивающиеся кучи народа… «Кто это бунтует?'» — «Известно, жиды и студенты» — «Да как же они смеют ругать нашего Царя?» — «Как они смеют рвать царские портреты?!» — «Этого позволить нельзя!» — «Нельзя, надо покарать!». И покарали. Произошел стихийный погром еврейского имущества, спаслось лишь несколько лавок, имевших толстые железные двери, которых не могли одолеть примитивные орудия погрома. 21 числа, в день восшествия на престол Императора Николая II, в местном соборе состоялось торжественное богослужение, по окончании коего огромная толпа крестьян, не менее трех тысяч человек, по большей части прибывших из деревень, с церковными хоругвями и несколькими портретами Государя во главе, направились к зданию филологического института». 

Далее сообщается, как толпа угрозами добилась открытия института, который в тот день «был наглухо закрыт». Затем  «народ потребовал явки всех студентов, бледные, дрожащие, они явились. Потребовали от них принести большой портрет Государя и нести его к собору. «Беспрекословно исполнили студенты и это требование, как равно и требование петь народный гимн; в импровизированном хоре должны были принять участие и все евреи, которых толпа присоединяла к шествию… Шествие было торжественное, и по мере приближения к собору толпа все росла и росла. Портрет был установлен на площади; раздалась команда: «Бунтовщики, на колена!» Без малейшего колебания все студенты и евреи опустились на колени прямо в грязь. «Присягать! Жиды особо!» Студенты, стоя на коленях и подняв правые руки, громко произносили требуемую от них клятву: «Не бунтовать, Царя поважать». Затем поодиночке они должны были подходить к портрету, становиться на колени и целовать его. Тем же порядком приводились к присяге и евреи, но для этого был вытребован раввин и принесен особый еврейский балдахин. „А давайте сюды список усих демократив!“ Подали и список. Стали делать проверку; как только не оказывалось налицо занесенного в список «демократа», немедленно отряжалось на поиски несколько крестьян, разыскивали и приводили к присяге; евреи требовались все, независимо от того, фигурировали ли их имена в списке».

В нежинской истории замечательным образом проявились русско-еврейские законы. В городе произошли события, которые «народу» не понравились – значит, виноваты евреи (Второй закон). Соответственно, первым делом организуется еврейский погром, а уже потом начинается разбирательство. Разобравшись, «демократов» наказывают по списку, «евреи требовались все» (Третий закон).

Что погромам подвергались не только евреи, видно не только из приложений к книге Шульгина, но и из текста самой книги: черным по белому в ней написано: «там, где „жидов“ не было, громили русскую революционную интеллигенцию». У Буровского об этом – ни строчки. Ну, раз громили одних жидов, значит, они во всем и виноваты. Именно этот вывод интересовал его у Шульгина. Досадно, что Шульгин, приведя ценные источники и, в общем, правильно описав происходившее, выводы сделал в духе Буровского: «Еврейство завладевало политической Россией»…

Юдо-озабоченные русские авторы видят картину тех погромов по-разному, но каждый выворачивает ее так, чтобы хоть в чем-то обвинить евреев. Вот Кожинов пишет [2, т. 1, стр. 109]: «Современный исследователь, С. А. Степанов, тщательно анализируя результаты погромов, столкнулся с еще одной „загадкой“: выяснилось, что в ходе октябрьских погромов погибли 1622 человека, и евреев среди погибших было 711 (то есть 43%), а ранены были 3544 человека, и в их числе 1207 евреев (34%). Стремясь понять, почему это так, Степанов пришел к следующему выводу: „Погромы не были направлены против представителей какой-нибудь конкретной нации". Позднее в беседе с корреспондентом он заявил еще более категорически: „…вы допускаете распространенную ошибку, называя погромы еврейскими… Погромы совершались… против революционеров, демократически настроенной интеллигенции и учащейся молодежи“».

Казалось бы, ясно: раз погромы совершались не только против евреев, то и жертвы были не только среди них. Достаточно вспомнить, что только в Томске погромщиками было заживо сожжено 200 человек, по-видимому, христиан. О том, что погромы были направлены не только против евреев, писали и Шульгин [14], и Фрумкин [31]. Главного свидетеля о том, что «не одним жидам пришлось плохо», я приберегу на закуску. Так в чем же «загадка»? Она в той «разгадке», которую нам подсовывает Кожинов: он пытается представить убитых и раненых в погромах христиан… жертвами еврейской самообороны (подробнее см. следующую главу).

Из приведенных описаний с очевидностью следует вывод: не будь евреев, революция 1905-1907 годов все равно бы состоялась. Революцию и начинали никакие не евреи, и не кадеты, и даже не социалисты. Как всякая подлинная революция (в отличие от «верхушечных» переворотов), она вызрела в недрах российского общества, из его нерешенных проблем, из нежелания и неумения правящих кругов их решать. Помните, как Буровский писал о том, почему разразился кишиневский погром, почему он не был предотвращен: «Власти ленивы, сонны, как и уходящая в небытие Российская империя». Но, сказав «А», надо понимать, что за ним следует «Б». Россия в последние два десятилетия существования империи переживала бурный рост промышленности, и «сонная» политическая оболочка становилась для страны помехой. Да, империи (в том ее «сонном» виде) пора было уходить. Но ни одна империя добровольно не уходила: они падали под действием внешних сил либо внутренних потрясений. Революция 1905-1907 годов и стала первой попыткой стряхнуть «сонных» правителей с тела страны.

Вот как это было [32, стр. 67]: «В начале ХХ в. основные проблемы русской жизни, решение которых правительство откладывало десятилетиями, превратились в непреодолимые препятствия, мешая спокойному, органичному развитию государства. Как запущенная болезнь, проблемы эти приобретали хронический характер, подрывая стабильность внутриполитического положения России, грозя страшными революционными потрясениями. Революция надвигается – это ощущение было единым и для многих общественных деятелей, и для наиболее разумных, чутких представителей власти… Крестьянский, рабочий, национальный вопросы все острее вставали перед Россией. Они в конечном счете упирались в вопрос об управлении страной, об организации власти…Неспособность и, более того, явное нежелание царского правительства решать наболевшие проблемы приводили к тому, что именно оно начинало восприниматься как главное препятствие на пути нормального развития России».

И «препятствие» это не хотело сдвинуться ни на сантиметр со своей кондовой позиции. Там же (стр. 68) читаем: «По откровенному признанию министра внутренних дел Петра Святополк-Мирского, Российская империя к осени 1904 г. была доведена „до вулканического состояния“, превратилась в „бочку с порохом“… В декабре 1904 г. он подал императору доклад о политической обстановке в стране, которая оценивалась как „катастрофическая“. В заключение доклада прилагался проект указа; в нем наряду с обещанием „различных вольностей“ шла речь „о привлечении в Государственный совет“ – высший законосовещательный орган страны – „выборных от земств“. Как считал министр, такой указ позволил бы правительству найти общий язык с „наиболее здравомыслящей оппозицией“ и хотя бы частично стабилизировать внутриполитическое положение. Однако особое совещание из высших сановников, созванное императором для обсуждения проекта, отвергло главное предложение Святополк-Мирского: Николай II собственноручно вычеркнул пункт о выборных представителях… Таким образом, Николай II ясно показал, что не желает сотрудничать с кем бы то ни было».

Ничего удивительного, новый царь, вступая на престол, сразу же развеял возникшие в обществе «надежды на либерализацию жизни страны». На церемонии коронации 17 января 1895 года он заявил (там же, стр. 22): «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть же все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начало самодержавия также твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель». Оставь надежду всяк сюда входящий…

Но в России зрели уже силы, по иному понимавшие «благо народное». Вот и почвенник Кожинов, наследник «черносотенцев», признает [2, т. 1, стр. 56]: «В России были три основных силы — предприниматели, интеллигенты и наиболее развитой слой рабочих, — которые активнейше стремились сокрушить существующий в стране порядок». А как же крестьяне, составлявшие большинство населения России? Почвенник пишет (стр. 57): «Вообще-то сотни тысяч крестьян в то время всецело поддерживали “черносотенцев“». Эти пейзане (см. выше о погроме в Нежине) плюс городские лавочники да еще часть рабочих и составляли ударную силу «черносотенного» воинства. Но крестьян в России было не сотни тысяч, а десятки миллионов. Что же остальные?

Остальные и стали в некотором роде авангардом революции. Читаем [32, стр. 67]: «Весной 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях в волнениях участвовали более 150 тысяч крестьян, которые за несколько недель разгромили десятки поместий. Несмотря на репрессии со стороны правительства, в 1903 г. подобное движение распространилось на другие украинские губернии, Центральный район, Поволжье». Заметим: Харьковская и Полтавская губернии – это совсем недалеко от Черниговской губернии, где находится город Нежин. Выходит, крестьянские толпы в одних местах громили демократическую интеллигенцию и евреев, а неподалеку другие крестьянские толпы громили помещиков. Впрочем, нельзя исключить, что одни и те же «богоносцы» могли попеременно «уделять внимание» тем и другим.

А с чем столкнулся П. А. Столыпин после его назначения в 1903 году саратовским губернатором? Да с теми же крестьянскими бунтами [32, стр. 127-128]: «В 1904 г. уже вспыхнули крестьянские волнения. Побывав в Актарском уезде, Столыпин сообщал жене: „Слава Богу, удалось обойтись арестами, без порки“… Летом 1905 г. Саратовская губерния стала одним из главных очагов крестьянского движения. В сопровождении казаков Столыпин разъезжал по мятежным деревням. По его приказам проводились массовые обыски и аресты… На время волнения стихли, но осенью, после завершения полевых работ, возобновились с невиданным размахом… Восстание крестьян, доведенных до отчаяния голодом, малоземельем, нуждой, было нелегко подавить».

Возьмем события «Кровавого воскресенья» [32, стр. 69-70]: «9 января более 100 тысяч рабочих, их жен и детей, отслужив в церквях торжественные молитвы, в строгом порядке, колоннами, двинулись к Зимнему дворцу. Впереди колонн шли священники; рабочие несли хоругви, портреты царя, царицы… Попытки социал-демократов придать шествию характер политической демонстрации – развернуть красные флаги, выдвинуть антиправительственные лозунги – решительно пресекались участниками шествия. Тем более странными и неоправданными выглядели действия властей. Перекрыв все пути к центру города, войска стали беспощадно расстреливать рабочие колонны. Бегущих преследовала и рубила шашками кавалерия. Более тысячи человек было убито, около 5 тыс. получили ранения и увечья. В тот же день рабочие, которые еще утром молились за здравие царя и членов его семьи, начали стихийное восстание против царской власти… По справедливому замечанию Горького, 9 января погибли не только сотни рабочих, на петербургских улицах был „убит“ престиж Николая II. Вера в доброго царя рухнула безвозвратно. Своими залпами царские войска дали сигнал к началу первой русской революции».

Подведем итог. В начале ХХ века в России «предприниматели, интеллигенты и наиболее развитой слой рабочих активнейше стремились сокрушить существующий в стране порядок». В разных частях империи то и дело вспыхивали «восстания крестьян, доведенных до отчаяния голодом, малоземельем, нуждой». Сонный правящий режим, не желавший ничего менять, временами просыпался и с испугу принимался палить в подданных. Да еще режим угораздило встрять в войну с Японией и позорно ее проиграть. Совершенно очевидно, что все эти события (и многие другие, которые я не назвал), помимо даже чьей-либо воли, вели страну к революции. Она в конце концов и вспыхнула – совершенно стихийно. Так при чем здесь евреи?

Ладно, скажут, не они начали революцию, но почему они приняли в ней столь активное участие. Этим возмущены все русские юдо-озабоченные авторы. Вопрос этот важнейший, еще более остро стоящий по отношению к революции 1917 года. Поэтому давайте разберемся в нем досконально. 

В необходимости перемен в государственном устройстве России в начале ХХ века, как мы видели, были убеждены широкие круги русского образованного общества. Даже русский монархист Шульгин считал их необходимыми. Вот он рассказывает [14, стр. 316-320], как он по пути с Дальнего Востока (где он участвовал в русско-японской войне, а потом лечился в госпиталях) домой заехал в Москву, и как раз 17 октября 1905 года, в день обнародования царского манифеста. Он читает газету, в которой напечатан манифест: «Я плакал, буквально плакал и нисколько не стыжусь своих слез, когда прочитал манифест. Как я любил Царя, даровавшего все это, как верил, что теперь конец всем беспорядкам, что Россия бодро двинется на благотворную работу. Уничтожить все старое, кошмарное и под эгидой доброго, симпатичного Царя стать той великой Россией, которую мы все в глубине души так любим и желаем счастья! Мне казалось, что теперь широкою волною польется просвещение народа и благосостояние его, что наконец, проснулось народное, национальное, чисто русское чувство народной гордости и национализма, что пришла, наконец пора лучшим людям стать и сплотиться вокруг Престола и вести народ русский к счастью и благополучию. Оттеснить узурпаторов, укравших власть дорогого Царя и угнетающих народ и все живое, свободное».

Это в 1928 году он напишет: «“Освободительное движение“ 1905 года было движение позорное, антипатриотическое, антигосударственное и антирусское…» Взгляд его переменился не в 1928 году, а буквально в ближайшие дни после 17 октября. Почему? Не все считали, что «добрый, симпатичный Царь даровал манифест». Помните, как у петербургских рабочих в один день 9 января «вера в доброго царя рухнула безвозвратно»? Или как киевские рабочие на митинге 18 октября в городской думе «говорили о том, что этот манифест вырван ими у царской власти, с оружием в руках, и что еще не все им дано, и они будут добиваться остального своею кровью и не сложат оружия…» Как мы знаем, правы были рабочие, а не Шульгин: манифест был у царя вырван революцией и стоил рабочим немалых жертв (одно Кровавое воскресенье чего стоило). Следует ли удивляться тому, что в то время, как монархист и помещик Шульгин умилялся милости царя, «революционеры» праздновали победу над царем и рвали его портреты (под «революционерами» в кавычках мы здесь и далее будем числить общность, объединяющую не только истинных революционеров, но и тех, кто хотя бы сочувствовал «революционным идеалам» и, соответственно, по случаю «дарования» манифеста 17 октября праздновал «победу революции»).

Но, если русская интеллигенция и рабочие участвовали в революционном движении ради достижения своих прав, если даже монархист Шульгин радовался оттеснению от власти тех, кто «угнетает народ и все живое, свободное», то разве не естественно, что евреи отнеслись к событиям с удесятеренным энтузиазмом? Шульгина и часть русской интеллигенции устроили бы косметические изменения режима, рабочие боролись против социального угнетения, и каждая из этих категорий русского населения кое-что по манифесту получила. Евреям нужно было добиться устранения чудовищного национального бесправия, но они не получили ничего: черта оседлости осталась неприкосновенной, процентная норма в учебных заведениях сохранилась, запреты на профессию не были отменены.

Повторяю, все русские авторы, пишущие на эту тему, не понимают (или делают вид, что не понимают) столь очевидной причины «чрезмерной» активности евреев в революции. Что это, нечувствительность к чужой боли или неумение связать следствие с причиной, то есть все та же слабость логического мышления, о которой мы не раз говорили выше?

Кроме того, надо иметь в виду, из какой точки Шульгин наблюдал первую русскую революцию. В главе 3 говорилось о том, что в ряде губерний черты оседлости евреи составляли более половины городского населения. Если еще учесть шумливость евреев, их свойство сполна отдаваться делу, становится понятным, почему в пределах черты картина выглядела так, как будто в рядах «революционеров» едва не одни евреи. Но ведь революционные события захватили всю Россию.

Но, скажут, вы только что рассказывали нам, что среди жертв погромов, сопровождавших революцию, 43% составляли евреи. Вы тем самым хотели показать, что революция не была только еврейским делом. Допустим, но евреев-то в России было всего 4% населения, раз жертв среди них было почти в 11 раз больше, значит… Милые мои, вы забыли о Третьем русско-еврейском законе, который гласит: если преступление совершили русские, наказанию подлежат преступники; если в преступлении замешан хотя бы один еврей, наказанию подлежат все евреи. Вы же видели, как было в Нежине: «народные массы», недовольные шумным празднованием в городе «победы революции», первым делом устроили всеобщий еврейский погром, не разбираясь, кто из евреев «революционер», а кто нет. Да и потом коленами в грязь русских «революционеров» ставили по списку, а евреев – опять же всех подряд. Вот и убивали: русских – «революционеров», евреев – без разбору. Кстати, вы заметили: во время погромов 1905 года раненых среди евреев было 34%, а убитых – 43%: евреев старались именно убить…

Вспомним еще данные, приведенные Кожиновым: «Погромы были произведены в 660 городах, местечках и деревнях… Главным образом погромы происходили в южной и юго-западной частях черты еврейской оседлости». Сколько в этой части (а это Украина и Бессарабия) было более-менее значимых городов? Два десятка, три десятка? Пусть 60. А остальные 600 – это и есть местечки, деревни, мелкие городишки, где жила еврейская голытьба и образованных (по-европейски) евреев, а, значит, и еврейских «революционеров», практически не было.

Шульгин пишет [14, стр. 197]: «Этим делом («революцией») занимались главным образом евреи образованные, а не местечковые и сельские; эти последние мирно зарабатывали свой „ковалек хлиба“». Добавим к этому информацию Буровского [4, т. 2, стр. 144-145]: «Перед началом Первой мировой войны существовало как бы два культурно-исторических мира – оба еврейские, но разные. В мир еврейских европейцев входило примерно 200 тысяч хорошо знающих русский язык, имеющих профессии… Этот мир требовал гражданских прав, выпускал журнал „Русский еврей“, возмущался антисемитизмом… А с ним сосуществовал мир еврейских туземцев: гнилых местечек в черте оседлости… В этом мире, где образование получали в хедере, а средства существования добывали мелочной торговлей и ремеслом, в мире бедности, а то и беспросветной нужды, жило порядка 5 миллионов евреев».

Вот вам и ответ на вопрос, почему столько жертв было среди евреев: русским (точнее, христианским) погромщикам только предлог нужен был. Манифест 17 октября и стал таким предлогом: сотни местечек и маленьких еврейских городков были разгромлены при полном отсутствии в них «революционеров». Так что не стоило бы Шульгину так уж напирать [14, прилож. 9] на «священные имена», за которые русская «пока еще темная, непросвещенная масса… без оружия, с одними кулаками пойдет на выстрелы, все сметет на своем пути». Чаще всего эта «темная масса», вооруженная ломами и топорами, шла грабить действительно безоружных евреев, сметая на своем пути жалкую еврейскую собственность – сметая в свои мешки или на подводы. Вспомним приведенный выше вывод Пасманика: «Крестьянство участвовало в погромах исключительно в целях обогащения на счет еврейского добра…» Если у кого-то есть возражения, пусть объяснит: в происходивших в то же время массовых погромах русских помещиков мужички-«богоносцы» вдохновлялись теми же «священными именами»?

У Шульгина есть и такое высказывание [14, стр. 149]: «Погромы не бывают без причин». Если помните, я обещал в подобных случаях возвращаться к погромам начала 1880-х годов. И вот я спрашиваю: как бы Шульгин объяснил их причину? А чем бы он объяснил кишиневский погром, который произошел уже при нем? О «революционности» кишиневских евреев даже самые лютые антисемиты в то время не говорили. Вот после того погрома «революционеры» вполне могли появиться. Вообще, отдавали ли себе отчет Шульгин и его единомышленники в том, что каждая волна погромов рождала новых еврейских революционеров – уже без всяких кавычек? Что революционерами «без причин» тоже не становятся? И что чему предшествовало: погромы – еврейской революционности или наоборот?

О Шульгине у нас еще будет разговор. Сейчас скажу только, что он многое понимал, более того, он и его газета выступали в защиту евреев от погромщиков, у него были и другие заслуги перед русским еврейством, но его «теоретические» построения часто пронизаны огульными и незаслуженными обвинениями по адресу евреев. Сложный был человек, и все же в основе своей – честный и порядочный. Мы же видели: вот он вину за «революционные» эксцессы в Киеве, Одессе, Нежине возлагает едва ли не на одних евреев. Но когда дело доходит до конкретных описаний, не пытается скрыть факты, которые противоречат его выводам.

Чего нельзя сказать, например, о современном авторе Андрее Буровском. Мы видели: повторив выводы Шульгина, он проигнорировал приведенный им фактический материал. Да и выводы у него куда более хлесткие, чем у очевидца событий Шульгина. Выше было приведен такой вывод Буровского: «В ходе революционных событий именно еврейская молодежь проявляла отталкивающую жестокость». В подтверждение приводится описание того, как в Одессе «толпа евреев с красными флагами долго гонялась за двумя городовыми». Одному удалось убежать, а другого евреи таки убили. Вполне возможно, что этот прискорбный факт действительно имел место. Вероятно, еврейские «революционеры» видели в городовых символ угнетавшего их самодержавия. Можно также предположить, что городовые совсем не символически «доставали» одесских евреев. Все это еще не причина, чтобы убивать человека. Что ж, среди евреев тоже бывают подонки…

Но чтобы делать из этого единичного случая (а других Буровский не приводит) вывод об «отталкивающей жестокости еврейской молодежи», – для этого самому надо отличаться не самыми высокими моральными качествами. Буровский знаком с работой [14] Шульгина. Что же он умолчал о расправе русских погромщиков со своими соплеменниками в Томске, когда живьем были сожжены сотни людей, в том числе детей? Достаточно было сравнить это аутодафе со случаем с одесскими городовыми, чтобы разговор о некоей особой «отталкивающей жестокости еврейской молодежи» отпал сам собой.

Впрочем, Буровский не скрывает жестокости русских погромщиков. Вот, например [4, т. 2, стр. 199]: «В 1905 году были ведь вовсе не только еврейские погромы, были еще и помещичьи… Причем помещиков точно так же грабили и убивали, проявляя чудовищную жестокость. Точно так же рубили топорами на части. Сжигали живьем, топили в уборных. Истязали с изобретательностью профессиональных палачей. Описано это во многих книгах, малую толику которых я могу предложить вниманию читателя. Но предупреждаю: эти книги даже сейчас, по прошествии столетия, страшно читать».

Факты «чудовищной жестокости» русских (христианских) погромщиков он подтверждает ссылками на источники: «Описано это во многих книгах», и он действительно приводит список из более чем десятка книг. А где же подобный список, когда он говорит об «отталкивающей жестокости еврейской молодежи»? Ждите ответа, ждите ответа…

А вот еще: Буровский разбирает «миф о еврейских погромах» и описывает как, напротив, евреи нападали на русских: [4, т. 2, стр. 119]: «Все случаи провокаций, проведенных еврейской молодежью, все случаи нападений евреев на русских, все случаи зверских убийств, в том числе убийств русских детей, словно растворяются в воздухе». Ну, так приведи хоть один случай преднамеренного «убийства евреями русских детей»! Сам приводит (стр. 97) фотографию с подписью «Еврейские дети и подростки – жертвы погрома в Екатеринославе». На фотографии – 11 трупов, в том числе – совсем крохи, буквально груднички. Видно, их просто выбрасывали из окон.

Вот Солженицын описывает [5, том 1, стр. 393-398] страшный погром в Одессе 19-21 октября 1905 года. Евреи оборонялись, как могли, но на стороне погромщиков часто выступали солдаты, чины полиции, и вот итог погрома (стр. 397): «По сведениям полиции, число убитых превышает 500 человек, из них более 400 евреев… На излечение в больницы поступило 608 человек и в том числе 392 еврея». Но вот красноречивый факт (стр. 395): «По свидетельству одного врача университетской клиники, „хулиганы со второго и третьего этажей выбрасывали детей вниз на мостовую, а одного ребенка хулиган схватил за ноги и, ударив головой об стену, размозжил ему голову“». Я прошу Буровского и всех русских юдо-озабоченных авторов – приведите хотя бы один подобный случай убийства евреями русских (христианских) детей. Не приведете.

Буровский усиленно рядится в тогу «объективного исследователя», о чем мы еще тоже будем говорить. Но нет, господин доктор философских и кандидат исторических наук: объективность не означает поочередно вещать о преступлениях и дурных качествах русских и евреев – надо еще в равной мере подтверждать свои инсинуации доказательствами!

Господа юдо-озабоченные очень любят вычислять процент евреев среди участников революционного движения. Вот, например, Солженицын приводит (стр. 237) данные командующего Сибирским военным округом генерала Сухотина о национальном составе политических поднадзорных в Сибири на 1 января 1905 года. Евреев среди них оказалось 37%. Подразумевается, что таков примерно был процент евреев среди революционеров. Солженицын даже пишет (стр. 235), что русские революционеры стремились «использовать евреев как зажигательную смесь в революции».

Трюк с цифрами очень точно разоблачил Семен Резник [21, стр. 121]: «Именно крестьянские бунты больше всего пугали власть…Именно крестьянство было основной „зажигательной смесью“ революции и оставалось ею до самого 1917 года! Однако статистика государственных преступлений крестьян не учитывала. Не учитывала она и рабочих, матросов, солдат. Их можно было расстреливать на улицах Петербурга, Златоуста и других городов, можно было высылать против них карательные экспедиции, но то ли по инерции, то ли в целях пропаганды, революционерами их не считали.

Таким образом, основная масса участников революционных выступлений оставалась вне статистики, которой оперировали предшественники Солженицына и теперь оперирует он сам. Приводимые им цифры касаются „государственных преступников“ из образованного слоя общества. Среди них евреи действительно составляли значительный процент, но он примерно соответствовал их доле в образованном слое общества в целом. Если в дореволюционной России из 150 миллионов населения евреев было около четырех процентов, то в образованном слое их было 25-30 процентов или даже больше».

А относительно того, кто был «зажигательной смесью революции», Резник ссылается (стр. 226) на мнение человека, который для Солженицына является высшим авторитетом. Он приводит выдержку из посвященной аграрной реформе речи Столыпина на заседании Государственного Совета 15 марта 1910 года: «Смута политическая, революционная агитация, приподнятые нашими неудачами, начали пускать корни в народе, питаясь смутою гораздо более серьезною, смутою социальною развившейся в нашем крестьянстве… Социальная смута вскормила и вспоила нашу революцию».

Во вступительной части своей книги Резник пишет (стр. 11-12): «„Вопроса русско-еврейских отношений“ в проблемах, связанных с российской революцией объективно не существовало, хотя он существовал в воспаленном мозгу некоторых идеологов крайне правого – черносотенного лагеря… Реальный же факт состоял в том, что при поддержке царской администрации и самого царя черносотенцы добивались сохранения режима неограниченного беззакония и произвола, всеми силами противодействуя даже самым назревшим преобразованиям для улучшения жизни народа, роста экономики, развития культуры, словом для общественного прогресса. И чтобы не допустить перемен, черносотенцы утверждали, что русскому народу никакие перемены не нужны, что добиваются их только инородцы, в особенности евреи, а потому и борьбу власть должна вести в основном против евреев, а также поляков, кавказцев, финляндцев, ну и конечно, против продавшихся евреям интеллигентов».

Нельзя сказать, чтобы Солженицын не видел ужасающей косности самодержавия, дорого обходившегося России. В своей книге он много раз об этом пишет. Например (стр. 305): «Российская Империя и весь ХIХ век и предреволюционные десятилетия, по медлительности и закоснелости бюрократического аппарата и мышления верхов, – где только и в чем не опоздала? Она не справлялась с дюжиной самых кардинальных проблем существования страны…»

Или вот он рассказывает (стр. 415) о настроениях в российских «верхах» после революции 1905-1907 годов: «Раздосадованные не только этой раздерганной революцией, но еще и обиднейшим поражением в японской войне, петербургские верхи все же поддавались соблазнительно простому объяснению, что Россия ничем органически не больна, что вся революция, от начала и целиком, есть злобная еврейская затея и часть мирового иудо-масонского заговора. Давно была бы Россия в зените мировой славы и могущества, если бы не евреи! И этим близоруким, удобным объяснением вельможные круги еще бесповоротнее определяли свое близкое падение».

Спасибо, конечно, Солженицыну за то, что он таким образом как бы берет евреев под защиту, но все же корни «близорукости вельможных кругов» уходят глубже – они не понимали, что революция не есть вообще чья-либо «злобная затея», что она стала неизбежным результатом их твердолобой политики. Но, что еще хуже, – они не поняли, что конституционная монархия могла стать их спасением, и что именно тем, что «отбив» революцию и закрыв тем самым путь к преобразованию монархии, они «еще бесповоротнее определили свое близкое падение». Да только ли «вельможные круги» этого не поняли?  

Рассмотрим позицию Шульгина. Помните, он радовался тому, что в 1905 году удалось «отбить» «освободительное движение, во главе которого стояли евреи», но «которое на деле несло России рабство»? Или он радуется тому [14, стр. 55-56], «что вырождение русского правящего класса тогда не подвинулось еще так далеко. В нем нашлись еще живые силы, сумевшие использовать народное патриотическое движение, то есть „низовую контр-революцию“ для организованного отпора разрушителям и поджигателям России». И еще (стр. 161): «В те самые дни, когда назначена была гибель России (всеобщая политическая забастовка в октябре 1905 года), русские „истребили врагов своих“ и Россия устояла».

Он, без сомнения, понимал, что эту «низовую контр-революцию» составили «черносотенные» погромщики, которых он никогда особенно не жаловал. Тем не менее, он откровенно радовался тому, что они спасли самодержавие. Можно еще понять его радость тогда, в 1905 году. Он  писал в 1928 году (там же): «В ту пору еще не было ясно, что самая эта организация одряхлела, устала, требует какой-то существенной модификации. Казалось, что все еще прекрасно и во всяком случае может действовать». Но все только что процитированные изъявления радости по поводу того, что «низовая контрреволюция отбила революцию», заимствованы мной из той же его книги 1928 года! Остается развести руками: к 1928 году, после «всего», понял он или нет, что твердолобость и тупость самодержавия в 1914-1917 годах стали прямым следствием того, что десятилетием раньше была «отбита» первая русская революция? Похоже, не понял…

Вот и Солженицын, оценивая исход революции, пишет [5, том 1, стр. 452] о «России, спасенной на одно десятилетие от гибели». Как и Шульгин, он не понял, что черносотенная реакция, прервав ход буржуазно-демократической революции 1905 года, тем вернее определила российскую катастрофу 1917 года. Солженицын утверждает [5, том 1, стр. 368]: «Либеральное и революционное общество – злорадно истолковало Манифест как капитуляцию, и оттолкнуло его». Это неправда, в отношении либералов – тем более. Другое дело, что политически зрелая часть общества понимала половинчатость Манифеста 17 октября и стремилась развить достигнутое. Манифест «оттолкнули» сам вынужденно «даровавший» его царь и дворцовая клика, а также «черная сотня». Это они ответили на Манифест погромами, которые и «нанесли Освободительному Движению удар, от которого оно уже не оправилось». Тем самым они остановили движение страны к подлинной парламентской системе, вполне вероятно – к конституционной монархии, переход к которой ставили своей целью русские либералы – кадеты. Георгий Федотов тоже считал [34, стр. 118-119], что в 1905 году был шанс «победы умеренных слоев демократии».

Самое восхитительное – Николай II умудрился даже «не заметить» ту революцию [32, стр. 27]: «Когда премьер-министр П. А. Столыпин в 1907 г. сообщил императору, что „революция вообще подавлена“, он услышал ошеломивший его ответ: „Я не понимаю, о какой революции Вы говорите. У нас, правда, были беспорядки, но это не революция… Да и беспорядки, я думаю, были бы невозможны, если бы у власти стояли люди более энергичные и смелые“». Император, видимо, считал, что с «беспорядками» и впредь можно будет справиться.

Вернемся к позиции Солженицына. Его фраза о «близорукости вельможных кругов» имеет продолжение: «Наши русские слабости – и определили печальную нашу историю, под уклон – от бессмыслицы никонианского раскола, жестоких петровских безумств и уродств, и через  национальный обморок послепетровской чехарды, вековую трату русских сил на внешние, чужие задачи, столетие зазнайства дворянства и бюрократическое костенение через ХIХ век. Не посторонний заговор был, что мы покинули наше крестьянство на вековое прозябание… Не посторонний заговор был, что один за другим наши императоры не понимали темпа мирового развития и истинных требований времени. Сохранялись бы в нас духовная чистота и крепость, истекавшая когда-то от Сергия Радонежского – не страшились бы мы никаких ни заговоров, ни раззаговоров».

Давайте познакомимся с характеристикой, которую дает Сергию Радонежскому другой юдо-озабоченный, Андрей Буровский [35, стр. 298-302]: «Духовным символом, воплощением религиозного идеала Московии стал Сергий Радонежский… Святые, ставшие духовными символами западного христианства – католичества, были очень образованными людьми. Таковы же и византийские святые…Они одновременно и ученые, и философы, и их духовный подвиг невозможен без сильного личностного начала. Одним словом, и на западе, в католицизме, и на востоке, в православной Византии, святой – это личность! Выдающаяся личность, сумевшая сказать нам о Христе, о мире и о самих себе то, чего мы до сих пор не знали. Но Сергий Радонежский совсем не таков. Он не создавал никаких собственных пониманий ни веры, ни мира, ни человека. И вообще старался демонстрировать свою незаметность, незначимость, неважность. В представлении московитов он стал святым потому, что был кроток, смиренен, скромен, трудолюбив и умел незаметно и твердо совершать свой духовный подвиг, нести свой крест служения…

Христианство сильно тем, что главное внимание обращает на личность человека, требует личностного ответа на самые фундаментальные вопросы бытия…Везде и всегда христианская церковь работала с душой отдельного человека, изо всех сил помогала этому личному совершенствованию… Свобода воли, личность, самостоятельность человека – фундаментальные понятия для христианства. Но православная церковь в Московии меньше всего учила идее личного совершенствования…Образ Сергия Радонежского – это просто образец, эталон, идеал того, кто вовсе не стремится к личным свершениям. Образ человека, принципиально отказавшегося умствовать и выделяться. Так сказать, идеал коллективиста».

Здесь набросаны штрихи к портрету не только Сергия Радонежского, но и всей Московии. Набросок этот, в принципе, не отличается от образа Московии, который рисует в своих трудах Георгий Федотов, православный философ и историк. Укажем еще годы жизни Сергия Радонежского – 1321-1391. Выходит, по Солженицыну, развитие России должно было отвечать «истинным требованиям» ХХ века, но при условии возврата к духовным ценностям Московии ХIV века.

Ну, этим путем Россия шла все последние четыре века (и по сей день идет)! Василий Ключевский писал о российском ХVII веке [36, том 2, стр. 397]: «Понадобились пушки, ружья, машины, корабли, мастерства. В Москве решили, что все эти предметы безопасны для душевного спасения…Зато в заветной области чувств, понятий, верований, где господствуют высшие, руководящие интересы жизни, решено было не уступать иноземному влиянию ни одной пяди». И дальше все реформы в России шли тем же путем, что особенно ярко проявилось в петровскую и советскую эпохи: пушки заимствовали, «руководящие интересы жизни» – нет. Солженицын и считает этот путь единственно приемлемым для России: двигаться вперед с лицом, повернутым назад. Так что расхождения с советской властью у него были в деталях.

Теперь понятно его отношение к революции 1905 года. Не в том дело, что он не понял, что черносотенная реакция предотвратила возможную победу буржуазно-демократической революции, которая могла спасти страну от катастрофы 1917 года. Его эта победа не устраивала, ибо она вела к парламентскому, либерально-демократическому устройству общества (пусть и в виде конституционной монархии), короче говоря – к латинству, как сказали бы в Московии ХIV века. Видно, для него, как и для многих «черносотенцев», как и для Кожинова (см. ниже, главу 21, а еще лучше – главу 26 1-го тома), большевики и советская власть были меньшим злом, чем «буржуазная» демократия. Впрочем, как будет показано в главе 39, было время, когда советская власть вообще была для него не злом, а самым тем, что надо.

В свете сказанного не вызывает удивления, что он в июне 2007 года с благодарностью принял государственную награду из рук Путина, хотя ранее отказался принять орден из рук Ельцина…

Но нам пора закругляться с этой главой. Вернемся к Шульгину [14, прилож. 5]: «Мнение, что евреи были „спинным хребтом“ „Освободительного Движения“, разделялось всей патриотической Россией. Таков же был взгляд Государя. Его Величество в этом случае очень верно учитывал пульс своей страны; мысли монарха не разошлись с чувствами людей, оставшихся Ему верноподданными,.. и в этом, конечно, зарыт секрет, почему удалось отбить революцию 1905 года». Насчет «патриотической России» – это совершенно точно: она на всех углах кричала, что все несчастья России – от евреев (Второй русско-еврейский закон).

Далее Шульгин цитирует «письмо от 27 октября 1905 года, написанное Государем своей матери Императрице Марии»: «В первые дни после манифеста нехорошие элементы сильно подняли головы, но затем наступила сильная реакция, и вся масса преданных людей воспряла. Результат случился понятный и обыкновенный у нас: народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них жиды, то вся злость обрушилась на тех – отсюда еврейские погромы. Поразительно, с каким единодушием и сразу это случилось во всех городах России и Сибири… Но не одним жидам пришлось плохо, досталось и русским агитаторам: инженерам, адвокатам и всяким другим скверным людям. Случаи в Томске, Симферополе, Твери и Одессе ясно показали, до чего может дойти рассвирепевшая толпа, когда она окружала дома, в которых заперлись революционеры, и поджигала их, убивая всякого, кто выходил... »

Это и есть показания моего «главного свидетеля» в пользу того, что «не одним жидам пришлось плохо», которое я, если помните, обещал приберечь «на закуску»: не в одном Томске «рассвирепевшая толпа» убивала «революционеров», невзирая на их национальность.

Здесь бросаются в глаза еще два момента: убежденность царя, в том, что 9/10 революционеров составляют жиды, несмотря на его собственное свидетельство, опровергающее это мнение; его удовлетворенность «понятным и обыкновенным у нас результатом – еврейскими погромами», а также «поджогами и убийствами других скверных людей». Государь, видимо, считает, что «рассвирепевшая толпа» состояла из «хороших людей». Зверства, которые они творили, – это ничего, главное – это «преданные люди». И еще поражает умиление самого Шульгина, не злого, в общем, человека, единением Государя с его верноподданными в этих злодействах. Запомним это письмо Николая II, мы к нему будем еще не раз возвращаться.

Олег Будницкий приводит [37, стр. 355] объяснение, которое Павел Милюков дал происхождению умонастроений, царивших на самом верху российской власти: «У нас антисемитизм есть средство создать в массах национализм определенного типа. Для этой цели наши антисемиты ставят своей задачей играть на струнах расовой и религиозной ненависти…Если массы нужно приобрести, то власть нужно запугать. И создается новый вариант антисемитской легенды: легенды о еврее – создателе русской революции. Это он создал русское освободительное движение, это он работал в печати, он работал в революционных организациях, он ходил с красными флагами». То есть черносотенная пропаганда натравливала на евреев темные народные массы и в то же время запугивала призраком «еврейской опасности» верховную власть.

Огромной виной «черносотенцев» перед Исторической Россией стали контрреволюционные погромы, которые они развязали в ответ на Манифест 17 октября 1905 года. Недалекий самодержец радовался, что тем самым они спасли монархию. В действительности черносотенцы ее погубили. По-видимому, для России начала ХХ века единственно приемлемой формой правления могла стать конституционная монархия. К этому и вела буржуазно-демократическая революция 1905 года. Но черносотенная контрреволюция подорвала силы революции, и вместо полноценной конституционной монархии Россия получила ее ублюдочный вариант. Тем неотвратимей стало крушение монархии через десятилетие с небольшим. Октябрь 1905 года предопределил Октябрь 1917 года.